Только в начале четвертого десятилетия своего правления Франко позволил части граждан избрать по выделенной им квоте прокурадоров напрямую. Эти примерно 100 избранных депутатов назывались «представители семей». Голосовали за них лишь взрослые мужчины и женщины, состоявшие в браке или жившие на свои доходы и прошедшие имущественный ценз. В тогдашней Испании, официально гордившейся здоровым консерватизмом и приверженностью традиционным ценностям, достойными избирательного права считали исключительно их. Все законодатели клялись в верности принципам Национального движения, это должно было стереть разницу между его членами и беспартийными, скрепить союз правящей партии и народа.
Франко назвал своих законодателей старинным словом «прокурадоры», в отличие от слова «депутаты», отсылавшим к эпохе расцвета испанской империи, а не конституционной монархии, которую он считал временем упадка. Конституции в стране не было, вместо нее действовали семь «основных», или «фундаментальных», законов. И вот сейчас, через год после смерти национального лидера, прокурадоры принимали восьмой. Перед голосованием его проект прошел через Национальный совет – что-то вроде ЦК правящей партии, – который проверял новые законы на соответствие идеологии и законодательству режима.
Перед Примо де Риверой сидели члены и официальные попутчики авторитарной, ультраконсервативной, монопольно правящей партии, которую когда-то основал его дядя. Все они принесли клятву верности идеям, принципам и ценностям режима. Участники исторического заседания кортесов меньше всего походили на собрание демократических мечтателей. Здесь были многочисленные поборники сохранения диктатуры в неизменном виде или в форме авторитарной монархии. Были и сторонники осторожной, косметической трансформации, призванной укрепить положение собравшихся. Само имя и происхождение докладчика должны были подчеркнуть неразрывную связь законопроекта с историей режима: если сам Примо де Ривера за новый закон, с чего бы остальным быть против?
Закон, который представил носитель священного имени, назывался «О политической реформе», и даже первая его статья вопиющим образом контрастировала как с составом собрания, так и с именем докладчика. С нею, пожалуй, гармонировали только слоники на его галстуке. Она звучала так: «Демократия в испанском государстве основывается на верховенстве закона и суверенной воле народа. Основные права личности нерушимы, ими обязаны руководствоваться все государственные органы».
Дальше шли статьи о том, что право разрабатывать и принимать законы будет принадлежать кортесам, а кортесы будут состоять из двух палат: конгресса из 350 депутатов и сената из 150 сенаторов; что депутаты конгресса и сенаторы будут избраны на четырехлетний срок прямым всеобщим равным и тайным голосованием всех совершеннолетних граждан, мужчин и женщин, и что на нынешнее правительство возлагается задача не позже чем через год организовать всеобщие прямые выборы и по их итогам сформировать новый кабинет министров.
Всего в кортесах числится 531 депутат, на заседании присутствуют 497. Для принятия закона нужно две трети от присутствующих – 330. Председательствующий опрашивает прокурадоров поименно, 425 громко отвечают «да», 59 – «нет», 13 воздерживаются.
Большинство голосует за то, чтобы в ближайшее время прекратить действие своих нынешних мандатов, а вместе с ним – существование авторитарного политического режима, который вырос из победы противников демократии в гражданской войне и определял все стороны жизни страны в течение почти 40 лет. Прокурадоры, обязанные своим положением диктатуре, одобряют крамолу, за которую сами еще недавно отправляли людей в тюрьму, – прямые выборы депутатов парламента всеми гражданами страны и создание правительства, ответственного перед избранным парламентом.
О том, насколько выборы будут свободными, большинство законодателей пока имеют не вполне ясное представление. Кого и на каких условиях к ним допустят, а кого нет, зависит от действующего правительства, а оно состоит из таких же функционеров диктатуры, как они сами, вряд ли способных нанести себе непоправимый ущерб. Правительство несколько раз давало понять, что настроено на серьезные перемены, однако не все прокурадоры в полной мере осознают, что в этот момент обрывают сорокалетнюю историю государства, построенного их вождем Франсиско Франко, и навряд ли кто-то из них предполагает, что их самих позже назовут кортесами, совершившими харакири.
Договорная демократизация
В ноябре 1976 г. кортесы не были захвачены мятежниками или окружены вооруженными повстанцами. На улицах не собирались ежедневно многотысячные демонстрации протеста, в стране не бушевала всеобщая забастовка. Испания, хоть ее и не пускали в общий рынок, предшественник Евросоюза, не изнывала под гнетом разрушительных санкций, к ее режиму за 40 лет все привыкли, и былые ограничения постепенно рассосались. Не было ни войны, ни революции, ни экономического краха. У граждан, в отличие от жителей социалистических утопий на востоке Европы, был доступ не только к джинсам и колбасе, но и к любым продуктам и товарам, а границы страны были открыты.
Карта мира в середине 1970-х оставалась стабильной: военные и политические блоки не рушились, две сверхдержавы – США и СССР – соперничали упорно, но за долгие годы холодной войны научились владеть собой и избегать лобовых столкновений. К тому же именно сейчас намечалось ослабление международной напряженности: американцы и русские впервые вместе слетали в космос и состыковали «Союз» с «Аполлоном» на орбите и на сигаретных пачках, а в Хельсинки прошло немыслимое прежде совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе, которое должно было утвердить общие для всех стран правила поведения и свести к минимуму риск перехода холодной войны в «горячую».
