Сергей Федин "Дорога во тьме. Ч. 1"

Дорога во тьме. Ч. 1
Сергей Федин

Как пережить гибель близких и при этом не сойти с ума от горя? Что противопоставить кошмарам, разрывающим душу и разум, разрушающим границы реальности? Какие вопросы задавать себе, чтобы ответы дали сил жить дальше? И где искать эти вопросы? Макар Чуров, чтобы найти выход, погружается в тёмный колодец своих снов и видений. Где-то там, во тьме, он начинает поиски своей дороги.

Сергей Федин

Дорога во тьме. Ч. 1

Часть 1

Глава 1

С вершины старого клёна сорвался ярко-бордовый лист, танцуя первый и последний в своей жизни вальс. Плавно описывая круги, он медленно опускался вниз, в красно-жёлтый костёр опавшей листвы, чтобы ненадолго стать ещё одним тлеющим угольком в пожаре, разожжённом этой осенью. В таком же пожаре год назад сгорел и синий «фольксваген», в котором были Маша и Кнопка. Эта мысль пульсировала в голове мужчины, стоящего возле дерева и пустым взглядом следившего за этим одиноким полётом. Неожиданный порыв ветра подхватил почти коснувшийся земли лист, давая нежданную отсрочку в неизбежном. Мужчина с тоской смотрел ему вслед, а он всё мелькал красным пятном в кристально чистом воздухе солнечного октябрьского утра. В этот момент у него перед глазами кроваво пульсировали мигалки «скорой помощи», стоящей на мокрой обочине возле дымящихся останков «фольца». Небо в ту ночь тихо плакало, смешивая свою влагу с той, что блестела на его щеках…

Ветер, наигравшийся со своей игрушкой, плавно опустил её на тело реки, неспешно катящей свои воды недалеко от обрывистого берега, где стоял человек, прислонившийся к стволу дерева. Теперь этот бордовый лист обрёл свою собственную судьбу, по воле случая избежав участи своих собратьев, покоящихся у подножия их родителя. Одиноким огоньком свечи он мерцал на стальной поверхности реки. Мужчина продолжал смотреть вслед уплывающему в неизвестность листику, ставшему кораблём, пока тот не исчез за поворотом реки…

В прошлой жизни человека у дерева звали Макаром Васильевичем Чуровым, тридцати трёх лет, и до не давнего времени он считал себя вполне счастливым человеком. Была работа… не сказать, чтоб она ему очень нравилась, но, по крайней мере, им хватало, даже что-то удавалось откладывать… Были друзья, какие-то свои увлечения… В центре же всего этого была его семья. Макар очень любил жену с пятилетней дочкой, но он давно свыкся с этим чувством, они были частью его жизни – как воздух, которого не замечаешь, пока он есть. Как зачастую бывает с людьми, они не осознают ценность чего-либо, пока этого не лишаются.

После той аварии жизнь Макара разделилась на «до» и «после». Работа, друзья, увлечения остались там, за чертой, даже ближайшие родственники отошли для него в тень. После похорон с закрытыми гробами он пытался жить старой жизнью, ходить на работу… Но работа вызывала лишь чувство нарастающего раздражения. Также не было ни сил, ни желания встречаться с родными и друзьями с их хотя и искренними, но выворачивающими наизнанку заботой и сочувствием. От всех этих взглядов, осторожных прикосновений его коробило, и откуда-то из глубины начинал накатывать гнев. Он понимал, что ведёт себя несправедливо, эгоистично. Возможно, он, как и прежде, был крайне необходим окружающим, но все его чувства как бы подёрнулись льдом.

Говорят, что время лечит. Что ж, наверное, это так… но до сего дня он не ощутил его чудодейственного действия. Этому, помимо прочего, способствовали частые сны. Какие-то из них были не более чем странными, оставляющими после себя в голове серый рой туманных образов и чувство, что упустил что-то важное, что не давало покоя. Но где-то в месяц раз Макар видел другие сны… Кошмары. Кошмары, из которых он вырывался обратно в реальность, словно поднимаясь со дна Марианской впадины сквозь кипящую смолу. Он просыпался в холодном поту с бешено бьющимся сердцем, дикий полукрик-полувой застревал в горле, тело становилось напряжённым как струна, готовая порваться в любой момент. Когда разум и чувства, оскальзываясь в топких остатках кошмара, наконец-то обретали подобие равновесия, в мозгу оставалась ослепительно ясная, как вспышка молнии, мысль: ещё одно мгновение, всего одно – и он остался бы в этой бездне бурлящей тьмы.

