Уилл Хилл "После пожара"

Смех Нейта разносится по двору.

– Хороший ответ, – одобряет он. – Видимо, после этого он на тебя и набросился?

– Да, – кивает Эймос. – Вместе с двумя дружками.

– Ты дал им сдачи?

Вопрос, заданный знакомым раскатистым голосом, исходит не от Нейта. Головы всей толпы как по команде поворачиваются в сторону Большого дома. Отец Джон стоит на крыльце, его длинные темные волосы колышутся на свежем вечернем ветерке. На нем те же серая рубашка, джинсы и сапоги, что и всегда; пронзительный взгляд устремлен на того, кто стоит у пикапа.

– Нет, отче, – говорит Эймос. – Я вырвался и убежал.

Отец Джон кивает.

– Все правильно. – Он удостаивает Эймоса скупой улыбкой. – Ты проявил верность Господу нашему, как я и ожидал.

Краем глаза я замечаю, как недовольно хмурится Люк. Ему семнадцать, он старше меня всего на месяц или около того – по крайней мере, насколько это известно, – и всю свою жизнь он провел на Базе. Каждое воскресное утро отец Джон повторяет нам, что лишь самым достойным людям, лучшим из лучших, самым преданным и истинно верующим, позволено служить в Легионе, ибо Господь не ошибается, и думать иначе – лютая ересь. И все-таки я не уверена, что Люк подходит критериям отбора. Отнюдь не уверена.

Когда нам обоим было по двенадцать, я застукала его за сараями, где он издевался над опоссумом и так жестоко изранил его ножом, что Эймосу пришлось избавить бедного зверька от мучений, пристрелив из ружья. Люку досталось за тот проступок – отец Джон неустанно напоминает, что мы должны с уважением относиться ко всем тварям Божьим, даже самым малым (конечно, за исключением Чужаков), – и он так и не простил мне, что я тогда на него пожаловалась. Иногда я ловлю на себе его взгляд, и мне становится жутко.

– Прислужники Змея напали на одного из наших Братьев! – громко восклицает Люк. – Подстерегли, избили, а потом гнались за ним почти через весь округ! Завтра же с утра мы должны отправиться в Лейфилд и показать им, что такое возмездие Господне!

Над толпой проносится шелест голосов. Многие из тех, что мне удается разобрать, не согласны с Люком, но не все. Далеко не все.

– Значит, вот как ты бы поступил, да, Люк? – спрашивает отец Джон. Его голос превратился в низкий рокот, однако тон кажется почти дружелюбным. У меня по спине пробегают мурашки, а толпа вновь мгновенно умолкает.

– Да, отче, – сверкая глазами, подтверждает Люк. – Именно так. Я сделаю это, только дай приказ.

– Ты подчинишься моему приказу?

– Да, отче.

– Беспрекословно?

– Да, отче.

– И после того, как я похвалил брата Эймоса за то, что он подставил другую щеку, ты взываешь к мести? – Отец Джон постепенно повышает голос. – Перед лицом своих Братьев и Сестер, в этом самом месте, созданном нашими общими силами, ты смеешь думать, что знаешь волю Господню лучше меня? Так велика твоя гордыня?

Люк вздрагивает, но продолжает смотреть в глаза Пророку.

– Ты усомнился во мне, Люк?

Люк не отвечает. Отец Джон делает шаг вперед, к краю крыльца. На лице разлита бледность, взгляд пронзителен.

– Я задал тебе вопрос, Люк, – произносит он, и голос его нарастает, словно катящаяся с горы лавина камней. – Я задал вопрос, И ВО ИМЯ СВЯТЕЙШЕГО ГОСПОДА ТЫ МНЕ ОТВЕТИШЬ, А ИНАЧЕ БУДЕШЬ ЛЮБОВАТЬСЯ ЯЩИКОМ ИЗНУТРИ ДО САМОГО АРМАГЕДДОНА!

Этот голос так гремит, что кажется почти нечеловеческим; его раскаты грохочут и ударяют в уши, словно гром. Люк отшатывается, в глазах плещется страх. Несколько моих Братьев и Сестер пятятся, ошеломленные внезапной яростью Пророка.

– ОТВЕЧАЙ! – ревет отец Джон.

Люк нервно сглатывает.

– Нет, отче, – едва слышно бормочет он. – Я не усомнился в тебе. Прости меня.

– Признаешь ли ты свою гордыню? – вопрошает отец Джон уже обычным тоном. Обратная перемена в голосе происходит так же резко и неожиданно.

Люк буравит взглядом асфальт под ногами.

– Да, отче.

