Дмитрий Казаков "Дети Аллаха"

– Ты знаешь, юноша, Рахим платит закят «Детям Аллаха», да и все у нас платят. Попробуй, откажись? Но я не жалуюсь, я рад, что такие, как они, есть в нашей стране. Многие считают их жестокими головорезами… но это не так, видит Всевышний!

Самир удивился – вовсе не ждал от хозяина табачной лавки такой пылкости.

Обычно тот говорил очень медленно, словно обмазывал каждое слово в меду, но сейчас его голос звучал без льстивых, заискивающих интонаций, звучал искренне.

– Они бесстрашно сражаются с нашими врагами, с проклятыми крестоносцами! – продолжил тот, забыв, по всей видимости, что сидящий рядом с ним юноша тоже носит крест на шее. – Не боятся никого, и если так пойдет дальше, восстановят великое исламское государство, основанное Мухаммадом, да ниспошлет ему Аллах благословение и мир! А кроме того, я вижу, куда идут мои деньги… В этом году открыли два мектеба. Первый в Белом квартале, а второй – в Умм аль-Фахм. Ты знаешь, что это «Партия обездоленных», а точнее – «Дети Аллаха» помогли городу восстановить систему водоснабжения, разрушенную западными дьяволами, да покарает их Всевышний?

Самир покачал головой – он этого не знал.

Всегда думал, что «Дети Аллаха» только стреляют, режут и взрывают, да еще охраняют политиков из «Партии обездоленных», когда тем надо выступить перед народом. Конечно, он помнил тот день, когда после очередного налета вода перестала течь из кранов, и как пришлось таскаться к старой колонке возле мазара, стоять в длинной очереди на жаре, держа бидоны, и слушать ругательства, которыми обменивались соседи.

Через несколько дней вода появилась снова, и вали, управляющий столицей, из двунадесятников, долго выступал по телевизору, рассказывая, как много он и его люди сделали для того, чтобы устранить повреждения…

– Я не говорю о школах Махди, которые они создают в деревнях по всей стране! – Рахим покачал головой, поднял руки к лицу, как во время молитвы. – Все там бесплатно! Они кормят престарелых и больных, помогают отстраивать дома после бомбежек… Иншалла!

В лавку кто-то вошел, и горбатый торговец торопливо поднялся, стукнула прикрытая дверь. Самир остался на крохотном складе один, под светом тусклой лампочки, с очередной «гаванской сигарой» в руках.

Но едва закончил ее и положил в деревянную коробочку с крышкой на петлях, как Рахим вернулся.

– Портреты героев джихада, которые они ставят на улицах, ты наверняка видел, – сказал он.

Да, в Рыночном квартале порой встречались огромные фотографии бородачей с автоматами: они улыбались и держали оружие так, словно вот-вот пустят его в ход. Наверняка еще больше таких штуковин попадалось в Белом квартале, где «Дети Аллаха» властвовали безраздельно, но там Самир не бывал.

– Они напоминают нам о героях прошлого, о тех, кто отстаивал нашу землю. Оборонял ее от врагов, да покарает их Аллах! Рахим сам хотел бы встать в ряды бойцов! – Тут горбатый торговец переборщил, ясно было, что он доволен своей лавкой, что ни за какие сладости не оставит ее, да и выглядел он слишком старым и слабым, чтобы взять в руки оружие. – Но, увы, к другим обратил призыв Изз ад-Дин Аль-Кассам, сказавший «Умрите мучениками за страну!», другие займут место Рашида ад-Дина Синана, так и не вышедшего из пещеры в Кафе, куда он удалился…

Сказок про Рашид ад-Дина Синана Самир слышал множество, и про то, как тот посрамил жадного кади, как повелел хозяину дома, где остановился, не резать быка, как добыл воду в пустыне и указал неверную дорогу войску завоевателей, пришедших в Машрик с востока, из бескрайних степей.

Но никогда не думал, что тот как-то связан с «Детьми Аллаха».

