Деревенской девушке так же плохо быть слишком красивой, как и уродливой. Когда молодые фермеры смотрели на Элис, у них перехватывало дух, они не знали, куда девать вдруг ставшие слишком большими руки, их затылки багровели; никакая сила в мире не могла принудить хотя бы одного из них с нею заговорить, пригласить ее на танец. Они отчаянно отплясывали с менее красивыми партнершами, вели себя шумно, как застеснявшиеся мальчуганы, и вытворяли бог знает что. Стоило Элис отвернуться, они украдкой на нее косились, но когда она сама глядела на них, старательно делали вид, что ее не замечают. Элис к этому давно привыкла и даже не догадывалась, что красива. Она покорялась своей участи «подпирать стену».
Когда Кэтрин и Элис вошли в зал, где были танцы, Джимми Мэнро уже находился там. Он стоял у стенки, элегантно небрежный, скучающий, высокомерный. Ширина его штанин достигала чуть ли не полметра, носки лакированных туфель были квадратны, как кирпичи. Черный галстук-бабочка украшал его белую шелковую рубашку, волосы, смазанные брильянтином, блестели. Джимми был горожанин в отличие от остальных. Он устремился к своей жертве неспешно и неотвратимо, как ястреб. Не успела Элис снять пальто, как он уж был рядом. Усталым тоном, усвоенным в старших классах школы, он предложил:
– Станцуем, детка?
– Чего? – спросила Элис.
– Я сказал, пойдемте танцевать?
– Танцевать, вы говорите?
Она обратила на него бездонные, что-то обещающие глаза, и смешной, глупый вопрос прозвучал насмешливо и призывно, в нем, казалось, таился намек, от которого разволновался даже циник Джимми.
«Танцевать? И только-то?» – казалось, спросила она. Несмотря на всю свою искушенность, Джимми ощутил, что у него перехватило дух, что он не знает, куда девать руки и ноги, и кровь бросилась ему в голову.
Элис повернулась к матери, которая уже вела с миссис Бремен оживленный разговор на кулинарные темы.
– Мама, можно я потанцую? – спросила Элис.
Кэтрин улыбнулась ей.
– Ступай, ступай, – ответила она. – Повеселишься хоть раз в жизни.
Как сразу обнаружил Джимми, Элис танцевала скверно. Когда музыка умолкла, он сказал: «Тут очень жарко, а? Давай пройдемся». И увел ее под ивы во дворе.
Спустя некоторое время сидевшая на крылечке соседка вошла в зал, подошла к Кэтрин и что-то ей шепнула. Кэтрин вздрогнула и ринулась во двор.
– Элис! – раздался ее отчаянный крик. – Элис, сюда, сию же минуту!
Когда двое беглецов возникли из темноты, Кэтрин яростно набросилась на Джимми.
– Не смей к ней подходить, ты слышишь, что я говорю? Не смей к ней подходить, а то плохо будет, слышишь!
Джимми порядком перетрусил. Он чувствовал себя, как маленький мальчик, которому велели немедленно отправляться домой. Противно, конечно, но приходится подчиниться.
Кэтрин схватила дочь за руку и потащила в дом.
– Тебе папа говорил, чтоб ты не связывалась с Джимми Мэнро? Говорил он тебе или нет? – яростно накинулась она на Элис. Кэтрин была вне себя от ужаса.
– А это он? – спросила Элис шепотом.
– Кто же, как не он? И что ты там делала с ним?
– Целовалась, – испуганно пролепетала Элис.
Кэтрин словно обухом ударили по голове.
– О, господи, – сказала она. – О, господи, что ж мне делать?
– А это плохо, мама?
Кэтрин нахмурилась.
– Плохо? Нет, нет, это совсем не плохо! – вскрикнула она. – Это… даже хорошо. Только вот что: пусть папа об этом не знает. Даже если спросит, не говори ему! Он… да он с ума сойдет. А сейчас вот что: будешь сидеть весь вечер рядом со мной, и никаких там Джимми Мэнро, ясно? Может, папа все-таки об этом не узнает. Господи, ну сделай так, чтоб не узнал!
В понедельник Акула Уикс сошел с вечернего поезда в Салинасе и сел в автобус, направлявшийся к перекрестку, от которого ответвлялась дорога на Пастбища. А уж оттуда он пешком потащил свой саквояж – до дому оставалось четыре мили.
