– Ты, гражданка Иванова, не переживай, – внушительно заявил Иван Саныч, – найдем твою сковородку, если будет на то счастливая удача. Тут сама видишь, что происходит, – он для наглядности потряс захваченное ухо, – волна преступности…
– Все у вас хиханьки, – проворчала пострадавшая. – Вы найдите сперва такую сковородку, потом зубоскальте. Галина ваша за пропажу такую голову бы вам отъела!
– Ну-ну…
– А, – отмахнулась Иванова, расписалась, где указано, и ушла.
Акимов, разминая затекшую шею, с наслаждением разогнулся. И удивился:
– О, и Приходько тут?
– Сам видишь. Сидеть! – скомандовал Остапчук, и Санька устроился рядом с Масловым, задрав свой нос рядом с его. – В чужом саду яблоки воровал, да не один.
– Остальные где?
– Разбежались.
– А этот что не убег?
Саныч осекся, недоуменно поскреб подбородок:
– А точно. Приходько, ты чего не сбежал?
– Больно надо, – не без презрения отозвался тот.
– Ага. – Акимов поднял бровь, глянул на Остапчука. Тот спросил, кивнув на Маслова:
– Этот что?
Сергей пояснил:
– Да вот, выловил на толкучке. Спекулировал, негодяй.
– Яблочками, стало быть? – со значением уточнил Остапчук, помедлил, вздохнул и принялся снимать с пояса ремень. Одновременно он вел с сослуживцем такого рода разговор:
– Я так понимаю, Сергей Павлович, что во всем виновата безотцовщина и полное отсутствие воспитания. Взрослым некогда, кровь проливают, комсомол у станков стоит, вот и разболтались. Не понимает подрастающее поколение повестки дня. А в итоге возникает устойчивая криминальная ячейка, то бишь устойчивая группа – шайка… Так?
– Пожалуй, – осторожно поддакнул Акимов, бросив взгляд на «задержанных», у которых небрежные позы сменились на совершенно иные: ручки, сложенные на груди, переползли под седалища, нахально сузившиеся глазки вытаращились и полезли на лоб.
Остапчук, вынув ремень, сложил его вдвое и звонко хлопнул полотном о полотно:
– Вот я и думаю: пока руководство в отсутствии, имеет смысл разъяснить ребяткам их заблуждения. Как полагаешь?
Акимов неопределенно хмыкнул и плотоядно оскалился, а сержант продолжил:
– Ну-с, кто первый на порку?
– Права не имеете, – пролепетал Приходько, меняясь в лице.
Остапчук посоветовал:
– Ты рот-то закрой, а то я вас заставлю друг друга высечь. Тогда совершенно неловко получится.
– Забавник ты, Иван Саныч, – заметил капитан Сорокин, появляясь, как всегда, неслышно и не вовремя.
Остапчук смутился от нежданного комплимента, а начальник продолжил:
– Что у нас на обед сегодня?
– Несовершеннолетний Маслов, спекуляция, – доложил Акимов, козырнув.
– Такого же рода Приходько, кража, – добавил Остапчук, вдевая ремень на место.
– Неправда, – негромко и спокойно заявил Санька.
– Что же ты, гаденыш, городишь, – возмутился сержант, – когда я тебя сам за ухо выловил. Остальные вот сбежали.
Сорокин некоторое время молчал, переводя взгляд с одного пацана на другого, потом, сделав выбор, указал на Приходько:
– Ну-ка, голубь, пойдем со мной. А этого вот, – он указал на Маслова, который снова сидел с безмятежным видом, точно его все это не касается, – поместите пока в холодную, пусть посидит, отдохнет.
Маслов немедленно воспрял:
– Это с чего вдруг?
Сорокин, будто спохватившись, шлепнул себя по лбу:
– Точно! Я-то сперва решил, что тут у нас не просто спекуляция, а организованная преступная группа, так что и вопрос стоит наисерьезнейший. Теперь-то вижу – ни при чем Витька-то!
Он ласково потрепал Маслова по плечу:
– Иди, парень, отдохни, умаялся ведь, после уроков-то. Сергей Палыч, проводи. – И незаметно для Витьки подмигнул. Акимов понимающе кивнул.
