Уилл Хилл "После пожара"

Когда выяснилось, что Эймос в город не едет, я побрела восвояси. Сегодня я снова должна трудиться в огороде, однако приступать к работе не рвусь и медленно иду через центральную часть единственного дома, какой с рождения знала.

База – так ее называли всегда, задолго до Чистки, – включает в себя более двух дюжин строений. Среди них часовня (под этим скромным названием имеется в виду церковь на две сотни сидячих мест), Большой дом, где живет отец Джон с женами и детьми, два Г?образных дома, стоящих аккуратными квадратами, два длинных ряда деревянных бараков, Холл Легионеров, кухня со складами и россыпь различных хозяйственных построек, от низеньких сарайчиков до высоких сооружений размером с хороший амбар.

Заметив на дальнем конце двора Нейта, шагающего к огороду, я ускоряюсь и перехожу на бег. Внутренний голос шепчет, что я выгляжу жалко, в буквальном смысле гоняясь за этим человеком, но я велю голосу умолкнуть, потому что не делаю ничего предосудительного и его мнение меня не волнует. Правда такова: между мной и Нейтом никогда ничего не было и совершенно точно не будет.

Я всегда это знала, с того дня, как Нейт пришел на Базу. И не последнюю роль играет тот факт, что меньше чем через год я выйду замуж за отца Джона. Я же не дурочка и все понимаю. С другой стороны, мои чувства к Нейту – сплошная неразбериха, пазл, в котором кусочки никак не складываются. Нейт, в отличие от некоторых моих взрослых Братьев, однозначно видит во мне младшую сестренку, что и печалит меня, и одновременно радует – ну, чаще радует. Он ни разу не пытался проскользнуть в мою комнату после отбоя и, разумеется, ни за что бы не пошел на это, хотя порой я лежу без сна, терзаясь надеждой и чувством вины, пока за окном на востоке не забрезжит рассвет.

После отбоя я могу не беспокоиться не только насчет Нейта, но и насчет всех прочих мужчин, которые ходят к Элис, Стар, Лайзе и другим, более привлекательным Сестрам. Вообще-то ночные визиты запрещены – в Третьем воззвании сказано об этом четко и ясно, там же говорится и о наказании, – однако они все равно продолжаются, а ключи от спален есть только у Центурионов, и они просто не посмели бы впустить кого-то к моим Сестрам без разрешения Пророка.

Моя дверь всегда заперта до восхода солнца. Полагаю, отец Джон пришел бы в ярость, узнай он, что кто-то хоть пальцем дотронулся до одной из его будущих жен. Это-то и удерживает моих Братьев. Во всяком случае, я убеждаю себя, что все дело в правилах, хотя мама постоянно советовала мне быть поосторожнее со старшими Братьями, поскольку в обществе красивых девушек у мужчин в голове что-то перещелкивает, после чего они разом глупеют и ведут себя непредсказуемо.

Однажды я спросила ее, перещелкивало ли в голове у моего отца, и она ответила: нет, не перещелкивало, просто он сам по себе был глуп и непредсказуем. От этих слов у меня защемило сердце, но ведь мама хорошо знала отца, а я не знала вовсе, поэтому, видимо, мне стоит положиться на ее мнение. И еще мне было приятно, что она назвала меня красивой, пускай и не впрямую. Ладно, не важно.

Нейт слышит, как я приближаюсь, и оборачивается, на его лице та самая улыбка, от которой мое сердце всякий раз начинает биться вдвое чаще.

– А, Мунбим, – говорит он. – Я догадался, что это ты.

– Каким образом?

– У тебя особенные шаги. Они всегда очень серьезные – так сказать, убедительные.

Моя улыбка сменяется озадаченным выражением.

– Что ты имеешь в виду?

– Не знаю, – пожимает плечами Нейт. – Сама как-нибудь послушай.

– Это вряд ли.

Нейт фыркает и кивает.

– Понимаю. Не хочешь помочь мне собрать огурцы?