После одной из таких ночей Макар увидел в зеркале человека, очень на него похожего, но только вместо тёмно-русого цвета волосы его оказались едва ли не белее тополиного пуха.

Макар всегда считал себя не слишком эмоциональным человеком с крепкими нервами и способностью рассуждать здраво, не впадая в панику и не питая ложных иллюзий. Благодаря этим качествам он ещё держался, но вместе с тем чётко понимал, что ещё немного – и он окончательно соскользнёт в тёмные коридоры безумия, из которых не сможет выбраться, а в мире останется лишь пустая оболочка, пускающая слюни.

До недавнего времени его спасали изматывающие тренировки, которым он подвергал себя в зале, где преподавал его старый тренер по карате. Во времени он был практически не ограничен, так как четыре месяца назад уволился с работы. Это случилось как раз после того, как его голова поседела. Оказалось неимоверно тяжело ходить на работу, точно автомат, здороваться и общаться с людьми, а самому судорожно пытаться вспомнить и разгадать ночные головоломки. Параллельно с этим приходилось гадать, сошёл ли он с ума, а если нет, то когда это должно произойти – по пути на работу, на ней самой или дома? Физическая усталость ненадолго разжимала тиски, сдавившие его голову и душу, но на очень короткое время – до того момента, пока он не засыпал и начинал видеть сны. Всё остальное время, пока Макар не спал, он чувствовал себя относительно хорошо.

Поначалу сны не особо тревожили его, но по прошествии полугода стало очевидно, что это не просто тоска по ушедшим близким, а нечто переходящее за грань обычного человеческого горя. Он пробовал принимать снотворное в надежде вырубиться до утра, без сновидений; но выходило только хуже. Сны продолжались… Ему даже показалось, будто они стали более реальными, а после приёма лекарств стало гораздо труднее просыпаться. Он всё так же не мог вспомнить, что ему снилось ночью, но сквозь неясный морок стали проступать отдельные образы. Самыми яркими из них были Танюшка, которую он чаще всего называл просто Кнопкой, и видение старого двухэтажного дома. И если то, что он видел в снах Кнопочку, было естественно, то дом вызывал в нём смутное узнавание и тревогу.

Таблетки, видимо, стали своего рода детонатором. Даже после того, как он перестал их принимать, в последующие два месяца его состояние начало значительно ухудшаться. Идти же на приём к врачу Макар категорически не хотел. Он очень хорошо помнил историю, случившуюся лет пять назад с его соседом по лестничной площадке Петром Сергеевичем, учителем физики. Этот добрейший пожилой человек неожиданно начал слышать по радио передачи, где диктор настоятельно требовал от него убраться в квартире. Петр Сергеевич возьми и обратись за помощью к нашим докторам. Как-то Макар навестил его в психиатрической лечебнице, где обнаружил некую карикатуру на знакомого некогда человека… Такой судьбы для себя он не желал. Лучше уж…

И вот этот печальный спектакль, в котором Макар Чуров исполнял главную роль, близился к своему логическому завершению. Занавес. Только оваций с цветами не предвидится. Хотя букет с четным количеством цветов будет приемлем при определённом раскладе. Мысль о таком варианте развития событий посетила Макара неделю назад, когда кошмары стали ежедневными, а по пробуждении всё больше уродливых пазлов, вырезанных из тела ночного безумия, оставались в его голове. Видения были яркими и болезненными, как раскалённый гвоздь, забитый в тело, но продолжали оставаться разрозненными, не желая собраться в единую картину. Ужас прошедшей ночи подтолкнул Макара к самому краю кроличьей норы, у которой не было дна.