Ночь была ясная, теплая, все небо в звездах. Горы таинственным приглушенным шумом приветствовали его возвращение домой и настроили на мечтательный лад. Он шел задумавшись.
Похороны понравились Акуле. Красивые цветы, и к тому же так много. Женщины плакали, мужчины передвигались по дому торжественно, бесшумно, и все это пробудило в его душе тихую и, в общем, приятную печаль… Даже отпевание, торжественный ритуал, которого никто не понимает и в который никто не вслушивается, таинственным образом влил в его душу некие целительные токи, благотворные для тела и ума. Целый час он пробыл в церкви, отрешившись от мирской суеты; аромат ладана и цветов навеял на него тихую благость, и перед взором его приоткрылась вечность. Все это возникло в нем благодаря величественной процедуре отпевания.
Тетушку Нелли он почти не знал, но ее похороны доставили ему огромное удовольствие. А родственники, вероятно, уже проведали о его богатстве и обходились с ним почтительно. И сейчас по дороге домой он вспоминал все это, и время пролетело незаметно, путь сократился – Акула неожиданно быстро дошел до Райских Пастбищ и до лавки.
Владелец лавки Т. Б. Аллен всегда был в курсе всех новостей; кроме того, старик любил и умел раздувать в слушателях интерес, притворяясь, будто бы он до смерти не хочет ничего рассказывать. Самая пустая сплетня превращалась в волнующее известие, когда за дело брался старик Т. Б.
Когда Акула вошел в лавку, там был только хозяин. Т. Б. уселся на откидной стул у стены, и глаза его зажглись любопытством.
– Люди говорят, ты уезжал, – произнес он тоном заговорщика.
– Я был в Окленде, – сказал Акула. – Надо было на похоронах побывать. А заодно я там надумал провернуть одно дельце.
Т. Б. выждал ровно столько, сколько полагал необходимым и спросил:
– Ну и как, серьезные дела?
– Да я бы не сказал. Заглянул в одно предприятие.
– И акции купил? – почтительно поинтересовался Аллен.
– Купил кое-что.
Оба опустили головы и сосредоточенно разглядывали пол.
– А без меня тут что-нибудь случилось?
И тотчас же на лице старика появилось выражение досады. Видно было, ему ужасно не хочется рассказывать о том, что произошло; видно было, сплетничать ему просто противно.
– В школе танцы были, – промямлил он наконец.
– Знаю, слышал.
Аллен заерзал на своем откидном стуле. Видно было: в нем шла внутренняя борьба. Выложить все, как есть, Акуле для его же пользы или промолчать? Акула следил за ним с интересом. Он такие вещи уже много раз видал.
– Ну, выкладывай, – сказал он наконец.
– Вот, говорят, свадьба скоро будет.
– Да? А где ж это?
– Да уж прямо скажем, недалеко искать.
– Где? – опять спросил Акула.
Т. Б. сделал попытку побороть себя, но не смог.
– В твоем доме, – сказал он со вздохом.
Акула хмыкнул.
– В моем?
– Элис, говорят, выходит замуж.
Акула окаменел и в ужасе уставился на старика. Потом он шагнул к нему, надвинулся на него с угрозой.
– Это как понять? Как понять это, выкладывай, слышишь ты!
Т. Б. уразумел, что назад пути нет. Он съежился.
– Ну, хватит вам, мистер Уикс! Хватит, что вы в самом деле!
– Говори, что это значит! Говори все.
Акула схватил Т. Б. за плечи и встряхнул, дрожа от злости.
– Да ничего особенного, на танцах это случилось… просто на танцах.
– Элис ходила на танцы?
– Ага.
– И что она там натворила?
– Не знаю. To есть ничего.
Акула рывком стащил его со стула; у Аллена подгибались колени.
– Говори! – взревел он.
Старик жалобно захныкал:
– Да ей-богу, ничего, с Джимми Мэнро она во двор выходила.
Уикс схватил его за плечи и принялся трясти насмерть перепуганного лавочника, как мешок с мукой.
– А что они там делали? Выкладывай!
– Не знаю я, мистер Уикс.
– Говори!
– Ну… мисс Берк… мисс Берк сказала… они целовались.
