– Она тут и не жила, – ответил Саша. – Деспина приютила ее для кого-то. Теперь ее отправили домой.
– А кто-то из слуг живет на крыше?
– Я здесь один.
Как она и думала, широко разрекламированные «вторые комнаты для слуг» призваны были поднять престиж этого дурно спроектированного дома, выстроенного на скорую руку. Никто не мог позволить себе лишнюю прислугу, да и не нуждался в ней.
Ей стало жаль мальчика, живущего тут в одиночестве.
– Это тебе, – сказала она, поставив миску с абрикосами на парапет, после чего взгляд ее упал на набросок собора, выполненный на цементе куском угля, который Саше принесла Деспина. – Хорошо нарисовано.
– Правда? – с энтузиазмом переспросил он. – Вам нравится?
Он был так поражен ее оценкой, так доверял ей, что она устыдилась своей бездумной похвалы и стала разглядывать набросок внимательнее. Линии были размашистые, а неровная поверхность комически искажала пропорции.
– Да, очень нравится, – подтвердила она, и Саша заулыбался наивно и радостно.
– Значит, вам бы понравились вещи, которые я видел в Бессарабии, – сказал он. – Просто отличные.
Она устроилась на парапете и спросила:
– А где именно ты был в Бессарабии?
Он был на границе, в крепости, где было так же холодно, пусто и темно, как и в Средние века. В округе не было ничего, кроме деревни, состоявшей из двух рядов заброшенных хижин по обочинам размытой грязной дороги. Налеты здесь были такими частыми, что в этих краях селились только вконец отчаявшиеся: это было всё равно что жить у подножия вулкана. Зимой эту землю трепало бурями и метелями, а весной снег таял, и окрестности превращались в болото.
– Очень странная была деревня, – сказал Саша. – Там жили только евреи.
– Но почему они решили поселиться именно там?
– Не знаю. Возможно, их отовсюду выгнали.
Гарриет думала, что Сашу будет нелегко уговорить рассказать о пережитом, но он вел себя так, словно всё это было уже далеко позади. Теперь он считал Гая и Гарриет своей семьей и, ощущая себя в безопасности, болтал как ни в чем не бывало. Слушая его, она думала, что только простая душа могла бы так быстро восстановиться.
– А что за вещи ты видел в Бессарабии? Картины?
– Нет, рисунки. Это были вывески.
Он рассказал о евреях в той деревне: мужчины словно костлявые призраки в лохмотьях, женщины в черных шерстяных париках (они брили головы, поскольку мучились какой-то кожной болезнью, в других местах уже исчезнувшей). Держались они скрытно и раболепно, и Саша, привыкший, что евреи – самые богатые члены любого общества, был потрясен их поведением.
– Они даже читать не умели, – пояснил он. – Совершенно нищие, но прекрасно рисовали.
– И что это были за рисунки?
– Фантастические. Люди, животные, предметы, все невероятно ярких цветов. Я при любом удобном случае ходил на них посмотреть.
Казалось, что эти вывески были единственным его развлечением, и Гарриет спросила:
– А у тебя были какие-то друзья в армии?
– Я познакомился с одним деревенским мальчиком. Его отец держал кабак, куда солдаты ходили пить ?uica. Это была обычная комната, очень грязная, но солдаты говорили, что этот человек – страшный жулик и купается в деньгах.
Саша описал этого мальчика – худого, бледного, в черной кипе, бриджах, черных чулках и ботинках. На гладких белых щеках проступал рыжий пух, а за ушами свисали традиционные рыжие кудряшки.
– Никогда не видел ничего подобного, – сказал Саша.
– Но так выглядят все ортодоксальные евреи, – заметила Гарриет. – Ты же видел их в Дымбовице?
Саша покачал головой. Он никогда не подходил к гетто. Тетки не разрешали ему ходить туда.
– А ты разговаривал с этим мальчиком? – спросила Гарриет.
– Пытался, но мало что получалось. Он говорил только на идише и украинском и очень стеснялся. Иногда он убегал, завидев меня на улице.
– А из солдат ты ни с кем не подружился?
– Ну… – Несколько мгновений Саша молча глядел вниз, потирая ладонью грубый край стены, а потом заговорил с трудом, словно через боль. – Был у меня один друг. Тоже еврей. Его звали Маркович.
– Он сбежал вместе с тобой?
Саша потряс головой.
– Он умер.
– Как это произошло?
Саша несколько минут молчал, и Гарриет поняла, что пережитое было настолько несовместимо с его прирожденной невинностью, что ему тяжело было возвращаться к этому опыту.
– Расскажи мне, – сказала она настойчиво.
– Ну… Сами понимаете, как тут всё устроено, – сказал Саша как бы буднично. – Если что-то случается, сразу говорят, что виноваты евреи. В армии было то же самое. Они винили евреев в потере Бессарабии. Говорили, что мы вызвали русских из-за новых законов против нас. Как будто они бы откликнулись! Это всё глупости, конечно.
Он коротко хохотнул и взглянул на нее, и эта неловкая попытка продемонстрировать умудренность опытом еще раз напомнила ей, как он на самом деле молод.
– Они плохо с тобой обращались? – спросила она.
– Не очень-то. Некоторые были приличными людьми. Тяжело было всем, кого мобилизовали. Бараки кишели клопами. Поначалу меня так искусали, что казалось, будто у меня корь. И кормили только маисом или фасолью, да и того доставалось мало. Деньги на еду были, но офицеры всё забирали.