…Жар, боль, чёрная вьюга…Макар видел себя приколоченным к кресту. Кнопка бежит к нему, тянет свои ручонки… она кричит, но звука не слышно… Он пытается прорваться сквозь поле колючей проволоки, оставляя на ней куски своей плоти, щедро орошая кровью смесь из болотной жижи, испражнений и человеческих останков. Улыбающиеся мертвецы приглашают лечь рядом… Чёрный дом давит на него плитой своей тени… Из темноты свинцовыми волнами расходится колокольный звон, вдавливающий своей тяжестью в землю, от которого начинает ломить зубы и выворачивает наизнанку…Маша с Танюшкой стоят, прижавшись друг к другу, в окружении шелестящих голубых звёзд. Их круговерть скрывает притаившегося зверя, готового к последнему броску… Он сам в теле зверя, жаждущего убивать… Лицо Кнопки, она что-то говорит, но слов не разобрать из-за шума радиопомех, кроме последних:

– …ПА ЗА…РИ. …АС, Я НЕ Б…СЬ, Я…Е БОЮ… …Х…

…Макара выбросило из мира кошмара, с размаху приложив о давно немытый пол, на котором он очнулся, судорожно ловя воздух широко открытым ртом. Бледный свет раннего утра делал окружающую обстановку похожей на кадры чёрно-белой хроники. Его потные руки слепо шарили в этом неверном свете по ламинату, будто что-то ища. Из выпученных глаз текли слёзы, скатываясь по подбородку, тело сотрясала крупная дрожь. Онемевшие губы шептали:

– Девочки мои, я уже иду, я скоро, всё будет хорошо, всё будет хорошо, папа рядом…

Он видел перед собой лишь два родных лица, они звали его, он был им очень нужен. Путаясь в скомканном постельном белье, упавшем вместе с ним с кровати, он поднялся на трясущихся ногах, выставив перед собой руки, словно слепец. Шатаясь, сделал несколько неуверенных шагов, пытаясь догнать стоящие перед его мысленным взором две обожаемые фигуры. Ноги запутались в зацепившейся за них простыне, и Макар, вытянувшись во весь свой двухметровый рост, рухнул на пол, со всего маху приложившись лбом о дверной косяк. Вспышка – и его засосало в чёрный водоворот, на этот раз без сновидений…

…Макар сидел, прикрыв веки, возле дерева, облокотившись спиной о ствол. Открыв глаза, он посмотрел вверх, туда, где пронизывая красно-жёлтые витражи листвы, солнечный свет яркими лучами устремлялся вниз навстречу обращённому к нему лицу. Макар поднял руку, прикрываясь от разыгравшихся солнечных зайчиков. Проведя рукой по лицу, он болезненно сморщился, когда пальцами неосторожно задел пластырь прикрывающий рассечение на шишке занимающей пол лба. После того как он навернулся о косяк, события начали развиваться подобно камнепаду, сметающему с пути любые рамки и понятия о том, что реально или нереально…

…Открыв глаза, Макар попытался встать, что оказалось не лучшей идеей. В голове начала свою работу адская кузница, вознамерившись своими молотами разнести к чертям собачьим его многострадальную голову. Осторожно положив голову обратно на пол, он решил подождать, пока боль немного отступит. Макар не знал, сколько он так пролежал, вперив взгляд в плинтус, прокручивая в голове, словно слайды, произошедшее с ним за последнюю неделю, пытаясь проанализировать и принять верное решение. На кухне из крана, словно метроном, отбивающий такт, капала вода, разбиваясь о гору грязной посуды. Кап… кап… кап… Эти звуки завораживали, заставляли слушать себя, обещали покой. Как хорошо было бы так вот лежать, смотреть на щель между полом и плинтусом и слушать это убаюкивающее «кап-кап-кап»… Вслушиваться в это ожившее звучание времени, когда каждая капля разбивает хрупкое стекло настоящего, превращая его в прошлое, а прошлое унося в океан забвения. Макар очень устал, а забвение обещало покой, вечный покой… Никаких тревог, никаких воспоминаний, а главное – никаких снов. Он обретёт настоящую свободу.