Остались в кабинете втроем. Николай Николаевич начал снова:
– Витька-то что? Ему-то ничего, у него всего-навсего корзинка яблок. Ну что, яблоки как яблоки? А вот откуда они взялись – вопрос крайне интересный и статья Уголовного кодекса, прямо сказать, совершенно другая. Поэтому Маслов пусть гуляет, а с тобой мы будем работать. Пройдем.
Он распахнул дверь, вежливо пропустил бледного, но гордого Приходько, имевшего вид пионера-героя, идущего на расстрел, – парень выдвинул подбородок и демонстративно заложил за спину руки.
Остапчук, повздыхав, поставил чайник. Некоторое время спустя появился Акимов, донельзя довольный.
– Неужто отпустил? – спросил недоверчиво Иван Саныч.
– Еще чего, – отозвался Сергей, довольно потирая руки, – держи карман. Посидит пусть, подумает над своим поведением. Грамотные стали… «Не имеете права, пожалуюсь прокурору!», ты смотри!
– Все-таки надо бы выпороть, – кровожадно заметил Иван Саныч.
– Согласен.
Некоторое время посидели молча, потом Остапчук, в ожидании чайника, взял протокол Ивановой и кисло осведомился:
– Что, очередная сковородка?
– Она, болезная.
– Которая по счету?
– У нас по району – ерунда – третья. Сверху, видишь ли, понаспускали целый список, и все, как назло, сковороды. Как будто своих у нас нет. Ну как ее искать-то? Их небось и нет уже. Да, ну вот сегодня как раз полдня по толкучкам ходил, торговок дергал – молчат, наседки старые. Зато вон Маслова за жабры выловил, сучка мелкого.
Иван Саныч пробежал глазами – смех, а не ориентировка. Сковорода старинная, «товарищество Кольчугина», цельная, особые приметы: хорошо обожженная, дно гладкое, борт – шесть сантиметров, сама тридцать два в диаметре… сковорода новая, без особых примет, чугун… сковорода блинная, «хорошая»… Ну, не добавить ли «любимая»?
И вот по поводу всех этих кольчугинских, обожженных и хороших, надлежало ехать сначала на один толкучий рынок, потом на второй, спрашивать перекупщиков, цыган вылавливать, а дело-то это не простое. А потом, даже если и найдется эта сковорода, опознают ли любимицу честные хозяюшки? То-то и оно… а какая-нибудь хабалистая, наподобие тетки Приходько, может опознать в соседкиной свою и устроить третью мировую.
– И из-за чего, главное? – посетовал Сергей. – Сковородка, подумаешь…
– Не скажи, – возразил Саныч, – мясо-рыбу пожарить только в чугуне. Да и яишенку… И потом, сковородка – товар козырный, не успеешь выставить – с руками оторвут, а опознать трудно. Золотые вещички.
Он вдруг хмыкнул:
– Да. У меня на приисках… до войны еще служил… интересный случай вышел. На отлет собирался один такой, хозяйственный, любитель сковородок – аж пять штук набрал.
Акимов удивился:
– Откуда? Там чугунные прииски, что ли?
– А ты погоди, – степенно призвал Остапчук, – ты слушай дальше. Снег эдакий падает, тихо-претихо, и идет он, стало быть, эдаким фертом на посадку, взвешивается – все чин-чинарем. А меня что-то гложет: ишь, думаю, запасливый. Постойте, дорогой гражданин, позвольте глянуть? Ну и глянул.
– Ну и? – подбодрил Сергей.
– Вот и ну, – Иван Саныч насыпал заварки в стаканы, – золото оказалось.
– Ничего себе, – пробормотал Сергей, прикинув вес.
– Ага. Тут как получается: чугун-то и золото при равном объеме имеют почти одинаковый вес. Вот они и навострились: отливали золотую такую сковородку, зачернили под чугун – и вперед.
– Ловко.
– Ты представь: на приисках работают под дулами, все просматривается, охрана вооруженная – и на? тебе, все равно умудрялись. Сколько уж они наворовали и вывезли до, сколько после – уж не ведаю. Финская началась, я и вернулся на материк. Это я к чему…
Эпическое повествование сержанта прервал тихий стук в дверь. Вошла, конфузясь, пожилая дама:
– Простите, к кому мне… написать?