– Легко. – Я подстраиваюсь под его шаг, и мы идем к западной изгороди. Жаркое солнце висит прямо над нашими головами, заливая Базу таким ярким светом, что буквально все кажется совершенно новым, и внезапно – резко, как удар под дых, – я осознаю едва ли не самую суровую истину: я была здесь счастлива. Долго и по-настоящему.

Что бы ни внушал нам отец Джон, База отнюдь не рай и никогда и ничем его не напоминала. Но в моей жизни, как и у каждого из нас, было время, когда я, еще совсем ребенок, охотно верила почти всему, что слышала, если это называли правдой. Для меня, в отличие от большинства (а то и всех) моих Братьев и Сестер, это время закончилось. И Пророк тут был ни при чем – во всяком случае, тогда. Как любит повторять сам отец Джон, он всего лишь человек, так же склонный к ошибкам и гордыне, как и остальные, и, хотя все мы созданы по образу и подобию Творца, нам все равно не достичь святости: совершенен один лишь Господь Бог. В итоге я практически с самого начала понимала, что слова Пророка не следует принимать за непреложную истину, и с годами это понимание укреплялось во мне все сильнее.

Просто невозможно, чтобы все-все люди в огромном мире за пределами Базы поголовно были плохими, – я знаю это абсолютно точно, как и то, что далеко не каждый из моих Братьев и Сестер хороший человек. Добро и зло, ложь и правда – это крайние точки целого спектра наших характеристик, «либо – либо» не бывает, ведь жизнь не такая простая штука. Люди не так просты, а иначе все было бы куда однозначней.

Думаю, отец Джон это понимает, хоть и не признаёт вслух. Именно поэтому, на мой взгляд, он называет себя только вестником, а не самой вестью. Однако на протяжении долгого времени для меня это не имело значения – я верила, даже когда ставила под сомнение конкретные сказанные им слова.

У меня появлялись вопросы и мысли, с которыми я ни с кем не делилась, зная, что их сочтут ересью, но все еще хранила веру – в него, в моих Братьев и Сестер, в Легион. Пока отец Джон не поступил с моей матерью так, как поступил.

Мы доходим до проволочной сетки, которой обнесен огород.

– О чем размышляешь? – интересуется Нейт. – По монетке за каждую думку?

– Разоришься, – шучу я.

Он улыбается.

– Я знаю, когда у тебя что-то на уме, Мунбим. Давай, выкладывай.

Я киваю, ведь он прав: меня действительно терзает кое-что еще, помимо сладостно-горьких воспоминаний о прежних счастливых днях. То, что не дает мне покоя с прошлой пятницы и о чем я бы не рискнула заговорить ни с кем другим.

– Люк…

– А, этот маленький засранец? – переспрашивает Нейт, и я ошарашенно ахаю, потому что еще никто в Легионе не отзывался так о своем Брате или Сестре. Никто и никогда.

– Нельзя так говорить, – укоряю я и вспыхиваю: должно быть, я сейчас похожа на перепуганную маленькую девочку.

– Можно, если это правда, – еще шире улыбается Нейт. – Можно состоять в Легионе Господнем и все равно быть говнюком. Как ни прискорбно. – Я хихикаю, не могу сдержаться. – Ну и, – продолжает он, – ты же не настучишь на меня Центуриону. Так что там с Люком?

– Он усомнился в отце Джоне. Прямо при всех.

Нейт пожимает плечами.

– И заработал порку. Тебя это беспокоит?

– Нет.

– Тогда в чем дело?

Я набираю побольше воздуха, желая правильно донести свою мысль.

– Он нарывается на неприятности. Ну, Люк. И иногда… иногда кажется, будто он делает это нарочно.

– Ему семнадцать, – замечает Нейт. – Конечно, он делает это нарочно. Люк пытается найти себя в этом мире, свое место в нем, отсюда и выходки. Почему тебя это волнует?

– В прошлый раз тебя здесь не было. А сейчас ситуация похожая, вот и все.

– Ты имеешь в виду чистку?

