– Да, незамысловатое бывает красивым. – Акира резко хохотнул. – Конечно, тебе нравится! Ничего удивительного. Она ведь похожа на детскую колыбельную, правда?
Нори промолчала, услышав насмешку. Она понятия не имела, что из себя должна представлять колыбельная, и не хотела выглядеть глупой в глазах своего умудренного брат-а.
Акира жестом попросил передать ему чай, оставленный на столике. Нори послушно протянула чашку, терпеливо ожидая ответа на изначальный вопрос.
– Это Шуберт. Франц Шуберт. «Аве Мария».
Нори постаралась правильно за ним повторить, чувствуя, как искажают звуки непослушные губы. Акира снова над ней рассмеялся.
– Ты научишь меня играть ее, аники?
Она уже давно собиралась с духом, чтобы попросить об этом брата. Игра Акиры каждый раз очаровывала ее до глубины души. Словно сам ее дух парил над опустевшим телом, что оставалось на земле. Нори тоже хотела уметь такое – вызывать у людей подобные чувства.
Акира выпрямился.
– Ты серьезно?
– Хай[8 - Да (яп.).].
– Нори, скрипка – не игрушка. Это инструмент. Чтобы научиться, уйдут годы.
– Я могу научиться! – заявила она, сознавая, что вряд ли добьется чего-то заискиванием. – Ты же смог.
– У меня от природы способности к музыке. Можно стирать пальцы в кровь, но если нет таланта, никогда не преодолеешь определенную планку. Это чудовищная трата времени. Спустя годы обучения понять, что ты всего лишь посредственность…
Нори ощутила, как ее решимость слабеет. Очень уж маловероятно, что она обладает хоть каким-то талантом. Однако продолжала настаивать:
– Я хотела бы попробовать.
Акира уставился на сестру с явным недоверием. Она посмотрела в ответ широко распахнутыми глазами – и не позволила своему взгляду дрогнуть; мало-помалу Нори училась контролировать дрожь.
Акира моргнул – знак, что он смирился?
– Если ты действительно хочешь, я буду давать тебе уроки. Некоторое время.
Нори мгновенно оживилась, не в силах устоять перед желанием броситься к нему на шею.
– О, спасибо! Спасибо, аники!
Акира чуть отстранился. Хотя выглядел он при этом лишь слегка раздраженным, что Нори расценила как личную победу.
– Ладно, ладно. А теперь ступай. Акико уже наверняка ждет.
– Но, ани…
– Нори!
Когда Акира произносил ее имя таким тоном, спорить было бесполезно.
Нори встала и слегка поклонилась.
– Оясуми насай, аники.
– Спокойной ночи, Нори.
Как обычно, Акико ждала за дверью музыкальной комнаты. Нори ответила на привычные вопросы о минувшем дне со всей живостью, какую была способна изобразить, однако ее мысли витали далеко. Затем она быстро по-ужинала, стремясь, чтобы Акико поскорее забрала посуду и ушла спать. Ее охватило внезапное горячее желание побыть одной. От мысли, что рядом еще кто-то, зудела кожа. Несмотря на нелюбовь к одиночеству, Нори настолько к нему привыкла, что длительное общение с людьми вызывало у нее смутную тревогу.
Акира не в счет, конечно.
После ужина Нори углубилась в книгу со стихами, которую ей одолжил брат. Он был прав: читать ее оказалось трудно. Книга была явно старая, потрепанная – пожелтевшие страницы загибались. Шрифт был крошечным и таким плотным, что слова сливались друг с другом, а многие сложные иероглифы Нори видела впервые. Акира объяснял, что этим стихам несколько столетий, и что со временем язык меняется. Несмотря на соблазн расстроиться и сдаться, Норико не отступила. Она читала, пока не заболели глаза, затем выключила свет, зажгла свечи и помолилась перед алтарем – попросила Бога присмотреть за Акирой, за их бабушкой и дедушкой. Последних двух она включала в молитвы по умолчанию, а насколько искренне – сама не могла сказать.
Нори помолилась и за мать. Наверняка мать вернется и очень скоро, надо набраться терпения. Что еще более важно, надо заслужить возрожденный интерес матери. Так или иначе она должна сделаться много привлекательнее того, ради чего мать ее бросила. В иные дни Нори думала, что знает, как это сделать, и даже мнила себя на верном пути. Но большую часть времени она чувствовала себя совершенно потерянной. Она цеплялась за слова из разговора, который не понимала. А возможно, даже не помнила правильно.