– Понимаешь ли, что ставить под сомнение волю Господню – это ересь?

– Да, отче.

Отец Джон кивает.

– Чтобы впредь подобного не было, Люк. Всевышний далеко не столь милостив, как я.

Люк молчит и не поднимает глаз. Его лицо пепельно-серого цвета.

– Мужи и жены Легиона Господня, – обращается к нам отец Джон. – Члены моей семьи, коих я люблю более всех на этой пр?клятой, грешной планете. Вера ваша истинна и крепка, и день за днем я восхищаюсь вашей стойкостью перед ересью. Я благодарю Бога за то, что объединил нас, за мудрость и милость Его, за то, что вдохновляет нас совершенством Своим. Братья и Сестры, всем нам давно известно, что последние дни грядут, и Господь напоминает нам, что времени осталось мало. Те из нас, кого Он осенил благословением и направил на Истинный путь, скоро сойдутся в битве с прислужниками Змея, и, когда настанет срок, мощь возмездия Господня потрясет всех и каждого. Всех и каждого, Братья и Сестры мои, и зрелище это будет прекрасным и ужасным. Однако сей славный день и час назначен будет не смертным, не мной и не кем-либо из вас. Срок изберет сам Господь. Сомневаетесь ли вы в моих словах?

Звучит всеобщее оглушительное «Нет!», и только Люк не размыкает губ. Я вижу это, потому что наблюдаю за ним.

Отец Джон улыбается.

– Господь благ, – говорит он. – Джулия, обработай раны Эймоса и вели Бекки приготовить ему ванну. Центурионы, ступайте в Большой дом и ждите меня. Нейт, проследи за разгрузкой припасов. Все, что предназначено мне, пускай принесут в мой кабинет. Все остальные могут вернуться к своим делам.

Толпа постепенно расходится, двор наполняется негромким гулом разговоров. Джулия направляется за часовню, в домик, где живет вместе с Бекки и где находятся все медицинские средства. Беар, Хорайзен и двое других Центурионов шагают к Большому дому. Отец Джон неподвижно стоит на крыльце, и внутренний голос шепчет мне: это еще не конец. Я невольно морщусь, заметив, что отец Джон, сузив глаза, смотрит на Люка. Голос в моей голове не ошибся.

– Люк, – окликает Пророк.

Все застывают на месте. Люк, который уже двинулся к пикапу, оборачивается.

– Да, отче?

– Идем в часовню, – велит отец Джон. – Я помолюсь вместе с тобой.

Люк снова опускает голову и бредет в часовню. Он прекрасно знает, что ждет его там, и для остальных это тоже не секрет. Братья и Сестры поспешно рассыпаются в разные стороны, как будто всем срочно куда-то понадобилось.

Бекки берет Эймоса под руку и уводит. Нейт откидывает задний борт пикапа и принимается разбирать пакеты и коробки. Я подхожу в тот момент, когда он выгружает ящик консервированных помидоров. В быстро сгущающихся сумерках хорошо заметны мышцы на его руках.

– Помощь нужна? – осведомляюсь я.

Он широко улыбается, и я рада знакомому ощущению: в животе все тает, кожа вспыхивает огнем.

– Сам справлюсь, – отвечает Нейт. – Можешь идти.

Я киваю, но не ухожу, а продолжаю смотреть, как он ставит ящик на землю и тянется за следующим.

– Вид у Люка был унылый, – отпускаю я замечание.

Нейт пожимает плечами.

– Он мужчина с сильной верой. Точнее, юноша. Небольшая лекция о том, как этой силой управлять, ему не помешает, хотя вообще-то дела духовные не по моей части.

– «Все дела на свете суть духовные, – цитирую я одну из любимых фраз отца Джона. – Чем бы мы ни занимались, это касается Господа».

– Спорить не стану, – говорит Нейт. – Что, вправду хочешь помочь?

Еще как.

– Да.

– Тогда держи. – Он достает из кузова две коробки, обмотанные красно-синим скотчем. – Отнеси это в Большой дом.

Я забираю коробки. Они ужасно тяжелые – я даже сомневаюсь, дотащу ли их вообще, – однако Нейту в этом ни за что не признаюсь.

– Донесешь? – спрашивает он, словно прочитав мои мысли.

– Без проблем.

– Точно?

– Я же сказала – без проблем.

Он вновь улыбается, внутри у меня все взрывается пузырьками газировки, а жар на лице достигает приблизительной температуры поверхности Солнца.

– Отлично, – говорит Нейт. – Спасибо за помощь.

