– А теперь поторопись, – сказал он. – Мы скоро выезжаем.
Отец повернулся, чтобы уйти. Сейчас она видела его очертания размыто. Девушка прижала ладонь к губам и сделала долгий, прерывистый вдох. Дверь за отцом со щелчком закрылась.
Глава 7
Эми-Роуз
Когда Дэйвенпорты наконец уехали на вечер к Тремейнам, в доме все стихло. Эми-Роуз и оставшиеся слуги не ждали их возвращения раньше рассвета, как раз к моменту, когда начнется их новый долгий рабочий день. Хотя вообще-то Эми-Роуз повезло больше, чем остальным.
Ее обязанности были связаны в основном с обслуживанием Оливии и Хелен. Аккуратная Оливия практически не оставляла работы для нее, а Хелен не позволяла ей убираться в своей комнате, чтобы служанка ничего не нарушила в ее творческой обители. Так что по утрам Эми-Роуз наглаживала их платья и укладывала волосы. А после этого могла заниматься чем угодно.
Девушка вздохнула. Интересно, каково это, всю ночь веселиться, танцевать, пить шампанское и ни о чем не тревожиться? Она положила пудру и румяна Оливии в шкатулку для косметики и выключила свет.
Потом прошла в противоположное крыло дома, где Генриетта – Гетти – прибиралась в спальне мистера и миссис Дэйвенпортов. Хотя в этом крыле «Порта Свободы» комнат было меньше, они были роскошные. Миссис Дэйвенпорт окружала себя шикарными коврами и непомерно большими диванами, такими же твердыми и неподатливыми, как она сама. Ее гардеробная была просторнее, чем квартира, в которой Эми-Роуз жила с матерью до переезда сюда. Эми-Роуз прислонилась к дверному косяку, Генриетта в этот момент разглаживала одеяла быстрыми взмахами кистей.
– Я здесь почти закончила, – сказала Гетти. – Может, сходишь на кухню и подготовишь все к возвращению Джесси?
Эми-Роуз кивнула. Повариха Дэйвенпортов сегодня с раннего утра уехала к Тремейнам, чтобы помочь с угощениями. Миссис Тремейн попросила ее об этом, потому что надеялась подать гостям особенные десерты Джесси.
Придя на кухню, Эми-Роуз обнаружила, что Джесси уже все отскребла и натерла. Эми-Роуз мысленно прочитала благодарственную молитву и села у длинного кухонного стола, чтобы поработать над своими планами относительно салона красоты и над рецептами бальзамов. Каждый вечер, переделав все дела, она часами составляла списки, экспериментировала, рисовала, стирала, перерисовывала до тех пор, пока не оставалась довольна, а потом переворачивала страницу и начинала все сначала. Ее пальцы гладили краешек одной из страниц, как мама когда-то гладила ее по щеке, укладывая спать.
Эми-Роуз читала свои рецепты, собирала ингредиенты, чтобы приготовить что-нибудь новое. Банка меда. Бананы размять и смешать с жидким сахарным сиропом. Хранившиеся на самых высоких полках масла, выжатые из растений и трав, которые она собрала в саду. Все необходимое для идеального средства, которое нужно наносить перед мытьем головы. Эми-Роуз не понимала, что нужно для того, чтобы вести бизнес, зато знала, что нужно, чтобы волосы были блестящими и здоровыми. Составляя свои средства для волос, она успокаивалась, мысли ее в это время бродили среди бесконечных возможностей, которые могло дать ей будущее.
Эми-Роуз вздохнула и зашуршала карандашом по странице тетради, зарисовывая идеи для интерьера салона рядом с рецептом бананово-медового средства. Ее салон красоты будет солнечный и гостеприимный. Она хотела, чтобы там подавали чай и закуски. Все будет выдержано в сиреневых тонах: это был любимый цвет ее матери. Напротив каждого кресла для клиента она представила большие, в позолоченных рамах зеркала, в которых будет отражаться нежный узор обоев. Удобные раковины для мытья и споласкивания, элегантная надпись на бутылках с продукцией и на вывеске над дверью… Вот только она никак не могла определиться с названием.
Тут со стороны входа в кухню загромыхали шаги. Это был Джон Дэйвенпорт: галстук развязан, пиджак перекинут через руку. Точно подогнанные по размеру брюки облегали его длинные стройные ноги. Эми-Роуз полагала, что Дэйвенпорты уже уехали на вечеринку. «Что он здесь делает?»
Джон быстро поднял взгляд и улыбнулся. Его легкий, беззаботный нрав смягчил черты лица, во многом доставшиеся Джону от матери.
– Думаешь, утюжок защитит от грабителей? – Он протянул к девушке ладонь. – Он же не горячий?