Внезапно совсем рядом раздался негромкий шелест, но для Макара он был сродни пушечному выстрелу. Наваждение, вызванное звуком падающей воды, медленно отступало… Понемногу из тумана начал проявляться окружающий мир. Со всеми чувствами вернулись боль и тошнота, тело сильно затекло, и сейчас в него как будто воткнули тысячи иголок разом. Несмотря на свое плачевное состояние, Макар был рад этой боли, это была далеко не та боль, которую нельзя терпеть. Благодаря ей он смог начать связно думать, окончательно прогоняя дурман из головы. Но выдернуло его из небытия нечто совсем другое. Преодолевая слабость и то, что у него в голове опять начали работать молоты, он приподнялся на локтях и медленно, борясь с приступами дурноты, посмотрел в сторону кухни. Не заметив ничего необычного, перевёл взгляд на входную дверь и увидел то, что искал. Возле полки для обуви, в хлопьях пыли, лежал тетрадный лист в клеточку, сорвавшийся со стены. На нём детской рукой был изображен немудрёный рисунок. Посередине стояла девочка, справа она держала за руку маму, слева – папу. Папа на картинке был нарисован только по грудь. Когда Макар, впервые увидевший рисунок, спросил у Кнопки, почему она нарисовала его только наполовину, она ответила: «Папа, ну ты просто не поместился на таком маленьком листике, ты ведь такой большой…».

Тогда они вместе Машей долго смеялись, сейчас же по его лицу текли слёзы, но от этих слёз стало немного легче. Рассматривавшему белеющий в полумраке коридора клочок бумаги Макару показалось, что от него исходит слабое свечение, в лицо едва заметно повеяло тёплым ветерком с лёгким цветочным ароматом. Макар с силой зажмурил глаза, в голове мелькнула мысль: «Ну вот и глюки. Странно, я ждал их гораздо раньше».

Когда он вновь открыл глаза, не было никакого свечения, никакого ветра. Макару даже стало немного жаль, что всё это было не более чем плод его воспалённого воображения, ведь, по сути, это стало единственной светлой искоркой в темени прошедшего года. Он был на сто процентов уверен, что времени у него почти не осталось до того момента, когда сон сломит его и утащит в мир кошмаров. В его персональный ад. Можно было, конечно, попытаться отсрочить неизбежное, сопротивляясь желанию организма перезагрузиться, но в итоге его всё равно, как уже это случалось не раз, вырубит. Днём раньше, днём позже… итог будет один – его выбросит за пределы разума, либо, как поётся в песне, «…разбежавшись, прыгнуть со скалы…». Прямо скажем, выбор небогат, но он есть. Находиться всю оставшуюся жизнь во власти кошмаров, потеряв всё человеческое, либо покончить со всем разом – и всё… а что там, за гранью земного, ещё никто не вернулся, чтобы рассказать.

Губы Макара растянулись в невесёлой усмешке: «Что ж, похоже, мне предоставляется великолепный шанс проверить всё самому».

Глубоко вздохнув, он стал потихоньку подниматься. Для начала, встав на четвереньки, он добрался до рисунка дочки. Очень осторожно, как будто прикасался к старинному пергаменту, готовому рассыпаться в прах, взял его в руку и прижал к губам. На него снова повеяло едва уловимым цветочным ароматом. Запах был смутно знакомым. Макар, пытаясь разбудить свою память, вздохнул полной грудью – и… и оказался перед раскрытым окном в летний день…

…В конкретный день, 27 июля позапрошлого года. Тогда они втроем собрались на пикник, который ему из-за работы приходилось несколько раз переносить. Но сегодня всё получилось, и они радостно вышагивали по старой ивовой аллее. Никто не попадался им навстречу, они шли одни под сенью шелестящей листвы. Кнопка с рюкзаком в виде зайца с визгом носилась за бабочками, они с Машей шли, взявшись за руки, и разговаривали ни о чем. Аллея закончилась, и они углубились в заброшенный парк бывшей графской усадьбы. Тропинка вилась вверх по склону, вокруг стояли, будто стража, старые деревья, поросшие мхом. Некоторые из них были повалены непогодой и временем. Их оплетали дикие вьюн и виноград, преображая в фантастические фигуры. Там были дракон, корабль, вставшая на дыбы лошадь… До самой старой усадьбы они так никого и не встретили.

Деревья расступились, и они увидели сам дом, стоящий в зарослях крапивы, в которой прятала свои ягоды малина. Двухэтажный особняк был местной достопримечательностью, которую, даже как бы охраняло государство, но данная забота никак не отражалась на окружающем ландшафте. На территории усадьбы ранее располагались различные учреждения, такие как склад, всякого рода конторы, даже как-то одно лето там был пионерский лагерь. Все они в скором времени после открытия закрывались по разным, зачастую трагическим и таинственным, обстоятельствам. Достоверно было известно об одном из последних случаев, после которого закрыли пионерский лагерь. В то лето семьдесят второго года бесследно пропала маленькая девочка, а потом ещё трое ребятишек… И на следующий год новые корпуса, которые специально построили для отдыхающих детей, уже никого не приняли. Они так и остались никому не нужными, брошенными гнить и разрушаться, с тоской взирая заколоченными окнами на проплывающие мимо года.