Впрочем, Нори не хотелось сомневаться. Как и всегда, она предпочитала верить. Так значительно проще.
Нори так устала, что когда наконец легла в постель, сон пришел мгновенно. Этой ночью ей не являлась безликая женщина, зовущая из маленького синего автомобиля, который неизменно исчезал вдали.
* * *
Следующим утром, сразу после завтрака, Акира ждал ее в музыкальной комнате.
На нем была темно-синяя рубашка с короткими рукавами и белые шорты. Он оглядел вошедшую сестру с головы до ног, и она не смогла не покраснеть. Сегодня Нори выбрала ярко-желтую юкату и сливочно-желтую ленту, которую повязала вокруг шеи.
Нори поклонилась и поприветствовала брата застенчивой улыбкой в надежде, что он заметит, как она ради него расстаралась. На Акиру наряд впечатления явно не произвел.
– Отныне мы будем начинать в девять часов утра. Опоздаешь, и я уйду. Ясно?
Столь прямолинейное заявление застало Нори врасплох, но она кивнула. Она училась привыкать к манерам Акиры.
Он указал на пюпитр, который заранее опустил примерно на уровень ее глаз. Нори подошла, осторожно положила руку на прохладный металл.
– Сутулишься.
Нори выгнула спину и подобрала ягодицы. Акира лишь фыркнул.
– Выпрямись. Расслабь плечи… Нет, нет.
Крепкие руки схватили ее за поясницу.
– Будешь так зажата, на сцене рухнешь замертво. Расслабься.
Кожа Акиры всегда настолько источала тепло, что это казалось почти неестественным. Однако Нори и не думала отстраняться.
– На сцене?
Брат стоял у нее за спиной, Нори его не видела, но чувствовала, как он закатил глаза.
– Да, это наша цель. Иначе вся затея бессмысленна.
– А ты бывал на сцене?
Акира снова фыркнул.
– Разумеется. – Он разорвал прикосновение и передвинулся так, чтобы вновь встать перед ней. – Готова?
Нори кивнула, хотя ладони у нее вспотели. Если она справится и сделает все правильно, то построит мост между своим и его мирами…
Наверное.
В течение следующих часов Акира учил сестру нотам. Из них и состояла музыка, словно мозаика из своих кусочков. Еще Акира показал Нори гаммы, которые она изо всех сил пыталась запомнить. Затем брат их для нее записал – и поручил отрабатывать каждый вечер перед сном.
Акира продемонстрировал струны скрипки и объяснил, что каждая представляет собой ноту и как при помощи смычка и перемещений пальцев по грифу создавать самые разные звуки. Он рассказал, что скрипка – инструмент очень деликатный, и даже малейшее движение способно изменить звук.
– Словно у тебя в руках птица. Сожмешь слишком сильно – и звук задохнется. Чрезмерно расслабишь пальцы – и он ускользнет. Все дело в балансе.
Акира муштровал Нори до тех пор, пока ее веки не налились свинцом, а желудок не начал громко урчать. Она даже не могла сдержать зевоту. Брат не обращал на это никакого внимания, раз за разом указывая на ритмический рисунок, с которым Нори пыталась совладать который час. За все это время ей было позволено лишь однажды отлучиться в уборную.
Акира снова ткнул в отрывок на листе с нотами, словно это могло каким-то образом заставить Нори хоть каплю его понять.
– Еще.
– Аники…
– Еще.
– Я не знаю.
– Ничего сложного. Используй мозги.
Нори начинала жалеть, что выпросила у него уроки игры на скрипке. Она принялась жевать внутреннюю сторону левой щеки в надежде, что легкая боль подстегнет что-нибудь в голове. И, как нарочно, в тот единственный раз, когда Нори прямо-таки хотела, чтобы явилась Акико, служанки нигде не было.
– Я не понимаю, что здесь написано, прости. Узнаю только среднюю ноту до.
– На скрипке четыре струны. На начальном уровне ты ограничена шестью нотами на каждой. Есть четыре стандартных положения руки… Нори, ты меня слушаешь?