– Что? – Эми-Роуз посмотрела на свои руки. Оказывается, она прижимала к груди утюжок для волос. А она даже и не помнила, как схватила его. – Извините. Я думала, все ушли.
Щеки ее начали гореть.
– Я задержался в гараже. А потом так спешил одеться, что оторвал пуговицу, – объяснил Джон, показывая на рубашку. – Ты хорошо шьешь?
– Сносно, – сказала Эми-Роуз, рассматривая пол.
– Я попытался сам пришить пуговицу, но только палец исколол.
– Не уверена, что пришивание пуговицы можно назвать шитьем, – пошутила девушка.
В то же мгновение, как слова сорвались с губ, Эми-Роуз о них пожалела. Ее тон подразумевал близкую дружбу, которая исчезла, когда она превратилась из товарища по играм в служанку. В сердце кольнуло, и Эми-Роуз вспомнила совет Джесси. Прошлое должно оставаться в прошлом. У нее во рту пересохло от собственной дерзости, но Джон только рассмеялся. Она смотрела, как подскакивает его кадык, как на только что выбритой щеке появляется ямочка. Вскоре девушка робко рассмеялась вместе с ним.
Джон ловко расстегнул рубашку.
– В любом случае тебе понадобится вот это, – сказал он, подавая рубашку Эми-Роуз.
Та постаралась сосредоточиться на рубашке, а не на накачанных мышцах рук Джона, который остался в одной майке. Не смотреть, как его только что отпаренные брюки облегают талию. Пальцы девушки пробежались по швейному набору, нашли нужную иглу и шелковую нить, достаточно прочную, чтобы пуговица не отлетела, когда рубашка застегнется на его широкой груди.
– А что бы вы делали, если бы не нашли никого, кто смог бы ее пришить?
– Ходил бы голым, наверное.
При этих словах Эми-Роуз чуть сама не воткнула иголку в палец. Она зарделась и сделала вид, будто не услышала.
Джон придвинулся, чтобы понаблюдать за ее работой. Бедро молодого человека коснулось стола так близко от Эми-Роуз, что она почувствовала запах мыла, исходящий от его кожи, ощутила тепло, исходящее от его тела. От такой близости к Джону ее кожу начало покалывать. Еще несколько стежков, и пуговица была надежно пришита.
– Спасибо, Эми-Роуз. – Джон поднес рубашку к лицу. – Это куда лучше, чем просто «сносно». Даже моя мать ничего не заметит.
Он засунул руки в рукава, ткань натянулась на широких плечах.
Эми-Роуз улыбнулась и сложила швейный набор.
– А это что такое? – поинтересовался Джон, указывая на бумаги на столе.
Этот вопрос застал девушку врасплох. Джон взял в руки зарисовку ее салона. Он нахмурил лоб, изучая мечту Эми-Роуз, изображенную на бумаге.
Может ли она с ним поделиться? Даже Джесси не видела ее планов.
Пальцы Джона вскользь коснулись ее пальцев. Эми-Роуз заглянула ему в глаза. Было в них что-то такое, что придало ей смелости.
– Я хочу открыть свой салон красоты, – призналась девушка. – Специализироваться на волосах черных женщин, делать им прически. Сейчас мы многое пытаемся делать по журналам, которые составляют люди, которые на нас не похожи.
Эми-Роуз повернулась к своей тетради и пролистала ее, страницы пестрели составами для выпрямления и завивки на смеси французского и английского. Плечи ее расслабились, голос стал громче. Она провела исследование, изучила опыт других новаторов в парикмахерском деле. Забросала вопросами женщин в аптеках на Южной стороне, чтобы понять, какие средства им подходят лучше всего. И ей помогла мать. Эми-Роуз записала все, чему она ее научила.
– У красоты не одно-единственное лицо.
Когда она посмотрела на Джона, тот внимательно разглядывал ее. Щеки девушки зарумянились. Сколько раз она представляла себе такой момент… Волевой подбородок Джона был в каких-то сантиметрах от ее лица. Его кожа была гладкая, насыщенного коричневого цвета, контрастировавшего со снежной белизной рубашки.
Глаза Джона изучали ее лицо.
– Я думаю, это замечательная идея.
Его пальцы снова коснулись ее пальцев. По руке Эми-Роуз пробежал электрический разряд и прокатился по всему телу, вплоть до пальцев ног. От наполнившей девушку энергии кожа ее стала будто саднить, по рукам прошла волна мурашек.
– Вот ты где!
Этель резко остановилась, заметив незаправленную рубашку молодого мистера Дэйвенпорта и пылающее лицо Эми-Роуз. Они резко отстранились друг от друга, как два магнита с одинаковым зарядом.
– Извините меня, мистер Джон, – произнесла Этель, пристально разглядывая обоих. – Я искала Эми-Роуз.
