– Бабушка, но ведь есть цифровые термометры. Его нужно просто ко лбу поднести – он сразу запищит и покажет температуру.
– Не верю я этим новым приспособлениям, – бабушка сунула градусник мне под мышку. – Ну что, посмотрим альбом?
– Возьми заодно те, которые стоят за стеклом.
Бабушка достала толстый серый альбом и вытащила из-за стекла фотографии. Альбом начинался с настоящих древностей. На фотографиях застыли черно-белая дама в огромной шляпе, семья с десятью детьми, маленький мальчик на стуле.
– Они все умерли? – спросил я.
– Да, Морковкин, – вздохнула бабушка. – Это мой дедушка, – показала она на мальчика на стуле. – Петр Федорович, царствие ему небесное. Расстрелян в тридцать восьмом году.
– На войне?
– Нет, Морковкин. Война началась в сорок первом. А деда расстреляли как врага народа в тридцать восьмом. Потому что он был из дворянской семьи, а его брат воевал на стороне белых во время Гражданской войны.
– Я ничего не понял.
– Если коротко, то сначала в России правил царь. Потом случилась революция: царя заставили оставить трон. Началась война: красные были за революцию, а белые – за царя. Но красные выиграли, белые в основном бежали за границу. А еще через какое-то время советская власть стала преследовать всех, кто казался ей опасен. И не просто преследовать, а убивать. Вот и Петр Федорович… – бабушка тяжело вздохнула и вытерла глаза.
Я погладил ее по руке и вытащил из стопки бабушкину фотографию с зеркалом за спиной.
– Ты тут совсем молодая.
– Да, это восьмидесятый год. Во время Олимпиады.
– А кто тебя сфотографировал? – спросил я как ни в чем не бывало.
– Не помню уже. Давно это было, Морковкин.
– Можно я возьму себе эту фотографию?
Бабушка помолчала.
– Почему именно эту? Я могу тебе дать ту, где мама совсем маленькая. Смотри, какая она тут прелестная девчушка!
– Но ты тут такая красивая. Я повешу ее у себя над кроватью.
– Ну хорошо, возьми. Пусть побудет у тебя. Но только на время – я привыкла, что она всегда тут стоит…
К тому моменту как мама наконец пришла с работы, я успел выпить треть банки с морсом и пописать целых три раза. Мама потрогала мой лоб:
– Вроде не горячий.
– Тридцать семь и девять, – скорбно сказала бабушка.
– Ерунда.
– И ты потащишь ребенка с температурой на улицу?
– Нам идти всего-то ничего. Можно попить? – мама взяла мой стакан с морсом и сделала глоток.
– Господи, какая кислятина!
– Я же говорил.
– Может, сахару добавить? – предложила мама.
– Сахар – белая смерть, – бабушка вызывающе скрестила руки на груди.
– Мам, но он правда кислый.
– Он и должен быть кислым: иначе какой в нем толк?
– А какой в нем толк, если его никто не будет пить?
– Пока тебя не было, ребенок прекрасно все пил.
Так они препирались еще некоторое время. В результате мы с мамой ушли, а бабушка обиделась. Но все-таки, когда мы уже были в дверях, она сунула мне конверт:
– Пожалуйста, не потеряй ее. Она мне очень дорога…
– Что это, мам? – спросила мама.
– Спроси у Марка. В отличие от некоторых он любит меня и хочет видеть почаще, – сказала бабушка дрожащим голосом и захлопнула дверь. Мама вопросительно на меня посмотрела.
– Да просто я попросил у бабушки ее фотографию. Не переживай, вы скоро помиритесь.
Но мама все равно расстроилась. Чтобы ее утешить, я предложил ей полежать вместе в моей кровати и посмотреть «Гравити Фолз». Так мы лежали до тех пор, пока за окном не стемнело и какой-то очередной поезд не уехал в сторону Уналашки.
Глава 7, в которой мы с папой идем к врачу
Бабушкину фотографию я, как и обещал, повесил над кроватью. Дома у меня тоже была лупа, и я увидел, что на объективе фотоаппарата есть надпись. Но больше ничего видно не было. Если дедушка – человек из зеркала, получается, что все-таки кое-какой след он оставил, и я на него напал. Пускай бабушка делает вид, что его не было, а маме неинтересно знать, кем он был, уверен, будь в нашей семье еще один мужчина, все было бы гораздо лучше и мама наконец поняла бы, что значит проводить время со своим папой. Но как идти по следу дальше? Как говорит Джек, I have no idea[3 - Понятия не имею (англ.).].
Когда я окончательно выздоровел, мы с мамой отправились к бабушке заключать перемирие. По дороге мы купили торт и букет тюльпанов. О том, что бабушка все еще обижается, можно было догадаться по тому, что она оставила дверь открытой, а сама ушла на кухню. Мама всучила мне букет:
– Иди вперед.
Когда мама и бабушка ссорятся, это похоже на настоящую войну с хитрыми маневрами и хорошо продуманной тактикой. Сейчас мама придумала пустить меня как пешку вперед и таким образом освободить дорогу ей, королеве.