Корпуса одно время пытались приспособить под общежитие для рабочих, но после пожара в одном из корпусов с гибелью пятерых человек их забросили окончательно. Саму усадьбу объявили памятником архитектуры, и на этом официальный список жертв этого места прервался… Но только официальный. Сам дом хотя и выглядел старым и заброшенным, но никак не дряхлым. Даже все окна были целыми, что само по себе считалось чудом.

Дом был стар, и, как и о всяком старом заброшенном доме, о нём ходило много слухов, историй и откровенных страшилок. Хотя для большинства людей он был просто старым домом, тем не менее, тропинкой, которая проходила мимо него, пользовались неохотно, из-за чего она практически заросла травой. Многие из тех, кто побывал рядом с особняком, испытывали сильные головные боли, чувство тревоги, некоторые даже видели галлюцинации. Но никому и в голову не приходила мысль, что причина могла таиться именно в самом этом доме, – всё валили на погоду и магнитные бури. Если же кто-то изредка и робко предполагал нечто подобное, над ним посмеивались, тем самым стараясь убить свои страхи, отрицая саму возможность их существования.

Тем не менее люди иногда ходили этим путём. Причина была в том, что это был самый короткий путь к озеру, куда Макар и направлялся со всей семьей. Напротив крыльца были старые клумбы, в которых росли цветы, но их названия Макар не знал. На вид самые обычные колокольчики, только цветом напоминали закатное небо. Ну и запах… Вот как раз таки запах у них был необычайно приятным, непохожим ни на какой другой.

– Папа, я хочу вон тот цветочек, можно я сорву его и буду красивая как принцесса?

Макар рассмеялся, взглянув на дочь:

– Ты у меня и так самая красивая и самая что ни на есть распринцесса!

– Не разрешай ей, – вмешалась Маша. И уже обращаясь к Танюшке, слегка нахмурила брови:

– Цветочки с клумбы рвать нехорошо, нас отругают.

Танюшка надула губы и с надеждой посмотрела на отца:

– Ну па-а-п…

Макар, не сдержав улыбки, ехидно спросил у жены:

– Маш, а кто ругать-то будет?

– Кто надо, тот и будет, – строго сказала Маша. И, указав рукой на особняк, зловеще прошептала: – Вон в том старом доме злой дядя живёт.

С последними словами, сорвавшимися с губ Маши, как бы подтверждая, что в доме действительно кто-то есть, внутри особняка раздался громкий скрежет. Было похоже на то, что по ржавому железу с силой провели чем-то острым. Через секунду звук повторился.

Машка так и застыла с приоткрытым ртом и округлившимися глазами. Кнопка пулей подлетела к Макару, который, услышав это шум, рывком развернулся, готовясь встретить опасность. Оценив, что, по крайней мере, в данную секунду им ничто не угрожает, он бережно поднял перепуганную дочку на руки и, прижав к себе, подошел и обнял здорово перетрусившую Машку. Про себя он пришел к выводу, что, скорее всего, в доме что-то рухнуло, хотя два раза подряд это могло произойти вряд ли. Оставались бомжи и различная шпана, в чём Макар, по правде говоря, тоже сомневался. Сколько бы он здесь ни ходил, даже вечером, никого из их братии не встречал. Эту мысль подтверждало отсутствие рядом с домом пустых бутылок, пачек из-под сигарет, бычков… да и вообще какого бы то ни было бытового мусора, хотя здесь точно никто не убирался. Не любила местная шантрапа данное место, факт. Макар во время этих недолгих размышлений продолжал баюкать Танюшку, а другой рукой гладил пепельные волосы жены. Выругавшись про себя, Макар решил, что хватит с него головоломок, в конце концов, они идут на пикник, ну и нечего здесь торчать.

– Ну что носы повесили? Всё хорошо, я с вами, ничего не случилось. Пойдёмте-ка на озеро и организуем самый замечательный пикник на свете!

Маша немного смущённо посмотрела на него:

– Никогда мне этот дом не нравился, идём поскорее отсюда!