Что заставило законодателей, сделавших карьеру при диктатуре, проголосовать за закон, который противоречил самой сути действующего режима, использовал слово «демократия» не в бранном, а в хвалебном смысле, вводил прямые всеобщие выборы, ставил права личности выше интересов государства? Впрочем, даже противникам перемен было трудно найти возражения. Политическая система не была взломана снаружи, все происходило в действующем правовом поле. Франко лично назначил своего преемника, будущего главу государства Хуана Карлоса, чтобы тот после ухода диктатора взошел на трон и продолжил его дело. Молодой король в полном соответствии с законом выбрал председателя правительства из трех кандидатов, предложенных Советом королевства, а премьер в рамках своих полномочий предложил новый закон.
Проект вынесли на дебаты и приняли в кортесах, сформированных еще при жизни Франко. Главным автором законопроекта выступил председатель кортесов Торкуато Фернандес-Миранда, почтенный соратник вождя. Он воевал против республики, в пятидесятые преподавал Хуану Карлосу политические науки, а с 1969 по 1974 г. служил министром – генеральным секретарем правящего Национального движения, фактически являясь его главой.
Испанская демократия родилась из диктатуры Франко, как Афина из головы Зевса. Через десять лет в СССР, стране, которую Франко считал противоположностью и главным врагом своей национал-католической Испании, перестройку Михаила Горбачева точно так же поддержат даже те функционеры советского режима, которые позже превратятся в критиков порожденных демократизацией «хаоса и вседозволенности».
Сразу после того, как был принят и подписан закон «О политической реформе», перестала действовать цензура, которая уже до этого утратила прежнюю неумолимость. Закон одобрили на референдуме. Правящее Национальное движение распустили через четыре месяца после ноябрьского голосования в кортесах, началось создание новых и легализация старых, запрещенных прежде, политических партий.
Через полгода прошли выборы в многопартийный парламент, победители которых сформировали правительство и изменили государственную символику. Межпартийная комиссия написала, а граждане на следующем референдуме поддержали новую демократическую конституцию, провели по ней еще одни выборы, а пять лет спустя после исторического голосования – харакири-функционеры, внесшие проект закона о политической реформе, уступили на выборах власть бывшей несистемной оппозиции – нелегальной в недавнем прошлом Социалистической рабочей партии. К власти в Испании пришли вчерашние подпольщики и противники Франко в гражданской войне, всего несколькими годами ранее преследуемые как политические экстремисты.
Остается ответить на главный вопрос: зачем высокопоставленные представители правящего режима собственноручно начали и довели до логического конца процесс, который привел их к потере монополии на власть? Пожалели ли они об этом? Обрушилась ли страна вместе с режимом, который управлял ею 40 лет?
Переход, la transiciоn, Испании от личной диктатуры генералиссимуса Франко к парламентской демократии (название la transiciоn так и закрепилось за этим временем) выглядит так необычно, что хочется придумать ему свое, особенное имя в надежде, что оно пригодится кому-нибудь еще. Можно назвать его, например, договорной демократизацией. Сами испанцы иногда говорят о ruptura pactada – смене режима с заключением сделки. Это означает, что демократия победила не в результате того, что оппозиция отобрала власть, устроив революцию, или подняла ее с земли, когда режим осыпался под тяжестью войны, экономического кризиса или внешнеполитического давления. Оппозиция пришла к власти в рамках процесса, начатого сверху, к которому присоединилась, выдвинув свои условия. По ходу этого процесса менялись и оппозиция, и власть.
Слово «договорная» в случае Испании не означает, что оппозиция вытребовала власть на переговорах о капитуляции режима, как произошло на рубеже 1980–1990-х в некоторых странах советского блока. Испанская договорная демократизация сначала подразумевала не столько смену всех правящих лиц, сколько изменение способа их правления. Можно сказать, что первым демократическим правительством Испании было нефранкистское правительство франкистов, хотя правильнее было бы назвать его нефранкистским правительством с участием бывших франкистов. Результатом договора была смена формы режима, а не отстранение от власти всех его деятелей. Оппозиция согласилась на переговоры, итогом которых должна была стать не заведомая передача власти ей, а новые правила игры, по которым оппозицию допускали к решению вопроса о власти наравне с представителями действующего режима.
Испания к моменту смерти Франко была страной, где большинство жителей не устраивала не столько вся правящая элита, сколько способ ее формирования и чрезмерная закрытость власти, ее устаревшая легитимация, построенная на победе в давней войне, архаичная риторика и атрибутика, которую власть никак не решалась отбросить. Общество устало от отживших лозунгов и разделения граждан на патриотов и врагов и искало способы наладить надежные каналы взаимодействия с властью, избавиться от дефицита политических прав и гражданских свобод, получить возможность наказывать или поощрять правительство. Наконец, бизнесмены, деятели культуры, обычные люди устали быть гражданами страны-изгоя, последней диктатуры, соседствующей с европейскими демократиями. Они не были изолированы, с ними общались, заключали контракты, их приглашали на фестивали, но тень диктатуры, ее репрессий, жертв прошедшей войны ложилась на их деятельность и на всю их жизнь.
Тем не менее условием для институциональных перемен стали перемены персональные. Чтобы осуществить политическую реформу, пришлось дождаться смерти Франсиско Франко. Однако все предпосылки перемен зародились еще при его правлении.
Чтобы понять, как самая долгая диктатура Западной Европы пришла к тому, чтобы демонтировать себя руками собственных функционеров, надо вспомнить ее начало и проделанный ею путь. А заодно разобраться, как случилось, что граждане и элиты, которые так долго принимали власть авторитарного вождя, приветствовали этот демонтаж и почему они столько лет терпели его режим.
