Эодан осторожно спросил:
– Меня вернут на поля?
– Это не моя область.
Врач ушел.
Эодан медленно вышел из виллы в обнесенный стеной сад за кухней. Нога почти казалась ему чужой. Неважно, через час он сможет бежать. Куда бежать? Его больше не сделают полевым работником! Это разрушает не только тело, но и душу, мозг, надежды, и остается двуногий рабочий бык.
Фрина разговаривала с одной из служанок Корделии. Увидев его, она сказала:
– Хватит. Иди со мной.
Проходя мимо, она взглянула на Эодана. Он выбранился: за все время с того утра в саду она ни разу не заговорила с ним, да унесут ее ветры! Он думал, как застать ее наедине.
– Вот ты где! Здоров наконец! Слишком долго бездельничаешь, ленивый пес, и ешь при этом, как лошадь! Иди сюда!
Эодан подошел к мажордому. Он потер кулак, посмотрел на нос мажордома и сказал:
– Я тебя не расслышал. Не будешь ли так любезен и не повторишь ли свое желание?
– Ну… нужно перетащить несколько тяжелых бочек, – запинаясь, сказал мажордом. – Если будешь любезен и пройдешь туда…
Эодан готов был переносить бочки с вином. Приятно было чувствовать, что сила вернулась. А вилла была охвачена суматохой: повсюду развешивали гирлянды, девушки хихикали, мужчины смеялись, хо-хо, сегодня вечером! Эодан зажал красивую служанку в коридоре, они немного пообнимались, и она, задыхаясь, сказала ему, что встретится с ним в оливковой роще после восхода луны или как только сможет уйти…
Строгие правила римского хозяйства ослабли. Мужчины пили, смеялись со своими надсмотрщиками, набирали воду в ведра и обливали свою потную кожу вычесывали блох из волос и надевали гирлянды. Эодан, кативший огромную голову сыра из кладовой, запел своему другу конюху кимврский марш:
Высоко возносятся наши шлемы,
Воины собираются,
Натягивают луки,
Выпускают бурю стрел…
Но никто не понимал слова.
После захода солнца зажгли лампы палками с концами, которые окунули в серу; Эодан по-прежнему считал, что это может вызвать гнев Огня. Вилла осветилась сотнями собственных маленьких солнц. Эодан стоял в саду с Мопсом.
– Я должен идти помогать товарищам, – сказал он.
– Да, да. Сегодня добрая еда. Моя внучка радовалась ночам Флоралии… или это была моя дочь, она тоже когда-то была ребенком… Но интересно, почему хозяйка сегодня не пригласила высокородных гостей. Не похоже на хозяйку. Она не упустит возможности повеселиться.
Эодан пожал плечами. Он часто видел, как Корделия сидит на диване или как ее проносят в носилках, но даже в доме ее мир далек; она редко заходит на кухню или на конюшни. Надо дождаться, когда ее маленькая служанка освободиться и придет к нему в оливковую рощу.
Он пошел назад на виллу. Сзади находились комнаты, в которых ели и спали слуги. Идя туда мимо кухни, он увидел Фрину.
Лампа, которую она несла, делала ее кожу золотой. Он подошел к ней с улыбкой, хотел только объясниться. Она подняла руку.
– Стой!
– Я тебя не трону! – вспыхнул он.
– Хорошо! – Рот ее искривился. Он никогда не слышал, чтобы она говорила так резко и возбужденно. – Меня послали за тобой. Идем.
Она повернулась и быстро пошла к атриуму [Атриум – центральная часть римского дома. – Прим. пер.]. Он пошел за ней.
– Но, Фрина, что это значит?
Она сжала кулак.
– Не знаешь?
Он остановился и хрипло сказал:
– Меня отправляют назад в бараки…
Она оглянулась через плечо. В глазах ее были слезы.
– О, нет, – сказала она. – Этого не бойся. Радуйся! Тебе окажут честь и доставят удовольствие.
– Что?
– Высочайшую честь и благороднейшее удовольствие, на какие ты способен.
Она топнула, перевела дыхание и пошла дальше. Он в недоумении шел за ней.
Они миновали отрытый перистиль [Перистиль – колонны, окружающие внутренний двор. – Прим. пер.], где первые звезды дрожали, отражаясь в мозаичном бассейне. Дальше была дверь с инкрустациями из слоновой кости. Венера обнимала руками прекрасного Адониса. Дверь охранял нубиец с обнаженным мечом. Эодан и раньше видел его – рослый мужчина с кошачьей походкой, но его выдают гладкие щеки и высокий голос.
Фрина постучала в дверь.
– Иди, – сказала она. – Заходи туда.
В темном коридоре кто-то хихикнул. Эодан прошел в дверь, и она закрылась за ним.
Он стоял в длинной комнате с мраморным полом, укрытым множеством ковров; дорогая мебель.
С потолка свисает много ламп, и воздух кажется насыщенным сиянием, словно от курений. За окном вьющиеся розы.