– Всегда пожалуйста, – отзываюсь я и разворачиваюсь в сторону Большого дома, отчаянно прижимая к себе ношу. Волокусь по двору, с трудом сохраняя равновесие; с каждым шагом груз все сильнее оттягивает руки. Опускаю взгляд на ярлыки и вижу имя получателя, которому адресованы личные покупки отца Джона: Джеймс Кармел.

После

– Тебе это показалось странным? – уточняет доктор Эрнандес. Он сидит, подавшись вперед, и за время моего рассказа исписал целых четыре страницы. – Я имею в виду чужое имя на ярлыках.

Я киваю.

– Еще тогда? Или только сейчас, после всех событий?

На мгновение задумываюсь.

– Пожалуй, еще тогда. Все понимали причину, но… Да, я подумала, что это странно. База ведь не располагалась где-то в секретном месте.

– Тебе известно, что было в тех коробках?

– Нет.

Доктор Эрнандес делает очередную запись. Я терпеливо жду и никак не комментирую его действия, хотя меня раздражает, что он пишет обо мне прямо в тот момент, когда я сижу в полутора метрах. Такое ощущение, будто он обсуждает меня за моей же спиной. Закончив, он откладывает ручку в сторону и посылает мне ободряющую улыбку.

– У нас еще двадцать минут в запасе, – сообщает он. – Ты не…

– Я в порядке.

До

Следы от ремня на плечах Люка сошли примерно через неделю. Никого из нас не удивляют ни сами отметины, ни тот факт, что Люк даже не пытается их скрывать. Наоборот, он носит эти следы будто знаки отличия, и, пока они постепенно синеют, лиловеют и, наконец, чернеют, он расхаживает по Базе в безрукавках или вообще с голым торсом – так, чтобы все успели разглядеть свидетельства его покаяния.

В пятницу Эймос полон энтузиазма совершить еженедельную вылазку в Лейфилд за покупками.

– Второй раз меня врасплох не застать, – уверяет он всех, кто готов его слушать. – Уж теперь-то я подготовился как следует.

Однако выясняется, что эту готовность – или неготовность – проверять не придется: отец Джон объявляет, что до его особого указания выезжать во Внешний мир запрещается всем без исключения. Эймос явно разочарован, но не произносит ни слова – перечить отцу Джону для него все равно что ослушаться самого Господа Бога. Большинство Братьев и Сестер одобряют это стоическое смирение и сочувствуют Эймосу, лишившемуся возможности совершить благо для всей Семьи. Они воспринимают его реакцию как лишнее доказательство – в котором, впрочем, нет нужды – глубочайшей веры Эймоса и его преданности своим Братьям и Сестрам.

Я с ними не согласна. Подозреваю – даже уверена, – что разочарование Эймоса во многом вызвано той простой причиной, что, вопреки бесконечным жарким заверениям в обратном, ему нравится бывать во Внешнем мире и он с нетерпением ждет пятничного утра, чтобы выехать за ворота на красном пикапе. Своими подозрениями я не делилась ни с кем, даже с Нейтом или Хани, поскольку с формальной точки зрения это ересь. В Первом воззвании ясно сказано, что все Земное царство разделено на священную землю Легиона Господня и Внешний мир, на последователей Истинного пути и прислужников Змея. Только так и не иначе, либо – либо. Но если я права насчет Эймоса (в чем практически не сомневаюсь), то я его не виню. Потому что – и вот это уже стопроцентная ересь – тоже скучаю по Внешнему миру.

В моем детстве, еще до Чистки, мы бывали в нем очень часто, только тогда он еще назывался не Внешним миром, а Городом или Лейфилдом – собственно, это название он на самом деле носит и теперь. Лейфилд, штат Техас. Основан в тысяча восемьсот девяносто пятом году, население – две тысячи сто сорок семь человек.

Отец Патрик, чье имя я даже вспоминать не должна, не то что произносить вслух, каждый день, кроме воскресений, возглавлял колонну из трех машин, на которых мои Братья и Сестры отправлялись в Город. Я всегда ехала во второй вместе с Лиззи и Бенджамином: до своего Исхода они были мне лучшими друзьями в целом свете. Мама Лиззи парковала машину перед адвокатской конторой, где работала секретарем, и перед тем, как скрыться за дверями, целовала каждого из нас в лоб и велела не шалить. Мы обещали, что будем вести себя хорошо. Следующие часа три или около того мы ходили туда-сюда по главной улице Лейфилда, раздавали флаеры с приглашением «услышать слово Божье» и с благодарностью принимали любые пожертвования от добрых горожан. Иногда мы продавали поделки, которые мастерили долгими жаркими днями на Базе после того, как мама Лиззи в свой обеденный перерыв отвозила нашу троицу домой: ловцы снов, сплетенные из веточек и лент, сухоцветы в серебряных фоторамках, листки с псалмами, выписанными от руки и проиллюстрированными с помощью разноцветных фломастеров.