Рахим продолжал рассказывать о специальных магазинах, где торгуют дешевыми исламскими книгами для детей, о курсах для подростков из Белого квартала, на которых их учат любить страну, правильно молиться и владеть оружием, о трудовых и спортивных лагерях, о неустанных трудах «Детей Аллаха» на благо родины и веры…

Название, близкое к многобожию, торговца не смущало.

Но Самир дальше не слушал, его мысли уплыли прочь: вот если бы он сам был могуч, как Синан, и умел творить волшебство, то первым делом закрыл бы страну волшебным щитом, чтобы проклятые самолеты разбивались о него и не смели бросать бомбы!

Или воскресил погибших родичей, чтобы избавиться от боли и отчаяния, что свили гнездо внутри и не желали уходить.

– Эй, что ты делаешь, помилуй тебя Аллах?! – от окрика Самир вздрогнул, обнаружил, что замечтался, и вместо сигары у него получилось нечто вроде розетки из табачных листьев.

– Я исправлю, уважаемый! Я исправлю! – поспешно затараторил он.

Из лавки горбатого Рахима Самир вышел, оставив хозяина готовиться к вечерней молитве. И в вечной очереди к махзуну неожиданно для себя обнаружил Азру с матерью.

– Э… мир вам… – пробормотал он растерянно.

После воскресной службы, что закончилась так неожиданно, Самир почти ни с кем из соседей не общался.

Понятно, что Умм-Насиб и Бутрос устроили братьям вечером головомойку, но из дома не выставили. А на следующий день помогли перебраться в старую трапезную, которую спешно начали ремонтировать, переделывать под жилье для тех, кто недавно лишился собственного.

Они с Ильясом обустраивали свой угол, помогали выносить мусор и оборудовать кухню. На них посматривали косо, но случай в церкви никто не вспоминал.

– Ох! Миртебе! – воскликнула мать Азры. – Самир! Чтоты здесьделаешь?!

«А вы?» – очень хотелось спросить ему, но вопрос прозвучал бы невежливо. Уклониться от ответа тоже невозможно, и поэтому Самир признался:

– Ну… я… работал…

– Ах! Да? – Мать Азры нахмурилась рассеянно.

Сама же Азра улыбнулась, и Самира с одной стороны обдало привычным теплом, а с другой – ему стало стыдно, ведь последний раз она видела его два дня назад, когда он кричал на отца Григория.

– Ну… я… пошел… – пробормотал он, отводя взгляд.

– Как же так? Подожди. – Азра посмотрела на мать. – Мы поговорим, можно?

Понятно, что они не в Черном квартале, где на девочку в десять лет надевают никаб и запрещают видеть других мужчин, кроме отца и братьев, но приличия есть приличия, и их нужно соблюдать.

– Что? Даконечно! Нобыстро! Наша очередьскоро!

– Конечно, – и Азра с Самиром отошли на другую сторону улицы, к ларьку.

– Что вы тут делаете? – спросил он шепотом.

– Да ну, ерунда какая-то с документами, – ответила она, глядя на него изучающе. – Скажи, ты ведь собираешься покаяться и извиниться?

– Нет! – выпалил Самир, не подумав, и вздрогнул, поскольку лицо Азры исказилось, словно от сильной боли.

Лучше бы он позволил ударить себя!

– Но почему? Ты же вел себя в церкви недостойно, – сказала она. – Ты покайся. Подойди к отцу Григорию, и…

– Чтобы он меня наказал? Заставил молиться? – перебил ее Самир. – Никогда! Правду я тогда сказал! Понимаешь – правду! Они все трусы!

Азра заморгала чаще, стиснула руки у груди, глаза ее заблестели.

– И что ты будешь делать!? – воскликнула она. – Один!?

– Почему один? Со мной Ильяс.

– Он еще ребенок!