На столе вино и еда. Стол накрыт для двоих. Но за ним только одно широкое ложе.
На ложе лежала Корделия. Свет проникал сквозь ее платье. Оно из тончайшего шелка, и ее плоть словно сияет под ним. Она села, улыбнувшись, выпятив полные груди.
– Привет, кимвр, – сказала она.
Эодан смотрел на нее. Кровь ревела у него в висках.
Она встала, взяла большую серебряную чашу с двумя ручками и пошла к нему. У нее была вызывающая походка. Когда она встала рядом с ним, он заглянул в глубокий разрез ее платья.
– Выпьешь со мной? – спросила она.
– Да, – сказал он на своем языке, потому что по латыни так коротко не ответишь. Взял кубок в дрожащие руки. Он не ценитель вина, да сегодня вообще ему было бы все равно, но он смутно отметил, что вино крепкое и сладкое.
– Я смотрела на тебя, – сказала Корделия. – Хотела поблагодарить тебя за твою… службу, но казалось, лучше дать твоей ране залечиться. И сегодня я видела, как ты поднял бочку, которую должны нести двое мужчин. Я очень рада.
Он протянул ей чашу, по-прежнему молча.
– Все выпил? – Она рассмеялась. – Я хотела разделить ее с тобой. В знак дружбы. Теперь надо налить еще.
Поворачиваясь, она задела его бедром. Он глотнул.
– Идем, – сказала она, взяла на руку и повела к ложу.
Вино журчало, когда она наливала его в чашу.
– Мой муж был неправ, когда поставил царя работать на поле, – продолжала она. – Я не могу поверить, что бы был кем-то меньшим, чем царь, в своем народе. Возможно, мы с тобой достигнем лучшего взаимопонимания – на время… – Она искоса посмотрела на него. – В основном это зависит от тебя. – Она снова подняла кубок. – За наше завтра. Пусть оно будет лучше нашего вчера.
Они выпили по очереди. Потом она села и усадила его рядом с собой.
– Я все пыталась произнести твое варварское имя, – сказала она. – Но я дам тебе другое имя. Геркулес? Может быть.
Неожиданно ее рот была на его губах.
Она встала, тяжело дыша.
– Я думала вначале поесть. – Оно говорила быстро и неотчетливо. – Это было бы неторопливо, цивилизованно, с приятной игрой. Но с тобой это неверно. Теперь я это вижу. – Она протянула руки. – Сними тунику. И сними мое платье. Давай отпразднуем Флориалии.
Много позже, когда не стало вина и еды, лампы догорели и на восточном небе появились первые серые признаки рассвета, она взъерошила его волосы и сонно улыбнулась.
– Да, я буду звать тебя Геркулесом.
V
После праздника поместье вернулось к обычной жизни. На вилле дни проходили размеренно: работа по дому, работа в саду, безделье, пока не увидит надзиратель, злословие и сплетни, мелкие интриги из-за женщин и положения, иногда вечерами в темноте украдкой азиатские ритуалы магии или таинственности. Женский мир. Эодан не считал себя его частью.
Но во время поездок верхом по полям, где солнце и хлысты обжигают сотни голых спин, а мысли человека сужаются до дневной работы с мотыгой и ночного сна в кандалах в бараке, Эодан с внутренним ознобом удивлялся, как ему удалось остаться собой даже за те несколько месяцев, что он здесь работал. Помогла зима: дни были короче, и он сидел без дела с другими, дремал, давил вшей, раз или два выбил зубы тому, кто предлагал непристойные отвлечения… Тем не менее он проверял себя, как раньше никогда не делал ни один кимвр, и знал, что время работы все-таки изменило его. Теперь он шел по жизни осторожней, медленно учился не говорить, не подумав вначале. Он больше никогда не сможет испытывать мгновения всепоглощающей… радости, всегда будет думать о последствиях – когда произойдет следующее нападение или как нападет он сам.
Даже когда Корделия доставляла ему какое-нибудь новое насаждение – а она посвятила этому искусству всю жизнь, – он всегда думал, как долго это будет продолжаться. Но в остальном это был отличный месяц, как бы ни проводил время Эодан. Он теперь назывался телохранитель, хотя носить оружие разрешалось только нубийцу. Он сопровождал Корнделию в ее неожиданных поездках по местности, организовывал охоту в лесу, чтобы она могла смотреть, иногда боролся в спортивных матчах с самыми сильными и смелыми рабами из этого и соседних поместий. Несколько раз она даже отправляла его с поручениями на два-три дня, например, в город за какими-нибудь припасами. Он думал использовать эти возможности для бегства, но нет, он слишком плохо знает Италию, его точно поймают и убьют. Ждать, тщательно планировать или даже завоевать свободу для себя и Викки в этом римском мире. Это возможно, если набраться терпения…Тем временем одинокие поездки на чистокровных лошадях по подернутым дымкой полям или по лесам, где живут только дриады и углежоги, были для него даром, почти свободой.