Тут Акула выронил его и сел. Он похолодел от ужаса – выходит, все пропало. Он сверлил старика злобным взглядом, не в силах переварить эту весть – его дочь утратила невинность. Ему в голову не приходило, что дело обошлось только поцелуями. Потом он отвернулся, его взгляд растерянно блуждал по лавке. Вдруг Аллен увидел, что этот взгляд остановился на выставленных в витрине ружьях.
– Эй, Акула, ты не вздумай! – крякнул он. – Эти ружья не твои.
О ружьях Акула не думал, он даже их не замечал, но сейчас, когда ему о них напомнили, он бросился к витрине, открыл ее и вытащил тяжелую винтовку. Оторвал ярлык с ценой и сунул коробку патронов в карман. Потом, решительно шагая, вышел и даже не посмотрел в сторону лавочника. Звук его шагов еще не замер в темноте, а старик Т. Б. уже звонил по телефону.
Акула быстро шел к ферме Мэнро, и в голове его царил полный сумбур. Лишь одно он знал наверняка – понял, прошагав совсем немного: он ни в коем случае не собирается убивать Джимми Мэнро. Мысль застрелить Джимми подсказал ему лавочник, сам он и в голове такого не держал. Ну, а теперь-то что делать? Он попытался представить себе, как будет вести себя в доме Мэнро. Может, все-таки придется его застрелить. Может, все сложится так, что ему волей-неволей надо будет совершить убийство, дабы защитить свою честь.
Акула услышал, что к нему приближается машина, и спрятался в кустах, а автомобиль с ревом промчался мимо. Идти ему уже совсем недолго, а между тем чувства ненависти к Джимми Мэнро нет как нет. И ни к кому нет этого чувства, есть лишь ноющее ощущение пустоты, возникшее, когда он услыхал, что его дочь утратила невинность. И сейчас ему упорно чудилось, что Элис уже нет в живых, – она для него умерла.
Он увидел огоньки, это светились окна в доме Мэнро. И тут Акула понял: он не может застрелить Джимми. Пусть хоть вся деревня смеется над ним, он не в силах выстрелить в этого парня. Он вообще не может никого убить. Тогда он решил просто заглянуть в калитку, а после этого пойти домой. Пусть их смеются, если угодно, он не способен ни в кого стрелять.
И тут вдруг из-за куста вышел человек и крикнул:
– А ну, Уикс, бросай винтовку и руки вверх!
Акула положил винтовку на землю, покорно и устало. Он узнал по голосу помощника шерифа.
– Приветствую, Джек, – сказал он.
Потом его окружили. Позади тех людей, что его схватили, маячило перепуганное лицо Джимми. И Берт Мэнро тоже порядком струхнул.
– Что это ты надумал стрелять в моего Джимми? – испуганно спрашивал он. – Он тебе ничего плохого не сделал. Старик Т. Б. мне позвонил и все сказал. А теперь уж не беспокойся, я тебя упрячу в такое место, где ты будешь смирно сидеть.
– У нас нет права засадить его в тюрьму, – вмешался помощник шерифа. – Сделать-то он ничего не успел. Мы только можем взять с него штраф.
– Правда? Ну что ж, ладно, штраф так штраф, – у Берта срывался голос.
– А вы потребуйте с него большой штраф, – посоветовал помощник шерифа. – Акула ведь у нас богач. Поехали с нами. Мы отвезем его в Салинас, и вы изложите там свою жалобу.
На следующее утро Акула Уикс вошел в свой дом, едва волоча ноги, и сразу же улегся в кровать. Глаза у него были тусклые, усталые, но Акула их не закрывал. Руки висели, как плети. Он лег и в неподвижности пролежал несколько часов.
Кэтрин, работавшая на огороде, видела, как он вернулся. Ей было и приятно, и в то же время тяжело, что он так идет – с поникшими плечами, беспомощно понурив голову, но когда наступила пора варить обед, она вошла в дом на цыпочках и предупредила Элис, чтоб не шумела.
В три часа Кэтрин заглянула в спальню.
– У Элис все в порядке, – сообщила она. – Ты бы у меня сперва спросил, а потом за винтовку хватался.
Акула не сказал ни слова и не пошелохнулся.
– Ты не веришь мне, – ее напугало, что он лежит, как неживой. – Если не веришь, можно доктора позвать. Давай я сразу же за ним пошлю, если не веришь.
Акула даже головы не повернул.
– Я тебе верю, – ответил он вяло.