– Не знаю. Может быть. Да.

– Ты встревожена?

Качаю головой.

– Да нет, просто не доверяю Люку. Извини, Нейт, я не хотела раздувать из мухи слона.

– Все в порядке, – улыбается Нейт. – И не переживай. Люк – противный мелкий засранец, которого давно бы пора приструнить, но если бы я считал, что он в самом деле опасен для отца Джона или кого-то еще, то уже принял бы меры.

– Какие?

Улыбка исчезает с лица Нейта, как будто ее и не было.

– Задушил бы его во сне, – отвечает он. – Ладно, идем. Огурцы сами себя не соберут.

Я выдавливаю кривую усмешку, а по спине бежит мороз. Нейт разворачивается и идет в огород, я чуть приотстаю и двигаюсь следом.

После

Доктор Эрнандес перестал записывать; пока я говорила, он не отрывал от меня взгляда.

– По-твоему, Нейт мог бы сделать так, как сказал? – спрашивает он.

Я качаю головой.

– Нет.

– Почему ты так уверена?

Пожимаю плечами. Я не уверена, не уверена на сто процентов. Я знаю – и сомневаться не приходится, так как я видела это собственными глазами, – что Нейту реально хотелось наподдать Люку, но сейчас лучше промолчу. Тем не менее я искренне считаю, что на убийство Нейт бы не пошел, так что чисто технически я не лгу.

– За ересь наказывали?

– Нет. – А вот это ложь, и такая явная, что я боюсь, как бы мое лицо не залила краска стыда.

– А за нарушение правил?

– Нет.

– Значит, страха никто из вас не испытывал?

Я не отвечаю.

– Мунбим? – Доктор Эрнандес смотрит на меня с прищуром. – Члены Легиона боялись отца Джона?

– Что ты ему рассказала? – тихо, по-змеиному шипит Люк. – Что ты напела Чужаку?

Его лицо в паре сантиметров от моего, я вжимаюсь спиной в стену, а мои Братья и Сестры молча, испуганно взирают на нас. Я вспоминаю слова доктора Эрнандеса о том, что КСВ всегда проходит под наблюдением, и прикидываю, сколько еще это будет длиться, прежде чем кто-то войдет в кабинет групповой терапии и прервет сеанс.

– Ничего, – вру я. – Я начала рассказывать про отца Джона, про то, что Пророк был прекрасным человеком, в сто раз лучше него, но он не захотел меня слушать и отослал. Это все, Люк, клянусь.

Люк делает полшага назад. Долго – не знаю сколько – прожигает меня глазами, потом наконец ухмыляется и проводит костяшками пальцев по моей щеке. Я сдерживаю дрожь.

– Вот и хорошо, – произносит он. – Ты молодец. Они пытаются настроить нас друг против друга – именно сейчас, когда нам важно оставаться сильными. Но у них ничего не получится. Правда же?

Я киваю. Во взгляде Люка все еще сквозит безумие – пляшущий огонек, при виде которого к моему горлу подкатывает тошнота. Точно такой же огонек я видела в глазах отца Джона в самом конце, когда все вокруг полыхало.

– Так-то, – заключает Люк и поворачивается к остальным. – Мы не позволим им ослабить нас. Пророк Вознесся, как и было обещано. Наши Братья и Сестры Вознеслись, как и было обещано. Вы сами видели, как они отправились на небеса, и если думаете, что нас оставили тут по недоразумению, то, значит, вы лжете себе и в ваших сердцах одно лишь притворство. Бог испытывает всех и каждого из нас, и каждый должен доказать свою веру, подтвердить, что он достоин предстать перед Господом и воссоединиться с Семьей. Это понятно?

Слышится робкий шелест голосов – да, понятно, – но и только. Люк недовольно хмурится.

– Не слышу. Вам понятна истина, о которой я говорю?

