Лето 1951 года
Лето подходило к концу, дни стояли теплые и ветреные. Иногда Акира отменял одно-два занятия, чтобы выполнить кое-какие поручения или навестить друзей в Токио. Нори сидела у двери, пока он не возвращался. Ее постоянно терзал страх, что брат к ней не вернется.
Чтобы свести ее жалобы к минимуму, Акира подкупал сестру безделушками из города. Вернувшись из недельной поездки в Токио на конкурс скрипачей, он вручил ей плюшевого кролика. Акира отказался говорить, победил он или нет, однако Нори ухитрилась подсмотреть, как в его комнату принесли новый сверкающий трофей.
– Увидел его на витрине магазина, – сухо отметил брат, протягивая игрушку. – Последний в продаже, так что не потеряй, вряд ли смогу достать еще одного.
Плюшевый кролик был просто восхитителен, с белоснежным мехом и радостными черными глазами-пуговичками в форме полумесяца. Вокруг его шеи красовалась ярко-желтая лента, повязанная бантом. Присмотревшись, Нори различила вышитые на шелке крошечные солнышки.
Она назвала игрушку Шарлоттой, в честь героини «Оливера Твиста». Благодаря Акире, у которого с самого детства английский был вторым языком, Нори преодолела уже примерно три четверти этого произведения. Пока она оправлялась от болезни, Акира садился у ее постели и читал ей вслух.
С того дня Шарлотта сопровождала Нори повсюду. Когда девочка ела, крольчиха сидела под стулом. Когда шло занятие, Шарлотта занимала место на пианино. Ее улыбка была пришитой – а потому не исчезала, даже когда Нори запиналась, а Акира с отвращением кривился.
Как-то во время урока Нори пошутила, что, если Акира хочет добиться результата, надо попробовать ее лупить. Она ожидала услышать смех, но брат лишь тяжело на нее посмотрел.
– Она тебя бьет?
Нори мгновенно стало неловко. С равнодушным Акирой она еще могла иметь дело; серьезный был зверем совершенно иного рода.
– Ну… чуть-чуть.
Акира нахмурился и опустил чашку с чаем на приставной столик.
– Часто?
– Каждую… неделю. Ничего страшного, правда.
Акира потребовал подробностей, и Нори пришлось рассказать ему о визитах бабушки и порке, которая неизбежно за этим следовала. Нори рассказала все – в том числе и о специальных ваннах, предназначенных для химическог-о осветления кожи. Акира слушал с суровым лицом.
– Это больше не повторится, – произнес он, сунув ей в руки еженедельное задание – четыре произведения, которые нужно выучить наизусть и сыграть. – Здесь Брамс. Ты с ним еще не знакома. Его стиль покажется тебе трудным, но я ожидаю, что ты его все равно освоишь. Ясно?
– Постараюсь, аники.
– Я сказал не постараться, а освоить. И продолжай играть пьесу, которую я дал тебе на прошлой неделе. Я скоро вернусь.
– А какую именно?
Акира пожал плечами. Было ясно, что его внимание уже сосредоточилось на чем-то ином.
– Любую. Они все вышли ужасно, тебе есть над чем потрудиться.
Нори не стала гадать, что Акира намерен сделать. Он делал то, что хотел и когда хотел, а остальной мир ему повиновался. Акира был единственным законным наследником. И дражайшая бабушка скорее отпилила бы себе ногу, чем позволила бы сказать, что Юко Камидза несет ответственность за гибель семейного наследия… Правда, с тех пор, как Акира объяснил, что монархия жива разве что номинально, Нори не знала, какую пользу им это наследие принесет. Благородные кугэ[11 - Древняя несамурайская придворная аристократия.], от которых происходила семья Камидза, аристократия императорского двора кадзоку[12 - Высшая японская аристократия эпохи Мэйдзи.], к которой принадлежала бабушка, – все это в прошлом. Теперь кузены императора или рисоводы – в новой Японии все были равны.
Акира говорил, что переход от старого общества к новому происходит не очень гладко. Почему Акира все ей объяснял, почему его волновали события ее жизни, для Нори по-прежнему оставалось загадкой. Она знала, что в лучшем случае могла надеяться быть для него развлечением. Через много лет, когда они оба вырастут, Акира будет очень важной персоной. Пусть после войны сословия и наследственные титулы официально отменили, люди, как правило, все еще верили в силу крови. Кроме того, по-прежнему имели весьма немалый вес богатство и репутация семьи. Может, Акиру больше не назовут принцем, но относиться к нему будут как к принцу.