– Что случилось? – обреченно спросил Остапчук.
– Постельное белье пропало, товарищ…
Акимов, вздохнув, достал чистый лист, взял перо…
«…с просушки во дворе дома номер… пододеяльник любимый, штопанный в трех местах, заплата из другого материала… льняная простыня белая, две наволочки, наперник на подушку пуховую… причиненный ущерб считаю для себя значительным…»
– Хорошо, подушку догадалась не сушить на улице, – вздыхала гражданка, смахивая слезу, – и, главное, никого во дворе-то не было, девчонки в горелки играли, и они никого постороннего не видели.
– Алевтина… Феликсовна, опознать в случае чего сумеете?
– Ну как же, конечно. У меня все белье помечено: «А» и «Ф», вышитые белой ниткой. Испанской гладью, шелком, – особо подчеркнула потерпевшая. – Я, конечно, понимаю, у вас серьезные дела, но у меня-то нет теперь ничего.
Увидев, что на выцветшие глаза наворачиваются слезы, Акимов поспешил заверить, что приложат все усилия, будут искать, но вы же понимаете…
– Понимаю, – грустно кивнула старушка, попрощалась и вышла.
– Ох-ох-хо… Иван Саныч, так ты к чему про сковородки-то начал?
– А? А, сковородки… да это я так. К тому, что иной раз смотришь – мелочь, а на поверку – полный ахтунг.
В кабинет вошел Сорокин, непривычно грустный.
– Вот не было печали, так подай. Сергей Палыч, выпустишь этого Маслова, а потом наведайся в школу, пошепчись с директором.
– Само собой, – кивнул Акимов, – в первый раз, что ли. Маслов и раньше приторговывал, а Приходько, ну что, Приходько…
– Нет, ты погоди. Не все еще. – Капитан потер лицо, собираясь с мыслями. – У нас, товарищи, дела почище. У этого Приходько, изволите видеть, не банда, что по чужим садам шарит. У них, поди ж ты, отряд продразверстки. И занимаются они не воровством, а справедливым перераспределением.
– Вот это да, – протянул Акимов, – экспроприаторы?
– Я же сказал: пороть! – заметил Иван Саныч.
– В общем, нехорошая ситуация в мозгах у нашей смены. По этой половице черт знает куда дойти можно. Помнится, в соседнем районе один такой сопляк идейный карательный отряд сколотил, спекулянтов бить. Ну и забили троих, насмерть. Его счастье, высшую отменили, а то прислониться бы им всем, несмотря на лета… Да, в общем, Акимов, ты у нас человек красноречивый, деликатный, донеси до директора. Если прилюдно им выволочку не устроить, они бог весть что натворить могут, самолюбивые сопляки. Тихонько там поговори с Большаковым, с Гладковой. Она там теперь главком?
– Пионервожатая.
– Вот при Михайловне такой беды не было, – проворчал Сорокин, – задай вопрос-другой, куда она их ведет?
Акимов пообещал: завтра с утра и отправится. Но получилось по-другому.
– Николай Николаич, что с яблоками-то делать? – спросил хозяйственный Остапчук.
– Чего-чего. Разберем да съедим, не обратно же развешивать.
* * *
Перед самым первым сентября с обмундированием у Кольки вскрылся казус: ботинки оказались на размер меньше, гимнастерка – на два. А уж галифе и вовсе с трудом налезали. И это под самое начало учебного года.
Под вечер тридцатого августа Колька пошел разбираться. Завхоз, который требовал, чтобы его величали каптенармусом (на худой конец – каптером), держался равнодушно и утверждал, что Пожарский сам виноват. Жрать и расти надо меньше. Колька, с трудом подавив фонтан нецензурщины – а она уже подступала к глотке, – не стал спорить. Вежливо поинтересовался, что ему теперь делать.
– Не знаю, – на голубом глазу наврал завхоз и попытался захлопнуть дверь в свое царство. Колька был начеку – вовремя подставил ногу. Хорошо, что старые ботинки носил аккуратно, и ни один палец не пострадал: от души хлопнул, старый кулак.