– Добрый вечер, – ответил тот официальным тоном. – Я как раз собирался выезжать. – Он повернулся к юной служанке: – Спасибо еще раз, Эми-Роуз. Не знаю, что бы я делал без тебя.
Он посмотрел ей в глаза долгим взглядом. Сердце Эми-Роуз пустилось в галоп.
Глава 8
Руби
Музыканты прибыли вскоре после дополнительной обслуги. Рано утром нанятые по случаю приема служанки и повариха Дэйвенпортов деловито вошли с бокового хода, чтобы подготовить особняк Тремейнов к празднеству. Все они поклялись хранить молчание насчет того, что ресурсы семьи иссякают. Без тканей с фабрики главный источник прибыли Тремейнов был фактически перекрыт. О повышении арендной платы в общежитии Тремейнов не могло быть и речи, так что эти деньги едва покрывали стоимость здания.
А предвыборная гонка не могла ждать. Как не мог ждать и отец Руби.
Девушка оделась без помощи Маргарет, пытаясь выбросить из головы мрачные мысли. Платье облегало ее фигуру и было несколько более скандальным, чем могла бы одобрить мать. Но внешнее благополучие было превыше всего, и одеться по последней моде было в духе Тремейнов, даже если для этого пришлось пожертвовать платьем, сшитым в прошлом сезоне. Руби сделала высокую прическу, чтобы открыть длинную шею и изящные плечи.
Она чувствовала себя драгоценным камнем. И все же чего-то не хватало.
Руби посмотрела на свою голую шею и нахмурилась. Она бросила взгляд на дверь за спиной, опасаясь, что может прийти мать.
«Только разок полюбуюсь», – сказала она себе. Девушка подняла крышку шкатулки красного дерева, стоявшей на комоде. Послышалась музыка. Нежная мелодия напомнила ей колыбельную. Руби отодвинула в сторону сережки и хрупкий золотой крестик на цепочке. Аккуратно приподняла дно шкатулки. Свет заблестел на грани рубина, спрятанного в тайном отделении. Камень был великолепный, в форме слезы.
При виде его у Руби, как и всегда, перехватило дыхание. Камень-тезка был подарком от матери и отца на ее шестнадцатилетие. Это было до того, как мечты стали для них важнее счастья. Еще раз быстро глянув на закрытую дверь, Руби взяла колье за концы замка-карабина.
Темно-красный камень улегся в ложбинку на ее горле. Он был точно в цвет роскошной ткани платья. «Он бы сейчас подошел идеально», – подумала девушка с грустью, которую она хотела бы проглотить, но не могла. Отец решил баллотироваться в мэры из благородных побуждений. Но Руби не могла сдержать горечи, которая вздымалась внутри оттого, что ей приходилось прятать самое ценное, что ей когда-либо принадлежало. Это мучило девушку почти так же сильно, как и ожесточение, которое она почувствовала, когда родители попросили ее продать рубин. Как они могли? Это был подарок от них, а не какая-то безделушка. Камень был величественный, восхитительный, оправленный в золото. Идеальное отражение ее собственной уверенности в себе (в те моменты, когда Руби не ощущала себя второй скрипкой рядом с лучшей подругой). Стоило ей взять подарок родителей, а тем более надеть – и она чувствовала себя смелой и сильной.
Руби ничуть не сожалела о том, что заложила вместо рубина ожерелье матери. Так ей и надо: нечего было просить такое от родной дочери. А то, что мать так и не заметила пропажи, только подтвердило, что Руби приняла верное решение.
Музыка смолкла, и во внезапно повисшей тишине девушка услышала шаги за дверью. Она увидела, как ручка поворачивается, и завозилась с застежкой. Прятать рубин было уже поздно. Но нельзя было, чтобы кто-то узнал, что Руби его не продала. Камень и тонкая цепочка исчезли под вырезом платья.
– Ты готова? – спросила появившаяся на пороге миссис Тремейн.
– Да, – быстро ответила Руби.
Она перенесла вес на другую ногу, надеясь загородить собой шкатулку на комоде, которая выглядела так, будто ее взломали. Кожа девушки потеплела, когда Руби почувствовала на себе взгляд матери.
Миссис Тремейн вздохнула. Подошла к Руби.
– Я знаю, что ситуация оказалась сложнее, чем мы ожидали, когда твой отец вступил в предвыборную гонку, но это не навсегда. Погиб не весь урожай. И твой дядя пытается заключить контракты с другими фермами. Нужно просто немного подождать.
Руби напряженно кивнула, пока мать поправляла шаль, накинутую на ее плечи. Цепочка колье скользнула глубже, щекоча кожу. Руби надеялась, что корсет платья затянут достаточно туго и камень не звякнет об пол у ее ног.