А она, вероятно, продолжит сидеть на чердаке, наблюдая, как распускаются и умирают цветы.
Нори потрясла головой. Такие мысли служат лишь одной цели – удручать.
Она не слишком зацикливалась на матери, или будущем, или зияющей бездне пустоты, которая занимала в ее груди место сердца. За годы, проведенные здесь в полной изоляции, Нори научилась не думать слишком много. Иначе с большой вероятностью начала бы биться головой об пол.
Вернувшись, Акира легонько хлопнул сестру по спине, чтобы поправить осанку, но ничего не сказал. А она не спросила, куда он ходил и что говорил. Однако каким-то образом поняла, что к ней больше никто не притронется.
Спустя несколько минут Акира ее отослал.
– Иди поиграй, – произнес он, указывая на дверь. – Мне нужно репетировать для национального конкурса.
Нори разрывалась между разочарованием и облегчением, что больше не нужно продираться через слишком сложные для нее произведения.
– А нельзя послушать, аники?
– Нет, – сварливо отбрил брат, не глядя на Нори. – У тебя выражение лица делается нелепым, и это отвлекает.
– Чем же мне тогда заняться?
– Не знаю. Чем занимаются нормальные дети.
– Я не понимаю, что это значит.
– Тогда иди и пялься в стену, мне все равно. Я не могу постоянно тебя развлекать.
Нори прикусила язык и вышла из комнаты. Неподалеку ее ждала Акико.
– Занятия закончились, маленькая госпожа?
– Меня выгнали, – буркнула Нори. – Ему нужно готовиться к какому-то дурацкому соревнованию.
Акико приподняла уголки губ в улыбке.
– Ваш брат – лучший исполнитель страны в своей возрастной категории. Для него это вопрос большой гордости.
– Гордость, гордость, гордость, – проворчала Нори. – В этом доме только о ней и говорят!
– Гордость присуща мужчинам, Нори-сама. Возможно, вам ее полностью и не дано понять.
– Но обаасама тоже все время о ней говорит, а она не мужчина.
Акико фыркнула и прикрыла ладошкой рот, сдерживая смех.
– Ваша высокочтимая бабушка… не похожа на большинство женщин, маленькая госпожа.
Нори неохотно вернулась на чердак. Вяло поковыряла обед и отодвинула стакан молока.
– Хочу что-нибудь сладкое. Пусть кухарка приготовит мне торт.
Акико вскинула бровь.
– Какой же торт?
– Хочу лимонный. И чтобы со взбитыми сливками.
Служанка поклонилась и вышла, оставив Норико томиться в одиночестве. Девочка раздраженно походила по чердаку, взяла сборник стихов и, устроившись у окна, принялась читать. Учебник истории, который ей дал сенсей, лежал на верхней полке и собирал пыль. Когда через несколько недель занятия возобновятся, Нори явно нарвется на суровую выволочку. Саотомэ-сенсей всегда уезжал на лето, однако ожидал, что она не забросит учебу.
Нори просидела за чтением несколько часов, а когда принесли торт, слегка поковыряла в нем ложкой. Немного поиграла с Шарлоттой. Отказалась от ужина и пропустила мимо ушей возражения Акико.
Когда служанка велела ей идти спать тоном, который означал «не спорь, или я пожалуюсь бабушке», Нори произнесла про себя бранное слово.
Натянув через голову ночную рубашку, она ощутила за спиной чье-то присутствие.
– Нори.
Судя по тону, брат был ею недоволен.
Нори повернулась.
– Аники…
Его взгляд словно обдал холодным душем.
– Слышал, ты ведешь себя как капризный ребенок.
– Я не вела себя как капризный ребенок.
Ложь была настолько ужасной, что Нори с трудом сумела сохранить невозмутимое выражение лица. Однако на кону стояла гордость. Проклятая гордость Камидзы. Хоть сколько-то ее может оказаться и у ублюдка.
Акира закатил глаза и нетерпеливо посмотрел на свои наручные часы, словно Нори встревала в его тщательно спланированный график.
– Брось. Я не могу проводить с тобой каждую свободную минуту. И даже если бы мог, то не захотел бы. Что ты собираешься делать, когда начнется школа?
У нее пересохло во рту.
– Гакуэн? Школа?
Акира снова закатил глаза, и Нори подумала – несколько язвительно, – что поделом ему будет, если они там и застрянут.
