…и пошел в другую сторону.
На самом деле я прекрасно знал, что больше никогда не буду заниматься серфингом. После того случая я панически боялся океана. Посттравматическая фобия – вот как это называлось. Моя доска пылилась на стене родительского гаража, над их «Рено-17», и я старался на нее не смотреть, – как будто она приносила несчастье или что-то в этом роде.
«Не пройдет и года, как ты снова станешь повелителем волн!» – пообещал доктор Франкен. Но я не поверил. Как бы там ни было, желание у меня пропало.
Я продолжал шататься по городу. Вернулся в центр и, пройдя мимо очередной лавки с одеждой для пожилых, свернул к площади, где находятся мэрия, почта, нотариальная контора и маленькое облезлое кафе «Летчики-асы». Переулок чуть левее шел под уклон, к забегаловке и магазину этнических товаров.
После несчастного случая я исписал немало страниц. Меня подтолкнула к этому мадам Мушар.
– Ной, у тебя есть талант, – заверила она.
Я опять не совсем понял, что она имела в виду, но мне от этого занятия становилось лучше. Тоже своего рода терапия. В первые недели после больницы (еще с гипсом на левой щиколотке) я почти все перемены проводил в одиночестве, в классе или где-нибудь в уголке, с маленьким красным блокнотом, который два года назад подарил мне Адам. Чаще всего в наушниках. Автореверсный «сони» помогал укрыться от остального мира. Я включал плеер на полную громкость, и Том Петти, Курт Кобейн или Брюс Спрингстин возводили вокруг меня звуковую ограду.
Весной два моих рассказа напечатали в школьном журнале. Я знал, что обязан этим мадам Мушар (она была главным редактором) и что особенно хвастаться здесь нечем, но всё же гордился страшно.
Героем одного из рассказов был подросток, который нашел на чердаке старую доску для серфинга и решил каждый день после уроков ее ремонтировать. История получилась довольно длинная. Я писал ее несколько недель, и это было замечательное время. Кульминация наступала в финальной сцене, в которой он, положив доску на воду, направлял ее в открытое море.
Всё время, пока я писал, мне казалось, будто я чувствую брызги на коже и качку, слышу, как плещут волны. Я думал, мне больше никогда всего этого не ощутить.
Постепенно у меня в голове созрела мысль: раз я уже не могу быть серфингистом, стану писателем.
В конечном счете, это ближе всего к серфингу.
Я продолжал слоняться по улицам Фижероля. В воздухе стоял запах свежего улова и бензина. Чайка у меня над головой пронзительно вскрикнула и повернула к берегу. Город был залит палящим солнцем, настоящим летним солнцем. Я вставил в плеер кассету «Damn the Torpedoes», надел наушники и включил звук на полную громкость:
Baby even the losers get lucky sometimes
Yeah even the losers keep a little bit of pride![3 - «Крошка, даже проигравшим иногда везет / Да, даже у проигравших есть своя гордость!» (англ.). Песня Tom Petty & The Heartbreakers «Baby even the losers» из альбома «Damn the Torpedoes» (1979).]
Я брел куда глаза глядят, без всякой цели, минут десять, пока не дошел до церкви Святого Николая. Это старый храм с фасадом, источенным океанским климатом. Сел на ступеньку и вытащил из рюкзака красный блокнот. Из него торчал маленький листок. Мадам Мушар сунула его в мою ячейку в последний день занятий, как раз перед каникулами. На листке было большими буквами написано: «Национальный конкурс рассказа».
– Всё, что тебе надо сделать, – объяснила она, – это сочинить текст и отправить его непосредственно по указанному адресу. Это ведь поможет тебе пережить лето, как ты думаешь?
Я взял бумажку. На белом фоне красовались большие синие буквы:
ЛЮБИШЬ ПИСАТЬ?
Пришли нам рассказ на тему дружбы
до 1 сентября.
Жюри, состоящее из писателей,
выберет лучший текст.
– Ты ведь сделаешь это?
Мадам Мушар смотрела на меня дружелюбно и с таким видом, будто возложила на меня все свои надежды. Думаю, в эту минуту я был готов на всё, лишь бы ее не разочаровать.
Вернувшись домой, я сразу начал думать. Я мало что знал про дружбу, но мне хотелось поучаствовать в конкурсе, это было довольно интересно. Понемногу, вечер за вечером, я намечал сюжетные линии. Сначала я думал написать про группу друзей, что-то вроде «Оно». А потом мне пришел в голову более личный замысел. Я схватил блокнот и нацарапал в нем вот такой абзац:
Это история трех друзей, которые живут в маленьком городке на атлантическом побережье. Однажды в прогнозе погоды объявили, что будет ураган. Они поняли, что их легким щитовым домикам не выстоять под порывами ветра. Всё будет разрушено. Они проводят последние часы там, где прожили всю жизнь, и задумываются о том, какое будущее их ждет.
Я решил, что рассказ будет называться «Цуна ми». Сюжет казался мне простым и эффектным. Конечно, там будет говориться о Фижероле. Вымышленном Фижероле, но всё же близком к реальности. Мне нравилась идея потопа. Но еще больше мне нравилось представлять себе, как будет разрушаться этот проклятый город: затопленные дома, снесенная до основания школа, сметенные волной здания. Я мечтал стереть всё это с карты, чтобы можно было начать с нуля.