Диктатура на время или навсегда?
Режим Франсиско Франко возник на руинах сразу трех предшествующих: многовековой испанской монархии, короткой, но энергичной диктатуры генерала Примо де Риверы и недолговечной испанской республики. И, как любая диктатура, он возник из согласия общества на авторитарный эксперимент. В Испании этого согласия пришлось добиваться силой.
Военный переворот, лидером которого со временем стал генерал Франко, считается успешным, потому что Франко победил в гражданской войне. Но на самом деле таковым он не был. Успешным был бескровный переворот Мигеля Примо де Риверы, который продемонстрировал, что обладает военной силой, при молчаливом согласии граждан и политиков распустил парламент и с санкции законного короля стал премьер-министром с чрезвычайными полномочиями.
Переворот Франко протекал совсем иначе. Он был задуман как быстрая и победоносная военная операция, но в итоге превратился в медленное и разрушительное завоевание страны. Участники военного мятежа действительно с ходу заняли несколько важных провинций, но в первые же дни потерпели поражение в крупнейших городах – Мадриде, Барселоне и Валенсии. Республиканское правительство сохранило контроль над большей частью страны и над столицей, основная часть политического класса не перешла на сторону восставших офицеров, республикански настроенные граждане потребовали оружия для защиты республики и, получив его, сражались. Даже армия не поддержала мятеж в едином порыве, множество офицеров и солдат воевали на стороне республики.
Мятеж генералов, который в итоге возглавил Франко, растянулся на три года, превратился в гражданскую войну, в которой погибло 5 % населения и еще больше бежало за границу. Франко не получил той поддержки граждан, на которую рассчитывал, и ему пришлось завоевывать страну, которая, как он думал, встретит его цветами, словно вражескую территорию, привлечь для этого солдат-мусульман из колоний и иностранные войска.
Тем не менее поддержка у мятежников была. Именно из этой поддержки вырос фундамент диктатуры Франко. Испания при правительстве Народного фронта жила в нескольких измерениях одновременно. Пока либералы строили парламентскую республику, коммунисты пытались превратить буржуазную революцию в пролетарскую, анархисты – навязать свою утопию с коллективным контролем трудящихся над производством, одинаковой зарплатой для всех и армией без званий, сепаратисты и автономисты стремились превратить Испанию в федерацию или в несколько независимых государств – как пойдет. Антиклерикалы громили церкви, крестьяне захватывали земли, рабочие – фабрики, политические противники выясняли отношения на улицах при помощи оружия, просоветские коммунисты боролись с «неправильными» коммунистами-троцкистами, но дружно вместе с ними сводили счеты с буржуазией, и все при поддержке СССР и левых партий Европы противостояли итальянскому и немецкому фашизму.
Восставшие генералы объявили, что положат конец хаосу и безвластию, но для начала ожидаемо усугубили ситуацию. «…Испанский рабочий класс оказывал сопротивление Франко не во имя "демократии" и статус-кво, как, возможно, было бы в Англии, – пишет участник событий, впоследствии автор величайшего антитоталитарного романа «1984» Джордж Оруэлл, – нет, это сопротивление сопровождалось – можно сказать даже, было – революционным бунтом». Примерно каждый пятый погибший во время войны стал жертвой не боевых действий, а политических расправ с обеих сторон.
Для сторонников Франко гражданская война тоже состояла из нескольких процессов. Это была война монархистов за то, чтобы вернуть историческую монархию, фалангистов – чтобы построить свою утопию, фашистское государство всеобщего равенства, собственников земель, недвижимости и предприятий – за собственность, церкви – за то, чтобы испанцы остались верующими католиками, и просто за выживание клира, спасение храмов и монастырей (во время республиканских погромов и репрессий были убиты 13 епископов и 6000 священников). Обыватель из среднего класса боролся за то, чтобы от него отстали с утопиями и он мог жить как раньше: пить кофе, читать газету, гулять по набережной, и, если бы республика обеспечила ему эту возможность, он был бы за нее (во всяком случае, не против).
Республика пыталась приструнить сторонников различных утопий в своих рядах, но справилась с задачей лишь частично, и было уже поздно. Воевавший за республиканцев Оруэлл с горечью замечал, что защитники республики поставили себя выше ее законов. Мятежники-националисты еще меньше связывали себя с законами государства, с которым собирались покончить.
Муссолини и даже представители Гитлера просили Франко разрушать, убивать и казнить поменьше, ведь ему же потом здесь править, но целью Франко было не только отвоевать страну, но и максимально очистить ее от тех, кто не принял его правления. У затяжной кровавой войны тут были свои преимущества: она давала время приучить граждан к той степени жестокости, к которой они не привыкли в мирное время, превратить тысячи ежедневных смертей на фронте и в тылу в рутину. Долгая война предоставляла возможность уничтожить или изгнать нелояльных граждан, которые остались бы в стране в случае успеха быстрой и относительно бескровной операции по захвату власти.
Иными словами, если бы военные захватили власть быстро, они вынуждены были бы делить ее с политиками, а те стали бы слушать недовольных граждан, но долгая война превратила самих военных в политиков, перешедших на их сторону политиков сделала военными, а недовольных, готовых протестовать, попросту не осталось.