– Да, слушаю! Просто… не понимаю…
Акира что-то пробормотал и на мгновение отвернулся. А когда снова повернулся, его глаза светились добротой.
– Ты не виновата. Преподавание – не мое. Не хватает терпения. – Он потрепал Нори по макушке. – Учи ноты. А я попробую найти для тебя какие-нибудь ознакомительные книги. И кстати, тебе нужна скрипка в размере одна вторая, моя для тебя чересчур велика.
Не имея ни малейшего понятия, о чем говорит брат, Нори на всякий случай кивнула и улыбнулась.
– А теперь марш отсюда. Я сам должен поупражняться.
Она поклонилась в пояс, шагнула к выходу и в легкой нерешительности коснулась дверной ручки. Рискованно – и все же Нори не могла устоять.
– Сыграешь мне ту мелодию? Вчерашнюю?
Акира уже возился с футляром для скрипки, откуда вытащил восковой на вид кирпичик.
– Завтра.
Нори выпятила нижнюю губу. Спорить не хотелось, и каких-то пару коротких недель назад эта мысль даже не пришла бы ей в голову. Трещины в послушании постепенно расползались все шире.
– Прости, но… мне бы сейчас, если можно. Она помогает мне заснуть.
Здесь, по крайней мере, Нори говорила чистую правду.
– Ладно, – произнес брат безо всякого энтузиазма. – Не представляю, что ты в ней находишь. Мне она никогда не нравилась. Но ладно.
Нори села там, где стояла, поджав под себя ноги и выпрямив спину, сложила руки на коленях и почтительно воззрилась на брата в ожидании начала. Он взял скрипку в руки, и Нори закрыла глаза, позволяя звуку омывать ее, словно мягкому приливу. Нет, не омывать – пронизывать. Когда музыка стихла, Нори поднялась и вышла из комнаты, не говоря ни слова.
Нарушать тишину, последовавшую за безупречной мелодией, казалось почти кощунством.
* * *
Следующие несколько недель прошли в том же духе. Сразу после завтрака начинались занятия. Первые два часа Нори училась читать ноты, затем еще два часа изучала историю музыки. Потом был короткий перерыв на обед. Впрочем, даже в перерыве они прослушивали записи. После начиналось то, что Нори любила называть «игрой в повторюшку». Акира наигрывал простую мелодию, и Норико должна была ее повторить, чтобы отточить слух. Вскоре после начала ежедневных уроков Акира подарил сестренке скрипку по размеру, ведь ее руки были значительно меньше, чем у него. Когда Нори спросила, где он взял инструмент, брат коротко заметил: «Купил. Такое бывает, знаешь ли».
В первый день каждой недели Нори получала произведение; в последний она должна была его исполнить наизусть. Нори ненавидела этот день. Ее игра напоминала вой умирающего животного. На протяжении всего представления Акира сидел с кислой миной. Говорить ему ничего не приходилось, хватало страдальческого выражения лиц-а.
Честно говоря, Нори не ожидала, что учиться играть на скрипке так трудно. Приходилось думать о сотне вещей одновременно: поза, положение руки, нажим пальцев на струны, смычок… Мозг норовил разорваться на части. Поэтому то, как пальцы брата, словно ловкие танцоры, порхали по струнам, впечатляло ее все сильней.
И, разумеется, Нори не ожидала боли. После десятикратного исполнения одной и той же простейшей гаммы ее нежные руки покрылись волдырями; те лопались и кровоточили.
Акира велел Акико принести теплую влажную тряпочку и немного медицинского спирта, затем усадил сестру на диван, обмакнул тряпочку в спирт и прижал к ее ладоням. Нори захныкала.
Брат прищелкнул языком.
– Цыц. Это всего лишь маленькие ранки. Со временем кожа загрубеет, и боли не будет.
– А скоро, аники?
– Когда как. У тебя, судя по всему, тонкая кожа. Сиди смирно.
Чтобы не отдернуть руки, потребовалась вся ее сила воли. Брат определенно не скупился на спирт. Нори шипела от боли, но Акира держал крепко.
– Когда я был в твоем возрасте, учитель гонял меня от зари до зари. Струны от крови становились красными, но его это ни капли не волновало. Поверь, я тебя еще жалею, ты ведь ребенок.
– Ты тоже был ребенком.
Акира ухмыльнулся.
– Не совсем.
Он отпустил ее руки.