– Ты поэтому сбежал?
– Нет.
Он снова взял уголь и начал подчернять линии эскиза, который уже плохо был виден в меркнущем свете.
– Из-за Марковича.
– Того, который умер? Что с ним случилось?
– Когда нас выслали из Бессарабии, мы ехали в поезде, и он ушел дальше по коридору и не вернулся. Я всех спрашивал, но все говорили, что не видели его. Пока мы ждали в Черновцах – мы три дня жили на платформе, потому что не было поездов, – сказали, что на путях нашли тело, наполовину съеденное волками. Один из солдат сказал мне: слышал, мол, что случилось с твоим другом Марковичем? Это его тело. Постерегись, ты же тоже еврей. Тогда я понял, что его сбросили с поезда. Мне стало страшно. Со мной могло случиться то же самое. Ночью, когда все заснули, я убежал по путям и забрался в товарный поезд. Он привез меня в Бухарест.
Пока они говорили, с площади донесся тонкий и ясный сигнал отбоя. Облака растаяли, обнажив бирюзовое небо, на котором начали проявляться звезды. Площадь освещали не только лампы, но и отблески этого неба, словно отраженного в водной глади.
Гарриет решила, что Саше на сегодня довольно вопросов. К тому же Гай должен был скоро вернуться. Она слезла с парапета и произнесла:
– Мне пора, но я приду еще.
Перед уходом она вручила Саше газету.
– Здесь говорится, что суд над твоим отцом начнется четырнадцатого августа. Чем быстрее это всё кончится, тем лучше. Может быть, его вообще оправдают.
Читать в сумерках было невозможно. Саша взял газету и сказал: «Конечно», но было ясно, что соглашается он только из вежливости. Они оба прекрасно понимали, что Дракера осудят, чтобы изъять его состояние в пользу короны. Что толку было надеяться на оправдание?
Гарриет пошла к лестнице, а Саша вернулся в свою хижину. Обернувшись, она увидела, что он уже зажег свечу и, стоя на коленях, склонился над расстеленной на полу газетой.
7
Стоило Якимову свернуть за угол, как он увидел большой желтый автомобиль, припаркованный у Миссии. Крыша была опущена, и силуэт автомобиля казался безупречным. Якимов прослезился.
– Старушка моя, – сказал он. – Любимая.
Он и сам не знал, относилось ли это к «Испано-Сюизе» или к Долли, которая когда-то сделала ему такой подарок.
Автомобилю было уже семь лет, но Якимов заботился о нем так, как и не думал заботиться о себе. Открыв капот, он оглядел мотор, после чего закрыл капот и погладил журавля, который взлетал, опустив крылья, с крышки радиатора. Он обошел автомобиль, удостоверился, что тот запылился, но не более того, а обитые свиной кожей сиденья «в отличной форме». Спасибо югославам, подумал он. Хорошо с ней обращались.
Он так долго любовался машиной, что Фокси Леверетт увидел его в окно, спустился и отдал ключи.
– Красотка, – сказал Фокси.
Даже в дни триумфа Якимова в пьесе Фокси не уделял ему особого внимания, держась со всеми одинаково благожелательно и небрежно. Однако во владельце «Испано-Сюизы» он был готов увидеть ровню, и это сделало его словоохотливым.
– Летела как птичка. Худшие дороги в Европе, но она держала уверенные шестьдесят. Если б у меня не было моего «Дион-Бутона», я бы предложил купить ее у вас.
– Не продал бы ее ни за какие деньги, дорогой мой, – сказал Якимов надменно. – В этой стране за нее и не дадут честную цену. Одна только рама стоила две с половиной тысячи фунтов. Работы Фернандеса. Просто совершенство. У меня уже была такая. Кузов из тюльпанового дерева. Видели бы вы. Тогда у меня был шофер, конечно. Носился с ней словно с чиппендейловской мебелью.
Якимов разглагольствовал некоторое время, слишком увлекшись, чтобы замечать невыносимую жару. Усы и волосы Фокси были цвета лепестков календулы, глаза – фарфорово-голубые, и под солнцем его кожа стала розовой, словно пион. Улучив момент, он прервал воспоминания Якимова:
– В Предяле я залил двести литров. Осталось довольно много.
– Я у вас в долгу, дорогой мой, – стушевался Якимов. – Не знаю, сколько я должен, но, как только придет содержание, я всё вам отдам.
– Не беспокойтесь, – сказал Фокси.
Видя его спокойствие, Якимов решил попытать удачи.
– Хорошо бы ее помыть. У вас не найдется тысчонки?
Усы Фокси зашевелились, но он был загнан в угол и решил не сопротивляться, так что достал несколько купюр и сунул одну из них Якимову.
– Дорогой мой! – благодарно воскликнул Якимов. – Знаете, если вы достанете мне дипломатические номера, мы сможем возить что угодно. Не только деньги, знаете ли. Здесь есть спрос на рог носорога – это такой афродизиак. Продается в Турции. А гашиш…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=68888178&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Эрнест Урдэриану (1897–1985) в правление Кароля II был министром двора и, наряду с Магдой Лупеску, ближайшим поверенным короля. – Здесь и далее – примечания переводчика.
2
Ричард Стаффорд Криппс (1889–1952) – британский политик. Во время описываемых событий был послом Великобритании в СССР.
3
Бакалавр, принц, король (рум.).