В довершение всего, гражданская война в Испании была частью глобальных процессов – как сказали бы позже, гибридной войной великих держав. Муссолини, Гитлер и консервативный диктатор соседней Португалии Салазар поддержали Франко. Они послали ему на помощь войска, которые сражались официально в своей форме или изображали добровольцев в испанской. Они отправили с этими войсками свое новое оружие. Для Германии, униженной проигрышем в Первой мировой войне и Версальским миром, испанская война была возможностью показать главным соперникам, либеральным демократиям Запада, что те вновь имеют дело с великой державой. Италии, Германии и Португалии не терпелось продемонстрировать, что авторитарные националистические государства эффективнее, привлекательнее, крепче духом и сильнее волей, чем коммунисты и буржуазные демократии, и не уступают им в промышленности и технологиях.
СССР и левые партии всего мира пытались использовать гражданскую войну в Испании, чтобы подтолкнуть западные демократии к антифашистскому альянсу поверх идеологических разногласий. СССР посылал в качестве помощи республике новейшую военную технику, советников и специалистов, левые партии планеты – бойцов для добровольческих интербригад. Москве тоже было важно доказать хозяевам мира – Британии, Франции, США – бывшим союзникам России по Первой мировой войне, – что они вновь имеют дело с великой державой и лучше объединиться с ней против общего врага, чем отталкивать ее в объятия этого врага. Буржуазным демократиям было непросто решиться на такой альянс в 1936–1939 гг., когда на советских граждан обрушился массовый террор, а среди специалистов, которых СССР отправлял в Испанию, были инструкторы по репрессиям из НКВД.
Сами буржуазные демократические империи тестировали возможность сохранить без новой войны или союза с коммунистами свое доминирование в мире, в котором Германия восстанавливала силы и с каждым днем наращивала амбиции в союзе с другими правыми диктатурами. Им хотелось понять, где проходят красные линии нового баланса сил, в чем нужна твердость, а где можно уступить.
Среди того, чем решили пожертвовать, оказалась Испанская республика. Англия и Франция сначала придерживались дружественного республике нейтралитета, но по ходу событий признали Франко и не пошли на союз против него с коммунистами. Все помнят, как западные державы, подписав Мюнхенское соглашение, уступили Германии Чехословакию, но мало кто вспоминает, что тогда же, даже чуть раньше, они уступили Испанскую республику. Неудача с созданием антифашистской коалиции с западными странами в то время, когда армии фашистских государств участвовали в боевых действиях против законного правительства одной из европейских стран, еще до соглашения в Мюнхене повлияла на внешнюю политику СССР.
Параллельно с боями на фронте и репрессиями в тылу шла информационная война, в которой принимали участие журналисты и пропагандисты самых разных стран и направлений, а стороны обвиняли друг друга в военных преступлениях. После бомбардировки баскского города Герники немцами Франко и его пропагандистская машина пыталась убедить мир, что республиканцы взорвали город сами, и еще долго в ответ на очевидные факты и наперекор великому полотну Пикассо рассказывали о бочках из-под динамита и прочих «доказательствах» республиканской провокации.
Для тех, кто поддержал Франко, гражданская война складывалась из нескольких процессов, таким же многослойным получился результат. Установление диктатуры Франко было не только победой сторонников обновления власти и общества через построение эгалитарной фашистской утопии, но и реваншем старой монархической и буржуазной элиты, чьи позиции подорвала республиканская революция 1930-х.
Каждая группа по отдельности была недостаточно сильна, чтобы сломить республику, вместе они составили прочный фундамент диктатуры. Однако в этом фундаменте, в самом лагере победителей, сохранялась вечная трещина – разногласия между теми, кто рвался обновить испанское общество, основываясь на модных тоталитарных теориях национальной и классовой солидарности, и теми, кому было достаточно вернуть, пусть с небольшими модификациями, монархический статус-кво – Испанию, которую они потеряли.
Победители гражданской войны и сами не могли дать точного ответа на вопрос, является ли личная диктатура военного вождя Франко новым политическим строем Испании, ее будущим, или это временное, переходное устройство государства до возвращения назад, в прошлое, к монархии, возможно конституционной. Фигура Франко объединила сторонников национал-революционного и консервативно-монархического проектов, но не примирила их полностью. Аристократы, землевладельцы, промышленники, церковь, консервативные и даже либеральные интеллектуалы поддержали Франко как временного спасителя от анархистов и коммунистов, но не симпатизировали крикливому плебейскому национализму фалангистов.
Кроме того, двусмысленность мандата Франко была обусловлена его военным происхождением. В разных странах военные время от времени совершают или пытаются совершать перевороты, корректирующие курс государства. Они нередко делали это и в Испании. Обычно военные объявляют, что их задача временная – навести порядок и уйти. После этого власть предполагается передать гражданскому правительству или монарху.
Откуда берется представление военных и прочих силовиков о своей особой миссии в развивающихся странах, понятно. Первым делом правители отстающих стран модернизируют армию, чтобы не проиграть на поле боя и не лишиться власти, поэтому офицеры оказываются там передовым сословием; общество доверяет армии больше, чем другим государственным институтам, а элита дает детям военное образование. В догоняющих развитые страны обществах нет четкой границы между армией и политикой, военным командованием и гражданской бюрократией. Испания пережила период бурного экономического и политического развития на рубеже XIX и XX вв. и миновала этот этап. Ее элита давно не была исключительно военной, но военные продолжали считать себя ее элитой и действовали соответственно.
Хотя сам Франко еще во время гражданской войны сделал все возможное для того, чтобы остаться у власти надолго, многие сторонники воспринимали его мандат как временный: спасти страну от хаоса и уйти. Но страх возобновления смуты, боязнь реванша побежденных и неясность ответа на главный вопрос – кому передать власть после того, как военные наведут порядок: живущей в изгнании королевской семье, как хотели монархисты, или националистической тоталитарной партии, чего желали фалангисты, – привели к тому, что Франко не ушел, когда с республикой было покончено.