Иногда по вечерам я представлял себе, что и меня самого накрыла эта огромная волна, я во власти силы океана, не способен ей сопротивляться, а потом я очнусь на беспредельном и нетронутом взморье, где всё надо будет строить заново.
Я довольно долго сидел на ступеньках церкви Святого Николая, писал и слушал орущего у меня в голове Тома Петти. Не знаю, сколько времени прошло, – знаю только, что, когда я убрал блокнот в рюкзак, солнце уже скрылось за мэрией. Должно быть, не меньше часа.
Я уже собирался уходить, когда мимо меня проехала девушка на розовом велосипеде с корзиной на руле. Она взглянула на меня, и я сразу ее узнал: та самая серфингистка, которую днем клеил Реми Мут. Вместо черного купальника на ней было платье в цветочек, а волосы она распустила.
Она остановилась напротив меня, у велосипедной стойки. Та сторона улицы была в тени, и от этого ее загар на фоне бело-голубого платья был еще заметнее. Я сделал вид, будто мне до нее нет никакого дела, и как ни в чём не бывало стал переходить улицу, тайком поглядывая на ее ноги, как они сгибались и распрямлялись, когда она, наклонившись, выправляла руль. Она поставила свой велосипед рядом с велосипедом Жипе. Я его узнал – старый, разболтанный, с наклейкой «Summer of love»[4 - Лето любви (англ.).] на раме. Зато у девушки был совсем новенький. На тротуаре лежала тень огромной липы.
Когда я подошел, она сунула руку в корзину, достала оттуда цепь, обернула ее вокруг переднего колеса, резко щелкнула замком и подняла голову.
– Ты знаешь, где здесь библиотека?
Она смотрела на меня большими серьезными глазами, и меня охватило чувство, близкое к панике. Я огляделся, чтобы убедиться, что она и в самом деле обращается ко мне.
– Б-библиотека?
– Да, – сказала она. – Знаешь, это такое место, где находятся маленькие прямоугольные предметы, состоящие из соединенных между собой бумажных листков.
– Д-да… Это там… – пробормотал я, махнув в сторону улицы Сешан.
Это была правда.
– …Я к-как раз т-туда иду…
Это была неправда.
– Если хочешь, могу т-тебя п-п-п-проводить… Это была правда.
– …К-как с-с-с-скажешь. Мне-то всё равно.
Это была неправда.
По дороге мы почти не разговаривали. Во всяком случае, я. Боялся, что буду выглядеть идиотом, стоит мне только открыть рот. Кожа у девушки была гладкая, глаза ореховые, а губы очень тонкие и очень яркие, как будто линию мелком прочертили.
Пока шли, я узнал о ней чуть побольше. Ей семнадцать лет, они с отцом приехали из Парижа и сняли на лето маленький домик рядом с пляжем. Вот почему я никогда раньше ее не встречал. Звали ее Лорен.
– Как киш[5 - Киш лорен (фр. quiche lorraine, лотарингский пирог) – блюдо французской кухни, открытый слоеный пирог.], что ли? – спросил я.
Она остановилась и неуверенно посмотрела на меня. Похоже, не могла понять, придуриваюсь я или на самом деле болван. Запомнить на будущее: по возможности не сравнивать девушек с пирогами. Она слегка тряхнула головой, словно отгоняя эти мысли, и спросила:
– А тебя как зовут?
– Н-н-ной, – ответил я.
– Допотопное имечко.
– Ну спасибо.
– Ты что, не понял? Ной… потоп…
– Ну да, конечно. – Я притворился, будто мне тоже смешно, хотя понятия не имел, о чём речь.
Она, наверное, это заметила, потому что, чуть наклонившись ко мне, пояснила:
– Ноев ковчег, балда! Тебе же, наверное, миллион раз что-то такое говорили.
Она улыбнулась и шагнула влево, чтобы не врезаться в дорожный знак. Я хотел сделать то же самое, но в момент, когда я начал разворачиваться, нога соскользнула с края тротуара, я потерял равновесие и по-дурацки взвизгнул, со всего маху приложившись к знаку щекой.
Бум-м!
– Больно? – заботливо спросила Лорен.
– Да всё нормально, – ответил я совершенно равнодушным тоном.
Как будто хотел сказать: «Знак-то? Да не беспокойся, я каждый раз это проделываю. Шутка такая».
Вообще-то я обрадовался, что она не посмеялась надо мной. А ведь это было так легко. Но она пошла дальше, время от времени искоса поглядывая на меня.
Я засунул кулаки поглубже в карманы, и мы повернули за угол у булочной внизу. На ногах у Лорен были новенькие кеды – во всяком случае, совершенно белые, – и мне вдруг стало стыдно за мои грязные ботинки и драные джинсы.
К тому же на щеке у меня, наверное, отпечатался след от дорожного знака.
– Т-тебе понравился п-пляж? – спросил я, чтобы сменить тему.