Снова шелест голосов, чуть громче. Воодушевление, на краткий миг охватившее слушателей, когда Люк говорил о Вознесении, угасло. Возможно, его слова, практически те же, что много лет повторял отец Джон, утратили способность вдохновлять в этой новой реальности – в этом помещении, этом месте, а может, у моих Братьев и Сестер просто иссякли остатки мужества. В огромной комнате под ярким светом флуоресцентных ламп они выглядят теми, кто есть на самом деле: напуганными детьми, очутившимися далеко от дома. Я смотрю на них, и мое сердце сжимается от боли, а потом перевожу взгляд на Люка и понимаю: он видит то же самое. Стиснув кулаки, Люк делает шаг вперед и предпринимает еще одну попытку.

– Знаю, вам сейчас плохо и страшно. Вы тоскуете по родителям. Это вполне естественно, хотя в душе все мы знаем, что этот грешный мир лишь временное пристанище. Но не время впадать в уныние, Братья и Сестры! Здесь и сейчас, в эту минуту, мы должны держаться за веру крепче прежнего, не отступать от учения нашего Пророка и доказать, что достойны Вознестись вслед за ним. Веруйте в него, как веровали всегда. Веруйте, и, обещаю, он нас не подведет.

Уиллоу начинает хныкать. Я нисколечко не виню ее – девчушке всего десять, и она стояла за спиной матери, когда пуля снесла той часть черепа. Полагаю, в этот самый момент ей трудно держаться за веру, что бы там ни говорил Люк.

Он подходит к Уиллоу, приседает на корточки и, как может, утешает. Доброта никогда не была свойственна Люку, однако он старается, и, с неохотой признаю я, это уже кое-что. Через минуту-другую Уиллоу перестает плакать, но ее личико все так же искажено горем. Как можно рассчитывать, что она поймет произошедшее на ее глазах? Разве хоть кто-нибудь сумеет помочь ей преодолеть этот кошмар?

Люк берет Уиллоу за руки.

– Отец Джон научил меня особым вещам, – вполголоса говорит он. – Тайным способностям. Тайным силам. Прислужникам Змея их не распознать. Если в скором времени мы не Вознесемся, я прибегну к этим силам. Воспользуюсь ими, освобожу всех нас отсюда, мы переберемся в другое место и будем ждать того дня, когда Пророк призовет нас к себе.

Уиллоу кивает, на ее губах появляется слабая улыбка.

– Трепло ты, Люк, – не выдерживает Хани. – Перестань ей врать.

Улыбка Уиллоу исчезает, девочка поднимает взор на Люка, в широко распахнутых глазах – сомнение. Однако Люк ее даже не замечает, его взгляд прикован к Хани.

– Сама увидишь, – говорит он. – Причем очень скоро. Ты и не представляешь, на что я способен.

– Ошибаешься, – возражает Хани. – Я тебя насквозь вижу.

Люк зловеще улыбается, затем снова переключает внимание на Уиллоу.

– Не слушай ее. Все будет замечательно. Бояться нечего.

Я пристально смотрю на него. Смотрю и не говорю ни слова. Ни единого слова. Потому что все не так. Даже сейчас, после пожара, града пуль и моря крови, нам есть чего бояться. Есть кого бояться. И прямо сейчас он стоит передо мной.

После

В две минуты одиннадцатого доктор Эрнандес открывает дверь «Кабинета для интервью № 1», но не проходит к столу, как обычно, а стоит на пороге и адресует мне широкую улыбку, которая смотрится не слишком убедительно.

– Доброе утро, Мунбим, – здоровается он. – Как дела?

– Нормально, – отвечаю я. Мои брови собираются в складку. – Вы не собираетесь заходить?

– Собираюсь, конечно, – произносит он все с той же приклеенной улыбкой. – Только, если не возражаешь, сегодня наш сеанс пройдет немного иначе. Помнишь, я говорил, что с тобой планируют пообщаться и другие люди?

Я ощущаю укол беспокойства.

– Помню.

– Отлично. Здорово. Гм, так вот. Один из них хотел бы побеседовать с тобой прямо сейчас. Что думаешь?