Силы, которые обрели равновесие с приходом Франсиско Франко, опасались, что оно будет нарушено не в их пользу при передаче власти другому лицу, а Франко искусно манипулировал страхами различных групп своих сторонников. В итоге Франко сам стал вождем фашистского типа и одновременно чем-то вроде регента при пустующем троне и остался у власти до конца жизни. Длительный авторитарный режим возникает, когда элиты расколоты вопросом о том, кому и как передать власть, опасаются непредсказуемости событий в процессе передачи и в конце концов предпочитают статус-кво. Режим, возникший как временный результат игры исторических сил, оказался ее долгосрочным итогом.
Правитель-воин и правитель-колдун
В 1976 г., когда испанский авторитарный режим отменил сам себя, Испания оставалась последней диктатурой в Западной Европе. Но за 40 лет до того она не была одинока. Весь XIX в. народы Европы стремились к представительной парламентской демократии, и многие ее добились. Однако после почти повсеместного торжества идеи парламентаризма «конца истории» не произошло. В начале ХХ в. Европу накрыла мировая война, а за ней экономические проблемы Великой депрессии. Люди начали искать новые формы государственного устройства, альтернативные скомпрометировавшей себя рыночной демократии, а политики – предлагать их.
К концу 1930-х гг., когда Франко пришел к власти, на континенте остались считаные демократические государства, но и в них набирали силу сторонники авторитаризма. Строя свое государство, Франко брал пример не только с Италии, Германии или далекой Венгрии, но и с соседней Португалии, где за несколько лет до него установил свой консервативный авторитарный режим Антониу Салазар. Так же, как Франко, он оставался у власти почти 40 лет, а его режим продержался и того дольше – тоже до середины семидесятых. Так что жили они вместе долго, не всегда счастливо, но умерли почти в один день.
Португалию, в отличие от Испании, где правил военный диктатор Франко, возглавлял гражданский диктатор, профессор-экономист Антониу ди Оливейра Салазар, чье ближайшее окружение вышло из аудиторий, а не казарм. Для спасения экономики он в конце 1920-х гг. потребовал чрезвычайных полномочий, и военные, которые после 15 лет политического хаоса захватили власть в молодой португальской республике, после некоторых колебаний их предоставили – и как раз вовремя: через год началась Великая депрессия.
Салазар действительно помог поднять национальную экономику. Он успешно сбалансировал бюджет и торговый баланс, справился с инфляцией и сократил огромный внешний долг – с 44 % ВВП на момент, когда он в 1928 г. стал министром финансов, до 15 % к 1935 г. и до 5 % к 1940 г. В награду за это в 1932 г. Салазар получил кресло премьер-министра, опять же с чрезвычайными полномочиями.
Салазар, как и Франко, пошел по модному в то время пути строительства корпоративного государства и органической суверенной демократии, которую противопоставлял и парламентской буржуазной демократии, и коммунизму. Свой режим он назвал без затей – «Новое государство», и граждане под полным контролем властей дружно приняли на референдуме его конституцию. В отличие от Франко, Салазар никого не свергал и не завоевывал, официально его государство продолжало называться Португальской республикой, унаследовав республиканские символику и институты, в которые Салазар влил свое, новое содержание.
В «Новом государстве» существовала единственная разрешенная, она же правящая партия «Национальный союз». По замыслу она должна была объединить всех патриотически настроенных португальцев, но в действительности была партией номенклатуры. У Салазара существовала и своя ручная фаланга – Португальский легион, члены которого носили не синие, как испанские фалангисты, а зеленые рубашки. Как и в Испании, революционным эгалитаристским течениям в «Национальном союзе» противостояли представители старой элиты, но местных монархистов Салазар во власть не взял. Легионеры в зеленых рубашках помогали политической спецслужбе PIDE (Международной полиции защиты государства) бороться с коммунистами и другими врагами родины и традиционных португальских ценностей.
Традиционные ценности формулировались без затей: Бог, отечество, семья. Кроме них, португальцам предлагалось верить в историческое избранничество своей нации, чья глобальная миссия состоит в строительстве особой лузитанской цивилизации на разных берегах океанов. Согласно этой доктрине, португальцы, в отличие от других европейцев, не банальные колонизаторы, а уже полтысячелетия первооткрыватели и творцы новых миров. В этих мирах переселенцы и местные равны и свободно смешиваются, создавая многообразие лузитанского мира. Поэтому Португалия – не очередная империя с колониями, а отдельная самобытная цивилизация, единый межконтинентальный народ. Впрочем, эта идея существовала до Салазара и пережила его режим.
Салазар поддержал мятеж испанских генералов против республики и отправил на испанскую войну добровольцев. Как и диктатуру Франко, государство Салазара многие называли фашистским, но при его рождении Салазару пришлось противостоять настоящим фашистам, которым профессор-экономист у власти казался слишком элитарным и буржуазным. Но и Франко, чтобы подчинить фалангу, пришлось избавиться от самых непокорных и самостоятельных ее лидеров.
Франко любил грандиозные митинги и парады, Салазар, насколько возможно, избегал общения с толпой. Улицам и площадям он предпочитал актовый зал, а лучше кабинет. От южного народа, которым он управлял, Салазар отличался почти скандинавской замкнутостью и холодной таинственностью. Он буквально правил из башни. Впрочем, Франко тоже не был карикатурным темпераментным испанцем, он был родом с испанского севера, из атлантической Галисии, которую в остальной Испании считают прохладной и туманной, и многим казался несколько малахольным, особенно для всемогущего правителя в погонах.