И хотя мне было страшновато, я все-таки покорно пошел на кухню и вручил бабушке букет, а бабушка сразу растрогалась, попросила меня налить воду в старинную темно-синюю вазу с совсем голой женщиной и поставила чайник. А пока он вскипал, они с мамой успели окончательно помириться, обсудить скучные новости из жизни знакомых и налить чай в чашки с оранжевыми петухами. Чтобы бабушка не успела ничего сказать про белую смерть, я супербыстро съел два куска торта и пошел в комнату рассматривать старую энциклопедию о доисторическом мире.
Мама с папой договорились, что в первый день после болезни в школу меня повезет он.
– Только соберись заранее, а то обязательно что-нибудь забудешь, – сказала мама.
Я сложил в рюкзак все учебники, пенал и Вильгельма и сел на кровать ждать, когда меня заберет папа. Со стены на меня смотрела бабушка. Что, если спросить у Девицы про надпись на фотоаппарате? Она вполне может знать, как ее увеличить, и уж точно не станет обсуждать это с мамой. Я снял фотографию со стены и положил в рюкзак.
Чтобы меня пустили в школу после болезни, нужна была справка, и папа предложил сходить в новую клинику рядом с его домом. Мама не имела ничего против. Внутри все блестело и пахло духами, в коридоре приятно играла музыка, а все были такие вежливые, что почему-то хотелось громко пукнуть. Но вместо этого мы с папой тихо сидели в коридоре и ждали своей очереди. Наконец, нас позвали в кабинет. Доктор оказалась не старая, с красными губами и бровями, нарисованными прямо на лбу.
– Ну-ка, солнце, рубашечку подними, – сказала она так, как будто мне было три года.
– Молодец, мой хороший, – она воткнула в уши стетоскоп и положила мне на грудь холодную железяку. – Дышим.
Пока я дышал, я увидел, что ее брови покрыты толстым слоем розовой пыли.
– У вас брови в пыли. – Я решил на всякий случай ее предупредить.
Доктор захихикала:
– Это не пыль, солнце, а пудра. У мамы наверняка такая тоже есть.
– У мамы нет.
Доктор нахмурилась и взмахнула гигантскими ресницами.
– Не разговариваем, солнце. Дышим. Не дышим. Дышим. Не дышим. Покажи язычок. Замечательный у нас язычок, – доктор засмеялась, как будто ничего лучше моего языка в жизни не видела.
– Ну что, папа, пациент совершенно здоров. Сейчас я вам справочку напишу.
– Прекрасно, спасибо большое, – улыбнулся папа.
Доктор села писать справку.
– В каком мы классе?
– Но папа уже давно закончил школу, – не понял я.
Доктор снова захихикала и посмотрела на папу:
– Правда? Твой папа выглядит очень молодо. Но ты-то еще не закончил?
– Нет, к сожалению. Я только пошел в третий класс.
– Школу, значит, не любишь? Все ясно, психосоматика, – вздохнула доктор. – Ничего, все привыкают, и ты привыкнешь потихоньку. Держите справочку.
– Необязательно быть как все, – буркнул я. Но, прежде чем доктор успела ответить, папа поблагодарил ее и взял справку:
– Спасибо большое.
– Если что, звоните обязательно или пишите в «воцап», – снова засмеялась доктор и помахала нам рукой. – До свидания, солнце. Не болейте.
Когда мы вышли из кабинета, я сказал папе:
– Думаю, ей бы понравилось белье с тиграми.
– Не сомневаюсь, – улыбнулся он, а потом мы пошли к нему домой.
Дома уже была Девица. В этот раз волосы у нее были темно-синие, а в носу, между ноздрями, появилась новая серьга.
– Привет, Марчелло. Видел мой септум?
– Чего-чего?
– Чего-чего, серьга в носу.
– Тебе идет. Хотя не знаю, что сказала бы бабушка, если бы увидела тебя.
– Пожалуй, мы можем ей об этом не докладывать. Ты в школу-то хочешь? Соскучился?
Я закатил глаза, почти как бабушка.
– Понимаю. Сочувствую, малыш. Школа – полное… – тут Девица сказала плохое слово и тут же прикрыла рот рукой. – Сорян. Я хотела сказать, что школа – это отстой, но когда-нибудь она закончится.
– Давайте закажем на ужин пиццу? – крикнул из комнаты папа.
– Да-а-а-а! – закричал я. Потому что, если съесть на ужин пиццу, даже мысль о школе становится чуть более сносной.
Перед сном мне позвонила мама:
– Как ты, мой суслик?
– Все классно, мы ели пиццу.
– Прекрасно.
– А сейчас мы с Вильгельмом смотрим мультфильм.
– Ложись уже, завтра рано вставать. Я заберу тебя после уроков.
О фотографии в рюкзаке я вспомнил, когда папа уже погасил свет. Ничего, спрошу завтра.
Глава 8. Случайности не случайны, или Как я попадаю в одно очень важное место