– Он мой брат. – Самир покачал головой: ему очень хотелось взять ее за руку, но он знал, что на глазах у посторонних делать этого нельзя. – Почему ты не понимаешь? Почему мы должны терпеть?

Отчаяние от того, что ему не хватало слов, мешалось внутри с желанием ее убедить, привлечь на свою сторону, сделать так, чтобы она поверила, и к этому добавлялся гнев на тех, кто продолжает твердить о кротости, когда на его дом падают бомбы, а соседи и родные гибнут!

– Потому что Христос…

– Но он же выгнал торговцев из храма, так? Почему-то не стал проявлять смирение! – Сам удивился, но вспомнил кое-что из того, что рассказывал на уроках закона Божьего отец Григорий.

Азра покачала головой:

– Это совсем другое!

– Нет, то же самое! Я хочу отомстить тем, кто убил папу, и маму, и сестренку! Поверь, я это сделаю!

Тут ее брови сошлись к переносице, а зеленовато-желтые глаза потемнели.

– Как же так? – произнесла она горько, без обычной мягкости, и ни следа улыбки не осталось на белом лице. – Ну и оставайся тогда один! Не подходи ко мне больше! Богохульник!

Резко повернувшись, так что взметнулся подол длинной юбки, Азра зашагала туда, где ждала ее мать. А Самир, разгоряченный, тяжело дышащий, со сжатыми кулаками, остался стоять в одиночестве.

Глава 9

Имам Старой мечети был молод, не старше тридцати, на гладком лице блестели угольно-черные глаза, тауб[5 - Традиционная арабская верхняя одежда.] оттопыривало округлое брюшко, на нем лежали сплетенные ладони. Смотрел имам на Самира без дружелюбия, даже подозрительно, и морщил выдающийся нос.

– Так значит, ты хочешь принять ислам? – спросил он после паузы, затянувшейся, как показалось Самиру, на полчаса.

– Да, – ответил тот, прилагая все силы, чтобы голос не дрожал.

Сегодня он ушел из лавки горбатого Рахима раньше обычного, но отправился не домой, как всегда, а за крепостную стену, в Старый квартал, туда, где живут сунниты. Собрался с духом, зашел в мечеть, построенную еще при халифах, и у самого входа наткнулся на имама.

– Почему? – спросил тот.

– Ну… – Самир замялся, мысли замельтешили в голове, точно мотыльки над огнем.

Сказать правду? Что поссорился с общиной, хочет мести за родных!? Невозможно! Если имам услышит такое, то немедленно прогонит мальчишку.

Сочинить что-то? Но что? Почему он не задумался об этом раньше?

– Ты же из яковитов, – сказал имам, указывая туда, где под майкой Самира болтался кипарисовый крестик. – А они держатся своей веры крепче, чем остальные христиане. Странно это.

Они разговаривали, стоя у стены внутри мечети, неподалеку от входа, мимо проходили люди, обувались и разувались, приветствовали имама, таращились на Самира, словно он был пауком с восемью ногами или трехголовым человеком, и ему становилось все неуютнее.

– Я… ну… – пробормотал он, теребя крестик.

А ведь как-то не подумал, что с ним придется расстаться, если перейти в другую веру! Но ведь это не просто символ, это память об отце, о тех временах, когда у них имелся дом, настоящая семья!

– Хорошо, – имам вздохнул. – Что ты знаешь о пяти столпах нашей веры?

Пять столпов? Сторож в мечети шейха Мансура ничего подобного не говорил!

– Нет Бога кроме Аллаха… – Самир сам понял, что говорит неуверенно, и замолчал.

– Шахаду ты слышал, это хорошо, – подозрительности во взгляде имама не стало меньше. – Только ведомо ли тебе, как и когда совершать молитву, каково ритуальное омовение перед ней, готов ли ты пойти в паломничество к Двум Святыням, соблюдать пост в священный рамадан, и вносить закят на благо тех, кто не может сам прокормить себя? Ведомо ли тебе, что значит быть истинным рабом Аллаха, покоряться его воле?