И все же, несмотря на округлость фигуры, небольшой рост и тихий голос, Франко был военным вождем, рыцарем и конкистадором. Он видел себя крестоносцем, который отвоевал Испанию у новых мавров – безбожных коммунистов. Салазар унаследовал другой древний, архетипический образ власти – мудрого сурового пастыря и даже колдуна и алхимика, который в библиотечной тиши придумывает рецепты народного счастья. Пропорциональностью и благородством черт он опровергал расхожие физиогномические теории о том, что во внешности диктатора обязательно должно быть что-то злое, жестокое или уродливое. Его строгий, почти епископский облик, длинное малоподвижное лицо с всегда слишком аккуратно зачесанными назад волосами, скупая жестикуляция, тонкий голос проповедника прекрасно соответствовали его роли ученого диктатора-монаха.
Салазар вел затворническую жизнь и, будучи почти невидимкой, управлял огромной империей из скромной резиденции в тени парламентского дворца Белен и со своей приморской дачи в Эшториле на берегу океана. Он мало ездил по стране, ни разу не побывал в ее обширных заморских владениях и выбрался за границу только однажды – в Испанию на встречу с Франко.
В то время как Франко охотно демонстрировал свою семью, за которой с почтительной жадностью следили испанские таблоиды, ревностный католик Салазар всю жизнь оставался холост и бездетен, а его личная жизнь для всех была покрыта тайной. Бывший семинарист и действительный профессор, Салазар, похоже, представлял себе государственную машину как некий правящий монашеский орден и велел чиновникам управлять людьми на манер духовных лиц, окормляющих паству. Это был совершенно иной, чем у Франко, но, как оказалось, не менее эффективный способ очаровать и подчинить страну.
Великое одиночество
Тяжелое испытание на прочность для любого режима – соперничество ведущих мировых держав, глобальных полюсов, разрывающих мир на части. Оно тяжелее вдвойне, если конфронтация принимает форму мировой войны. Неверный шаг может стать роковым, зато будущий победитель щедро вознаградит тех, кто вовремя выберет его сторону. Ставки высоки, и государства запрашивают за свой выбор удвоенную цену. Правитель, который ошибся стороной, может потерять поддержку населения, а вместе с ней – власть. Именно поэтому Франко и Салазар медлили с выбором.
Испанский и португальский режимы гораздо больше походили на фашистские государства Италии и Германии, чем на западные демократии, а от большевистской России их отделяла пропасть частной собственности, клерикализма и антикоммунизма. Тем не менее Испания и Португалия остались нейтральными во Второй мировой войне. Дело не только в осторожности Франко и Салазара, но и в том, что воюющим сторонам не удалось договориться с ними о цене рискованного выбора.
Франко тянуло в сторону Гитлера и Муссолини не только потому, что они помогли ему победить в гражданской войне. Всех троих объединяло возмущение несправедливым мировым порядком, где доминируют «лицемерные англосаксы» и их подпевалы – меркантильные бездуховные французы. Однако немцам казалось, что Испания просит за свое вступление в войну слишком большую цену, а испанцам – что слишком многого, например один из Канарских островов, хочет Германия.
С единственной личной встречи с Франко, которая состоялась осенью 1940 г. на границе Испании и только что покоренной вермахтом Франции, Гитлер уехал ни с чем, ругая «хитрого испанца». Франко мечтал расширить свою империю за счет французских колоний в Африке. Гитлер не хотел ради удовлетворения амбиций Испании окончательно отталкивать от себя французов. В тот момент ему было важно, чтобы они не чувствовали себя изгоями будущего мирового порядка, который наступит после победы Германии. Вдобавок в Берлине сомневались, что Испания, которой не хватало продовольствия, оружия и топлива, сможет защитить себя и свою территориальную добычу в случае вступления в войну.
Океанская Португалия держалась еще дальше от Германии и ближе к Британии. Салазар пришел к власти без помощи Гитлера и Муссолини, а его страна все еще была империей на нескольких континентах. Рассорившись с господствующей на морях Британией, она почти наверняка потеряла бы заморские владения. К тому же Англия была традиционным союзником Португалии, защищавшим ее суверенитет, в том числе и от большого испанского соседа. Даже Франко, бывало, рассуждал о том, что отдельная Португалия на Иберийском полуострове – географическая нелепица.
Накануне мировой войны, в марте 1939 г., Франко и Салазар подписали в Лиссабоне пакт Иберийского нейтралитета и в целом остались ему верны, несмотря на множество искушений. В благодарность за помощь Германии в гражданской войне Франко согласился отправить на Восточный фронт добровольческую «Голубую дивизию». Португалия в 1943 г., после перелома на фронтах, напротив, сблизилась с союзниками и предоставила им в аренду базу на Азорских островах. У Франко не было даже такой возможности встать на сторону будущих победителей, да ему и не предлагали.
Демократические правительства в своей внешней политике исходят из необходимости побеждать на выборах, авторитарные – из того, какой курс поможет им остаться у власти. Не ради самой власти, уверяют они, а ради суверенитета страны и сохранения ее неповторимых ценностей. Но что делать, если наиболее выгодный для удержания власти внешнеполитический курс противоречит этим ценностям, самой природе режима и даже полному суверенитету?