Тусклый свет комнаты еще больше подчеркивал бледность брата, и Акира сиял, словно Иисус перед грешниками. Само его присутствие проливало флуоресцентный свет на все, чего у Нори не было.
– Да, школа. Мои занятия начинаются через несколько недель. Я и так все откладывал, смерть отца послужила достойным оправданием. Я не то чтобы в восторге от места, которое выбрала для меня старуха. Но у них есть учитель музыки мирового класса. Поэтому я согласился на сделку. Так вот, меня не будет весь день. И пока меня нет, тебе нельзя морить себя голодом.
– Я хочу с тобой! – Нори изо всех сил старалась сделать голос каким угодно, кроме умоляющего. К сожалению, получалось не очень убедительно. – Пожалуйста! Я хорошо учусь. Правда! Я могу ходить с тобой. Я тебя не опозорю, честное слово.
Его лицо потемнело.
– Нори, у меня другой год обучения. Кроме того, в мою школу не принимают детей твоего возраста.
И невысказанное: «И ты мне там все равно не нужна».
– И что? Есть школы для девочек моего возраста. Я знаю, что они есть. Сенсей в такой преподавал. Я пойду туда.
Акира одарил ее долгим, серьезным взглядом.
– Ты же знаешь, что это невозможно.
Перевод: «Если ты не понимаешь, что это невозможно, ты полная идиотка».
Нори впилась ногтями в ладони.
– Школе все равно! Все равно, и ты сам это знаешь. Там полно американцев…
Акира вскинул бровь.
– Только не в Киото. И как ты об этом узнала?
Нори уставилась в пол. Она-то идиотка, сомневаться не приходится, но даже она могла сделать простейший вывод. Все ненавидят американцев. И все ненавидят ее. О чем-то это говорит.
– Газету читаю. Акико иногда ее приносит, хоть ей и не положено. И я слышу, как сплетничает прислуга. И знаю про американцев. Они победили в войне, так ведь? Вот почему они здесь. Вот почему…
Нори умолкла. Она не до конца постигла значение слова «война», однако понимала: ее народ чувствует от американцев угрозу. И тайный страх, который она годами отталкивала, говорил, что ее отцом был американец. Откуда еще взяться такой коже? Коже, которую Акико назвала «цветной», когда Нори спросила, зачем ей нужны ванны.
Здесь нет цветных людей. Зато в Америке, как Нори читала, есть люди всех мастей, каких только можно себе представить. Всех цветов кожи, всех рас на планете.
У нее был еще один страх, самый глубинный, самый страшный: ее отцом был солдат другой стороны. Один из тех, кто явился на родину ее семьи, попытался уничтожить ее народ, традиции, наследие. Один из тех, кто отнял власть монархии, кто обрушил с небес огонь. Все встало на свои места. Существование Нори было воплощением предательства.
Акира быстро подошел и уверенно опустил на ее макушку ладонь. Нори посмотрела на брата снизу вверх, твердо решив не заплакать. Акира прочел ее мысли так легко, словно они проявились буквами у нее на лбу.
– Ты не американка, Норико, – прошептал Акира, медленно и отчетливо. – Ты своя.
Теперь настал черед брата лгать. Смелый взгляд Нори вызывал его на откровенность.
– Мой отец не был своим. Он был американцем, так ведь? Одним из тех, кто всем вредит?
Впервые с тех пор, как Нори его увидела, Акира растерялся. Разговор вышел из-под контроля, и было кристально ясно, что ему это не нравится.
– Твой отец… никому не вредил. Насколько я понимаю, он был всего лишь поваром. Он приехал до… до того.
– До войны?
– Нори, сейчас, наверное, не…
Она стиснула кулаки – и проронила слова, которые всегда боялась произнести:
– Просто расскажи уже.
И тут свершилось. В посудную лавку вломился слон, которого они оба избегали с того дня, как брат появился на пороге дома семьи Камидза. Потому что слон существовал лишь в том случае, если его кто-то признавал. Дабы сделать его осязаемым, дабы придать ему сил, требовалось добровольно шагнуть в ловушку. Нори этого избегала. Она была на седьмом небе от счастья, что у нее теперь есть аники, и отодвинула остальное в сторону. Потому что каким-то образом понимала: как только этот разговор состоится, все изменится навсегда.
Однако Нори больше не могла окутывать себя неведением; за какие бы хрупкие заблуждения она ни цеплялась, им вот-вот предстояло освободиться от теней и выйти на неумолимый свет.
Акире было ужасно не по себе. Он нервно теребил рукава бордовой рубашки.