Она взглянула на меня с интересом.
– Откуда ты знаешь, что я там была?
– У тебя в-волосы еще не совсем в-высохли.
– Ой, и правда! – сказала она, потрогав голову. – Да, понравился. Но… не знаю, мне там надоело.
Она убрала упавшую на глаза прядь и усмехнулась, как будто хотела сказать мне по секрету: «А знаешь, почему мне там надоело? Ну да, ты-то знаешь. Из-за этого придурка Реми Мута». Тротуар впереди сужался, она подошла ко мне чуть ближе, и на очень короткое мгновение я почувствовал, как ее рука коснулась моей.
Мы прошли еще примерно сотню метров, и, когда впереди показалась библиотека – внушительное здание, перестроенный завод – с вывеской «Медиатека имени Женевьевы Бюло», Лорен воскликнула:
– Вот это где! Спасибо, Ной, если бы не ты, я бы всё еще искала. Я приехала сюда на всё лето, так что лучше сразу узнать, где находится библиотека. Пляж хорош на пару минут!
Я улыбнулся и кивнул, как будто хотел сказать: «Да, бесспорно, я вполне понимаю, что ты имела в виду».
– Мне обязательно надо найти книгу про комету Фейерштейна, – продолжала Лорен. – Этим летом она пересечет нашу Солнечную систему. В следующий раз такое будет только через сто сорок девять лет. Представляешь? Это единственный за всю нашу жизнь шанс ее увидеть.
Она засмеялась, глядя на мое изумленное лицо, потом поцеловала меня в ушибленную щеку – едва прикоснулась губами – и поднялась по ступенькам. Я смотрел, как пляшет в воздухе подол ее платья, пока она не скрылась в темноте здания. И вот как раз в эту минуту…
Да, в эту самую минуту, совершенно точно, я и влюбился.
Проторчав еще какое-то бесконечное время на жаре, я решил тоже зайти в библиотеку. Раньше я туда не заглядывал. И очень быстро вспомнил почему. Средний возраст посетителей почти безлюдного читального зала был, сами понимаете, немалый. Во всю длину зала тянулись большие столы с лампами. На левой стене картина – что-то типа святого в полном экстазе. Колени у него были полусогнуты, а обе руки воздеты к небесам. Глядя на то, как изобразил его художник – в несколько неустойчивом равновесии, – можно было подумать, что он танцует. Похоже на макарену, но в стиле средневекового католического мученика. Справа я заметил кофемашину, а прямо над ней – пробковую доску с объявлениями.
Лорен уже скрылась за стеллажами. Наверное, поднялась наверх, туда, где, судя по вывешенному у входа плану, стояли труды по астрономии. Я медленно двинулся вперед, стук моих шагов разносился по всему просторному залу. «Что за странная девушка», – подумал я, в смысле: кто это предпочитает библиотеку пляжу? Я еще чувствовал ее губы на своей щеке и слабый аромат морской воды и полевых цветов.
В надежде ее увидеть я посмотрел наверх, на балкон, который шел вокруг всего читального зала, потом направился к пробковой доске с объявлениями. Почти все они были про нянь, уборку или всякие там курсы. В помещении было градусов двадцать, но мне не хотелось снимать куртку. Я постоял там немного, глядя на прикнопленные к доске бумажки, и вдруг услышал у себя за спиной хриплый голос:
– Эй ты!
Я обернулся и увидел тетку, которой на вид было примерно три тысячи лет. Крохотного росточка, слегка сгорбленная, к пуловеру прицеплен бейджик с логотипом библиотеки: «Жозиана Камон, руководитель отдела обслуживания», а на шее, на металлической цепочке, – очки с затемненными стеклами.
– Это ты недавно звонил по объявлению? Себастьен?
Голос у нее был такой, словно она выкуривала по десять пачек в день начиная с шестилетнего возраста.
– Ну… я… – сказал я.
– Опаздываешь. Ладно, запомни: ты нам нужен только по утрам в субботу, чтобы носить книги нескольким читателям, которые уже не могут приходить сами.
– Ну… я… – сказал я.
– И не забудь, что их надо возвращать через неделю. Всё понял?
Она посмотрела на меня, прищурившись. С каждым произнесенным ею словом шарик из седых волос у нее на голове, казалось, оживал и двигался совершенно самостоятельно, как будто это были никакие не волосы, а маленький зверек, свернувшийся клубком, какой-нибудь барсук или крысенок. Меня это завораживало, я не мог глаз от него отвести. Внезапно до меня дошло, что она задала мне вопрос и ждет ответа. Угадайте, что я сказал.
– Ну… я…
– Получать будешь по сто франков каждую субботу, платим в конце обхода.
Сто франков?!
В последний раз, когда я работал, – тем летом мне исполнилось тринадцать – я стриг лужайку нашего соседа, мсье Перрони. Я полдня этим занимался и чуть не сдох, надышавшись запахом дизельного топлива от его старой газонокосилки. Вечером (когда я закончил, уже совсем стемнело) он сунул мне в руку десятифранковую монетку, потрепал по голове и сказал:
– Хорошо, малыш, можешь вернуться через месяц!