В мировой войне победили либеральные демократии Запада и советская коммунистическая диктатура. И те и другая были страшно далеки от режимов Салазара и Франко. Консервативные диктатуры Иберийского полуострова оказались зажаты между собственной идеологией и внешнеполитической необходимостью. Идеология помогала мобилизовать внутреннюю поддержку, но увеличивала риск внешнего давления – вплоть до угрозы свержения режима извне. Резкая смена внешнеполитического курса могла разрушить консенсус элит в стране и ободрить те силы, которые хотели бы сменить режим изнутри. В послевоенные годы обе диктатуры решали одну и ту же задачу: как сблизиться с победителями во внешнем мире и сохранить власть и господствующую идеологию внутри своих стран. Без своей, особенной идеологии невозможно было объяснить гражданам, почему режимы, сближаясь с демократиями, остаются авторитарными. Салазару этот маневр дался легче, Франко пришлось труднее.
Несмотря на формальный нейтралитет Испании, не только Советский Союз, но и западные державы-победительницы смотрели на Франко как на союзника Гитлера и вождя фашистского режима – с брезгливостью и нескрываемой враждебностью. Даже в начале 1950 г., когда уже вовсю шла холодная война, американский президент Трумэн говорил, что не видит разницы между сталинским СССР, гитлеровской Германией и Испанией Франко: все три – полицейские диктатуры. Еще хуже относилось к Франко правительство британских лейбористов Клемента Эттли, которое сменило кабинет Уинстона Черчилля на выборах 1945 г. Лейбористы – левая партия, члены которой еще во время гражданской войны помогали врагам Франко – испанским республиканцам.
Испанию не пригласили участвовать в плане Маршалла, щедром проекте восстановления послевоенной Европы, названном по имени его автора, дальновидного американского госсекретаря Джорджа Маршалла, который сумел посредством финансовой помощи привязать европейские страны к Америке и друг к другу, сгладив разницу между победителями и побежденными. Помощь по плану Маршалла получили даже бывшие военные противники США – Италия, Германия и сочувствовавшая им во время войны нейтральная и тоже авторитарная Турция, но не Франко.
Зато оказавшийся в оппозиции Уинстон Черчилль защищал Испанию – не из-за того, что режим Франко ему нравился, а потому, говорил он, что попытка его свергнуть может открыть дорогу к власти коммунистам. Именно это соображение – что дестабилизация может толкнуть Испанию в сторону СССР – спасло Франко от военной интервенции вчерашних победителей и от наиболее разрушительных санкций. Тем не менее Испанию не пригласили ни в НАТО, куда салазаровскую Португалию приняли сразу, ни в зарождающийся европейский общий рынок, ни даже в ООН. В одной из своих первых резолюций ООН призвала отозвать послов из Мадрида, и большинство стран – членов организации так и поступили, а Франция закрыла сухопутную границу с Испанией для торговли и помогала республиканским эмигрантам перебираться на родину для ведения партизанской войны против режима.
Испанское руководство и пресса отвечали на это разоблачением двойных стандартов мирового сообщества: Испания помогала державам гитлеровской оси меньше, чем другие нейтральные страны, вроде Швеции и Швейцарии, а пострадала больше. Ясно, что дело не в политическом режиме и не в отношениях с Гитлером, а в том, что Испания стоит на страже католических христианских ценностей, неугодных либеральным и коммунистическим хозяевам мира. Франко публиковал под псевдонимами в испанских газетах обличающие демократию статьи о том, что американское и британское правительства пронизаны агентами Кремля и боятся транснационального масонского капитала, в интересах которого вынуждены действовать. Ни в Вашингтоне, ни в Лондоне никто не сомневался в авторстве этих статей.
Дискриминация со стороны западного мира давала Франко повод не только бесконечно бранить так называемые демократические правительства, куда внедрились агенты коммунистов и «масонов», но и списывать внутренние трудности на происки внешних врагов. Международную изоляцию он успешно использовал для патриотической мобилизации.
Снятие блокады. Мир прогнулся под нас
Государства берут в друзья своих бывших противников, когда на горизонте появляется более мощный враг. В этом случае принципиальность уступает место прагматизму. На рубеже 1940–1950-х гг. произошли три события, благодаря которым Испания стала частью западной системы военной безопасности, а вместе с ней пусть дефектной, пораженной в правах, но частью западного мира.
В конце лета 1949 г. СССР успешно испытал атомную бомбу, осенью того же года коммунисты под руководством Мао Цзэдуна победили в гражданской войне в Китае, а летом 1950 г. корейские коммунисты начали военный поход с просоветского севера на контролировавшийся американцами капиталистический юг Кореи. Американские генералы решили, что ядерная держава СССР перестала бояться третьей мировой войны и готова к наступлению на Европу. Они считали, что разгромленная Германия и обессиленная немецкой оккупацией Франция, к тому же полная коммунистов и им сочувствующих, не остановят Советскую армию. А защищенная Пиренеями Испания может оказаться последним плацдармом Запада на европейском континенте, откуда потом придется начать новую реконкисту – отвоевание Европы у Сталина.
Франко всячески подыгрывал этому ходу мыслей. Он напоминал, что его армия и офицерский корпус сформированы в боях с коммунистами, что страна может поставить под ружье множество идейно мотивированных бойцов, и послал испанский воинский контингент на Корейский фронт воевать против красной опасности плечом к плечу с американцами и их союзниками из демократических стран.
4 ноября 1950 г. Генассамблея ООН большинством голосов поддержала возвращение послов стран – членов ООН в Мадрид: 38 «за», 10 «против», 12 воздержались. Среди воздержавшихся были Великобритания с Францией. Посла США в Испании назначили под новый, 1951 г., посла Великобритании немногим позже.