– Возможно, твой отец этого не показывает, но он гордится тобой, – сказала мать.
Тело Руби застыло. Она хотела еще ненадолго удержать гневную решимость.
– Просто придерживайся плана, и все остальное устроится само.
План. В груди Руби снова вспыхнула злость. План, насчет которого ее мнения никто не спрашивал. Она решила, что продолжит защищать то, что важно для нее, начиная с маленькой частички ее личности, зацепившейся за многослойное платье. Руби так мечтала о том дне, когда станет хозяйкой в собственном доме, а рядом будет муж, который будет ее обожать, и куча детей. О том дне, когда к ней не будут относиться как к средству для достижения целей.
– Руби, что ты сделала со своей шкатулкой для драгоценностей? – Миссис Тремейн подобрала кусочки, казавшиеся обломками.
– Какая же это шкатулка для драгоценностей, если драгоценностей в ней нет?
Мать посмотрела на нее ровным взглядом с некой долей сочувствия. Потом как будто приняла решение, и лицо ее стало жестким. Она тихо сказала:
– Смени настрой, прежде чем спускаться к гостям.
«Настрой». Руби выдохнула, и весь ее гнев вырвался из легких с такой силой, что корсет чуть сдвинулся. Ее любимое колье со стуком упало на пол. Камень заскакал по паркету и остановился у скругленного мыска шелковой туфли матери.
– Руби, – сказала миссис Тремейн, и голос ее превратился в шепот, когда она нагнулась, чтобы поднять рубин. – Я думала, ты отдала его оценщику вместе с другими вещами. Ты ведь должна была отдать ему все мелкие ценные предметы, когда он приходил к нам.
Руби смотрела, как свет поблескивает на изящной цепочке. Яркий камень исчез в ладони матери, и с ним – все оправдания, которые девушка могла придумать.
– Руби?
– Вместо него я отдала другую вещь, – сказала она. Пульс начал гудеть в ушах. – Он мой. Я не понимаю, почему мне нельзя оставить его себе. Вы продали почти все остальное.
Миссис Тремейн была неколебима:
– Ты знаешь, скольким людям мы могли бы помочь?
«Всегда другим людям, – подумала Руби. – А мне – никогда». Они не собирались помогать родной дочери, которой приходилось улыбаться и притворяться, что все в порядке. Кроме того, по сути, все деньги уходили на предвыборную кампанию.
– А как же я?
Голос Руби прозвучал куда громче, чем было приемлемо. Ее грудь колыхалась при каждом вздохе. Она хотела только выхватить у матери цепочку, вернуть камень себе, почувствовать успокаивающую тяжесть колье. Руби знала: что бы она ни сделала, она стопроцентно утратит этот камень. Даже сейчас она уже испытывала терпение родителей, которое и так было на пределе.
– А как же я? – снова спросила девушка спокойным голосом, как будто ее сердце не было готово разорваться.
Она молча наблюдала, как мать принимает решение. И когда она это сделала, Руби все мгновенно поняла. Миссис Тремейн расправила плечи и сунула колье в карман пышной юбки.
– Когда-нибудь ты поймешь. А теперь, пожалуйста, заканчивай одеваться.
С губ Руби сорвался едва слышный звук. Стопы ее не двинулись с места. Двери закрылись с твердым звуком, который эхом прокатился по комнате. У Руби внутри разрасталась зияющая пустота.
И вернуть то, что принадлежало ей, теперь можно было только одним способом.
* * *
Руби стояла в фойе рядом с матерью с приклеенной улыбкой на лице. Челюсть сводило от слов, которым она не давала сорваться с губ, и от любезностей, которые она расточала вместо этого. Хорошее поведение – в этом заключалась ее единственная надежда. Она наблюдала за гостями, скользившими через фойе под сводчатым потолком. У женщин были высокие прически и длинные платья, их вели под руку мужчины в сшитых на заказ смокингах. Играли музыканты, официанты подавали шампанское и закуски на серебряных подносах, сотни фонарей украшали двор.
Прием был шикарный, но Руби думала только об одном: замечают ли гости темное пятно на обоях там, где раньше висела работа старого мастера? Мать говорила всем, что картина сейчас находится на выставке в музее какого-то далекого города. «Как это благородно, что мистер Тремейн покровительствует искусствам!» – говорили все. Но Руби гадала, не шепчутся ли они за их спинами: «Как пали сильные!» Одно дело – участвовать в предвыборной гонке, но разориться в ней – совсем другое. Девушка подавила желание коснуться рубина, которого, как она прекрасно знала, на ее шее не было.
– Можешь хотя бы притвориться, что тебе нравится вечер? – сказала мать, продолжая улыбаться.
– Мне бы он больше понравился, если бы на мне было мое колье, – пробормотала Руби.