Быть рабом Самир не хотел, и выражение «рабы Божьи», которое он не раз слышал в церкви, ему всегда не нравилось.

– Я… мне хочется… – начал он.

– А мне кажется, что все это не очень умная шутка! Стыдись, юный яковит! Замесил некто все это на дрожжах ифритов, и подослал тебя к нам, чтобы посмеяться! – Имам больше не скрывал гнева, глаза его сузились, лицо потемнело, он наклонился вперед. – Неужели твои единоверцы? Воистину, те, кто не уверовал, не уверуют и впредь, ведь все равно им, увещевал ты их или не увещевал! Сердце и слух их запечатал Аллах, а на глазах у них – пелена, и уготовано им великое наказание!

– Но я… – попытался возразить Самир.

– Даже если нет, то где ты возьмешь двух достойных уважения мужей из правоверных, что станут тебе свидетелями? – и имам обвел рукой мечеть, в этот момент, когда одна молитва закончилась, а другая еще не начиналась, почти совсем пустую. – Ответь мне, кто поручится за тебя? Одной шахады, как ты должен знать, недостаточно.

Самира трясло от обиды и возмущения, он задыхался… Почему ему не верят, ведь он пришел сюда искренне, хотел обо всем узнать, а его встретили точно врага, словно вора или шпиона?

– Уходи, юный яковит, – имам заговорил тише. – И не возвращайся сюда больше.

Он сделал повелительный жест.

Самир развернулся, зашагал туда, где оставил кроссовки, ничего не видя перед собой. Не сразу смог завязать шнурки, услышал за спиной обидный смех, и от этого разозлился еще больше, на улицу выскочил кипящий, словно забытый на плите чайник.

Из одной общины его выгнали, в другую не хотят брать!

Неужели он на самом деле обречен на то, чтобы остаться в одиночестве?

Но одному, без поддержки, в Машрике человеку не выжить. Даже монаху-анахорету, поселившемуся в горном монастыре, нужны приношения, без них он умрет с голоду, да и молит Господа он не ради себя, а за тех людей, что несут к нему беды и горести…

Шагая по улицам, Самир понемногу успокоился, а потом вспомнил, что у него есть знакомый мусульманин, достойный доверия – может быть, он согласится выступить свидетелем, если в том возникнет нужда?

Жалко, что тогда не спросил его имени. Но это можно сделать и сейчас.

И он повернул в сторону мечети шейха Мансура, такой маленькой и скромной по сравнению со Старой.

– А, это ты, любопытный, – проговорил сторож, увидев Самира во дворе храма. – Проходи, располагайся, во имя Аллаха, который, как известно, с терпеливыми. Рассказывай, как твое колено?

– Спасибо, хорошо. – Самир замялся, не зная, как начать разговор, а потом решил, что терять ему нечего, и выпалил. – Если я вдруг захочу сделаться мусульманином, вы сможете стать… ну, этим стать… свидетелем для меня?

Старик усмехнулся, огладил седую бороду.

– Чудно. Принадлежат Аллаху и Восток, и Запад, – сказал он. – Нет, я откажусь.

Самир ощутил, что ему не хватает воздуха, грудь сдавило:

– Но почему? – ухитрился произнести он, и сам разозлился, поняв, что голос дрожит от обиды.

– О таких вещах не говорят на ходу, – старик покачал головой. – Подожди меня. Присядь вон там.

Крохотный дворик окружала галерея, и в ее сени имелись лавочки, одну из них и занял Самир. Сторож ушел внутрь мечети, но быстро вернулся, уселся рядом, и некоторое время они сидели в сумраке, неподвижно и молча.

Слышно было, как в кустах жасмина за мечетью поет какая-то птица.

– Ты не готов, – сказал наконец старик. – Твое желание идет не от глубин сердца. Покинуть веру отцов и обратиться к другой, пусть даже истинной… уверен ли ты, что хочешь именно этого?