После войны Франко обнадеживал своих сторонников в стране, объясняя, что западные демократии его не тронут из боязни усилить позиции коммунистов. Теперь он говорил испанцам, что завершение международной изоляции происходит не потому, что страна изменила своим принципам, а из-за того, что изменившемуся миру понадобилась испанская непреклонность и верность идеалам христианской цивилизации. Послами в США и Великобританию он вызывающе отправил неугодных обеим демократиям кандидатов. Президенту Трумэну пришлось принять в Вашингтоне фалангиста Хосе Феликса Лекерику, который был послом Испании при марионеточном французском правительстве в Виши. В 1945 г. Франко уже пытался отправить Лекерику послом в США, но получил отказ, и вот теперь его страна возвращается в мировое сообщество, а Лекерика в конце концов покоряет Вашингтон. Правда, первая аудиенция Лекерики у президента Трумэна длилась унизительно короткие три минуты.
В более враждебный Лондон Франко и вовсе направил носатого Фернандо Кастиэлью, бывшего офицера «Голубой дивизии», кавалера немецкого Железного креста. Лондон не дал такому послу агреман. Тогда Франко заменил Кастиэлью на Мигеля Примо де Риверу, младшего брата основателя фаланги, чуть не расстрелянного республиканцами вместе со старшим. Франко завершил демонстрацию неуступчивости тем, что в новом правительстве, сформированном летом 1951 г., назначил военным министром Агустина Муньос-Грандеса, бывшего командующего «Голубой дивизией». Именно с Муньос-Грандесом американцам теперь предстояло договариваться о военных базах в Испании. Франко сделал все, чтобы показать: это не его режим размяк, установив отношения с Западом, это Запад отвердел до нужной кондиции, чтобы принять в свои ряды несгибаемую Испанию.
В январе 1953 г. Испанию приняли в ЮНЕСКО. Франко заключил конкордат с Ватиканом, главным переговорщиком по которому стал отвергнутый Лондоном Фернандо Кастиэлья. А с 1954 г. при посредничестве Красного Креста из советских лагерей начали возвращаться военнопленные «Голубой дивизии», а вместе с ними и те беженцы времен гражданской войны, которые не прижились в СССР.
В декабре 1955 г., через два года после того, как в США линия генералов-прагматиков победила принципы политиков-идеалистов и Вашингтон подписал с Мадридом оборонное соглашение, Испания стала полноправным членом ООН. «Изменились не мы, а они», – торжествующе резюмировал Франко. Меняющему внешний курс диктатору приходилось неустанно напоминать гражданам и элитам, что следование внешнеполитической конъюнктуре не обещает перемен во внутренней политике.
Зато в НАТО Испанию так и не пустили из-за сопротивления лейбористского правительства Британии и других демократических правительств Западной Европы. Все они ссылались на главу устава альянса, где сказано, что он создается для защиты свободы, демократии и верховенства права, а всего этого в Испании было немногим больше, чем у коммунистических режимов Восточной Европы, которым НАТО был призван противостоять.
Испанская государственная пропаганда уверяла, что достигнутые двусторонние соглашения с Америкой – Мадридский пакт – даже лучше НАТО, так как выводят Испанию из длинного ряда европейских союзников США и делают ее положение особенным. По этим соглашениям Испания в обмен на размещение американских баз получала от США вооружение и $1 млрд экономической помощи, весьма значительную сумму по тогдашнему курсу.
Американцы, не говоря о французах и англичанах, предпочли бы, чтоб в обмен на прекращение изоляции и экономическую помощь правящий класс Испании заменил Франко на короля. Например, на живущего в эмиграции дона Хуана, графа Барселонского, сына отвергнутого республикой Альфонсо XIII. Слухи о такой замене ходили в Испании все 1940–1950-е гг., но заставить Франко ни с того ни с сего отдать власть дону Хуану не было никакой возможности. Дон Хуан был человеком либеральных взглядов и, вероятно, попытался бы восстановить в стране парламентский строй. К тому же в 1945 г. он открыто призывал внутренние и внешние силы сменить режим Франко.
Благодаря вовремя предоставленной союзникам военной базе на Азорских островах Португалия страдала от международной изоляции меньше, но и ее как недемократическое государство не принимали в ООН до декабря 1955 г., пока логика холодной войны не возобладала над строгим идеологическим подходом. Коммунистический лагерь разросся, и Западу нужно было больше союзных голосов в Генеральной ассамблее, да и считать, что другие члены ООН, вроде СССР и его сателлитов в Восточной Европе, лучше соответствуют критериям свободных стран, чем рыночные диктатуры наподобие Испании и Португалии, было нелепо.
Противоречия в элите
Оппозиция и зарубежные критики авторитарного режима обычно обличают его весь целиком. В действительности авторитарный режим, скрывая противоречия от внешних глаз, соткан из них изнутри. Долгие годы, которые Франко находился у власти, ему приходилось поддерживать баланс между разными «семьями» режима – различными группами поддержки, не давая чрезмерно укрепиться ни одной из них. Усиление одной из опор ослабило бы самого Франко, сделав его зависимым от самой влиятельной группы. Сильнейшими еще со времен гражданской войны были монархисты и фаланга.
Из всех партий и групп, поддержавших армейский мятеж против республики, Франко изначально сделал ставку на самую воинственную – фалангу, которую отчасти против ее воли объединил с карлистами – боевым движением религиозных традиционалистов, сторонников альтернативной ветви испанских Бурбонов, претендующей на трон с начала XIX в. Он призвал всех своих последователей присоединиться к этой единственной партии, а остальные, даже союзные, запретил.