Многие просто проходили мимо, особенно те, кто работал и жил в Городе и видел нас каждый день, а порой в наш адрес летели грубости, но в основном люди держались доброжелательно. Жители Лейфилда были – и, несомненно, остаются – по-своему богобоязненными и, как правило, с уважением относились к нашей вере, пускай она и отличалась от их собственной. Когда прошла Чистка и отец Джон объявил, что посещать Внешний мир теперь опасно, я рыдала, пока не уснула, и, уверена, не я одна. После того как мама Лиззи подала заявление об увольнении, ее коллеги из адвокатской конторы испекли прощальный пирог и сказали, что будут по ней скучать. Те из нас, кто следил за событиями, ничуть не удивились, что две недели спустя Лиззи и ее мама стали очередными Покинувшими.

Пророк объяснил, что, несмотря на мнимую любезность и дружелюбие горожан, именно так чаще всего и действует Змей: подсылает волков в овечьей шкуре в ряды верных рабов Божьих, дабы искушать и совращать их. Кто они, недавние обидчики Эймоса? Не из тех ли жителей Лейфилда, что раньше совали мне в ладошку долларовые купюры и восхищались моим красивым платьицем? Они самые, скажет отец Джон.

* * *

Из-за отмененной поездки пятница проходит гораздо скучнее обычного.

Одно из важнейших правил Легиона Господня: на наших складах всегда – всегда! – должен быть трехмесячный запас продуктов на случай, если прислужники Змея возьмут Базу в осаду и попытаются уморить нас голодом. Никто не отощает, если Эймос несколько недель не будет ездить в Город, и все же при обычных обстоятельствах пятница – особенный день не только из практических соображений.

Наряду с предметами первой необходимости вроде топлива и консервированных фруктов Эймос почти каждый раз привозит нам лакомства – пакет-другой вкусного хлеба, печенья, пончиков или конфет в ярких обертках, а примерно раз в месяц еще и несколько мешков одежды из благотворительного магазина на окраине Лейфилда: ботинки в пятнах машинного масла, заляпанные джинсы и рубашки. Конечно, вещи нам достаются изрядно поношенные, но любая обновка всегда в радость.

Можно с уверенностью утверждать, что отец Джон официально не одобряет эту практику – хотя ни в одном из воззваний не упоминается о запрете угощать Брата или Сестру шоколадкой или датской булочкой с яблоком, и вообще каких-то определенных правил насчет этого нет, – однако прекрасно сознает, что время от времени следует позволять Семье мелкие удовольствия, тем самым вызывая в их сердцах еще больше любви. И ведь члены Легиона Господня на самом деле горячо любят отца Джона. Просто обожают.

О жизни Пророка до того, как Господь призвал его в пустыню, почти ничего не известно. Б?льшая часть мужчин и женщин, состоявших в Легионе на момент его появления, уехали во время Чистки, и, хотя в последние, горячечные дни перед тем, как собрать вещи и навсегда покинуть Базу, эти люди говорили много чего дурного и еретического о нем и его прошлом, они уже выставили себя лжецами и притворщиками, так что их никто не слушал.

Те же, кто остался, устоял против искушений прислужников Змея и сохранил веру, знают отца Джона уже без малого восемь лет и в большинстве своем преданы ему всей душой. Самые верные Братья и Сестры считают, что жизнь Пророка до того, как он был призван, не имеет значения, и обсуждать ее публично взялись бы с той же вероятностью, с какой облили бы себя бензином и чиркнули спичкой.

Тем не менее слухи ходят, пусть и редкие и исключительно шепотом. Говорят, будто бы до появления на Базе отец Джон был музыкантом то ли в Лос-Анджелесе, то ли в Сан-Франциско; что он был странствующим проповедником, который посвятил себя поиску Истинного пути и в итоге был вознагражден за свою неиссякаемую веру; что он был пьяницей или даже преступником, погрязшим во грехах, а потом Спасшимся. В каком-то возрасте я поняла, что при детях взрослые говорят одно, а между собой – другое, и с тех пор начала держать ушки на макушке. В общем, наслушавшись историй – и этих, и разных других, – я пришла к простому и неоспоримому выводу. Никто достоверно не знает, кем был отец Джон до того, как стал отцом Джоном. Он просто есть, и все.