Сейчас он возвращался с одной из таких поездок. Ехал быстрым, поглощающим мили шагом, успокаивали стук копыт и скрип седла, ветер в лицо приносил чистый летний запах его лошади. Он богато одет; его туника, плащ и сапоги простого покроя и приглушенных цветов, но ему нравилось чувственное ощущение ткани. Волосы его пригладил легкий ветер, и он сидел прямо, как копейщик; и, когда увидел виллу, темную на фоне розового и золотого закатного неба, едва не издал кимврский клич. Все-таки – Корделия! Он сдержал лошадь и улыбнулся, потом пустил ее галопом, и они со звоном и фырканьем въехали на задний двор.
– Хей-а!
Эодан спрыгнул на плиты двора, бросил узду конюху и быстро пошел к воротам в сад. Кратчайший путь в атриум через розы.
Проходя через их аромат, он остановился. Фрина была в саду одна, рвала ранние цветы. Над ее головой далеко вздымалось ослепительное бронзовое облако, небо за ним приняло цвет ее глаз.
– Приветствую, – сказал он.
Она распрямилась. Простая белая стола падала строгими складками, но не могла скрыть ее оленье изящество. У нее нет изобилия Корделии, и она почти не трогает его сердце, но он понял, что никогда не думал о ней просто как мужчина, как об еще одной привлекательной малышке.
Ее лицо – мягкие линии и несколько дерзких, почти лихих углов – застыло. Она повернулась, словно собралась уходить, но набралась решимости и продолжила работу, не обращая на него внимания.
Он не понимал, в чем дело – может, его короткая поездка дала ей время поразмыслить, но подошел к ней и сказал:
– Фрина, если я тебя обидел, как я могу искупить вину, если ты мне не скажешь, в чем дело?
Она стояла к нему спиной, наклонив голову. Он увидел, что под мягкими локонами черных волос ее шея почти детская. Почему это наполнило его нежностью. Она сказала, очень тихо, так что он с трудом расслышал:
– Ты меня не обидел.
– Тогда почему ты меня сторонишься? Когда я, проходя, здороваюсь с тобой, ты никогда не отвечаешь. Ты неделями не говоришь мне ни слова.
Голос ее стал чуть громче, но он дрожал.
– Ну, некоторым женщинам приятно, когда ты их лапаешь. Я не из их числа!
Эодан почувствовал, что краснеет, как небо на западе. Он неловко ответил:
– Почему ты не даешь мне возможности объясниться? Я поступил неправильно, когда поцеловал тебя. Прошу у тебя прощения. Но я был одержим, во мне была Сила, которой я не мог сопротивляться. И неужели я так сильно тебя обидел?
Тогда она посмотрела прямо на него и сказала голосом, в котором слышались слезы:
– Ты прежде всего обидел себя самого.
Эодан отвел взгляд. Посмотрел на тропу у себя под ногами. Бронзовое облако посветлело над недавно распустившимися розами. На западе, над самой покрытой виноградными лозами стеной, он совершенно отчетливо видел зеленую полосу. Где-то мычала корова, в остальном было очень тихо.
Наконец он сказал медленно, слово за словом, как будто молотом придавал форму чему-то внутри себя:
– Я понял. Но ты меня не поняла. Говорят, ты еще девственница. Что ж, ты прокляла меня за что, чего сама не понимаешь.
Пальцы Фрины стиснули стебель розы. Шипы укололи ее. Она посмотрела на яркие капли крови, вытерла их о платье и сказала, почти не разжимая губы:
– Может быть, ты прав. Я думала о тебе по-своему. И когда ты поступил не так, как я ожидала, ты меня обидел. Но, наверно, я действительно тебя не понимала.
– Я не привык говорить о таких делах, – с усилием сказал он. – У кимвров все не так – не так сложно. Жены не изменяют мужьям, не предают их. Мужья… ну, да, иногда у мужчины бывает женщина. Но у мужчины другие потребности. Мной овладела Сила земли; в тот день во мне был Бык, Фрина. Больше того… Тебе не понять, что я почувствовал, когда ты рассказала… рассказала о том, что стало с моей женой, матерью моего сына, которого она убила, чтобы он оставался свободным. Можешь ли ты понять, как я стремился к… как это называется… к утешению, которое ты могла мне дать… или кто-нибудь другой? Понимаешь? – спросил он, умоляюще протягивая к ней руки.
Фрина потерла глаза.
– Понимаю, – прошептала она.
Он сжал руку в кулак и ударил им по другой ладони, ударил снова и снова.
– Викке нисколько не помогло бы, если бы я позволил Быку во мне кричать так громко, что я бы больше ничего не слышал, – сказал он. – Это для меня новая мысль, ты дала мне ее: то, что между мужем и женой в счастье и в горе, может измениться, спит ли он один или нет, когда она отсутствует.