– Ну а я что говорю?!

В отместку за их испуг Маша решительно подошла к клумбе, на секунду замерев, словно перед погружением в холодную воду, резко нагнулась, сорвала один цветок и с победной улыбкой подошла к Макару, всё ещё державшему Танюшку на руках.

– Держи, солнышко, вот твой цветочек.

Маша закрепила цветок у дочки в волосах.

Макар с наслаждением вдохнул полной грудью чудную смесь из цветочного аромата и запаха Танюшкиных волос, брошенных тёплым ветром ему в лицо.

Кнопка подняла головку от груди Макара и, серьёзно посмотрев ему в глаза, сказала:

– Папа, я не испугалась этого, этого злого дядю, который так страшно шумел. Я не боюсь его! Вот честное слово, я не боюсь!..

…Ветер в волосах его дочери, запах её волос, смешанный с ароматом странного цветка. «Я не боюсь!» – так она говорила, когда действительно чего-то сильно пугалась. Так она сказала в его последнем сне. А может, и во всех остальных, которые он видел в течение года после их похорон. Его девочки… Они звали его, им требуется его помощь!.. Бред, возможно, но всё в течение последнего года в большей или меньшей степени походило на бред, так что это вполне укладывалось в картину его нынешней повседневности.

Свет летнего дня постепенно уступал место сумраку квартиры. Звуки летнего леса в вязкой тишине, прерываемой только капающей из крана водой… Убрав рисунок от глаз, Макар устало привалился спиной к стене, положив руки на колени, и стал прислушиваться к своим мыслям и ощущениям.

Трель дверного звонка разорвала цепь его размышлений. Макар сидел в лёгком замешательстве, пытаясь представить, кого это принесло. Он точно никого не ждал, и, зная его нелюдимость, особо в гости к нему в последнее время никто не рвался. Трель повторилась уже более настойчиво. «Не открою, позвонят и уйдут», – решил он.

Но кто бы ни пришёл, он серьёзно вознамерился увидеть хозяина квартиры. Звонок трезвонил настырно до раздражения, чей-то палец вдавил его и уже не отпускал. Макар зажал руками уши, но звон, как бормашина, проникал в его многострадальный мозг. Вскочив на ноги, Макар подлетел к двери и вырвал провода от звонка. К ним добавился ни в чём не повинный телефонный провод.

– Вот так!..

Макар стоял в коридоре и сжимал изо всех сил в кулаке оборванные провода, как будто это были ядовитые змеи. Однако насладиться чувством победы ему не дали, после непродолжительной паузы раздался уже телефонный звонок. Того самого телефона, провод от которого он только что вырвал и сейчас сжимал в руке. Где-то с полминуты он тупо смотрел на разрывающийся от звона телефон. Макар представил себя со стороны: жилистый седой мужик двухметрового роста, в одних трусах, заросший щетиной, пытается задушить в кулаке провода и боится подойти к телефону, который не должен работать. Картина складывалась неутешительная – пациент буйного отделения в период обострения. Пока он размышлял, кому-то, судя по всему, надоело ждать, и дверной звонок взорвался, присоединяя свой голос к голосу телефона. Неизвестная сила заставляла этот безумный дуэт мёртвых вещей наполнять квартиру своими воплями. Всё тело Макара покрылось гусиной кожей, в животе разлился жидкий азот, к горлу подкатила тошнота. В мозгу пронеслась мысль: «Так вот как это начинается! Я схожу с ума немного раньше, чем ожидал. Ну и гори оно всё синим пламенем! Пускай у меня начались глюки, но я пока ещё могу связно мыслить… Возможно, успею завершить все свои дела до того, как окончательно слечу с катушек».

Дверной звонок и телефон буквально разрывало, ещё немного, и они начнут оплавляться, капая раскалённой пластмассой. Макар попытался расслабиться, закрыв глаза, глубоко вздохнул, надеясь, что наваждение вот прямо сейчас прекратится и мир обретёт хотя бы подобие привычной реальности. Но из этого ничего не вышло: звук становился то совсем низким, словно гул самолёта, то взвивался до ультразвука, от которого начинало ломить зубы. Галлюцинации это или нет, терпеть эту акустическую агрессию далее для Макара становилось невыносимым; пора попытаться это прекратить.

На негнущихся ногах, словно на нём были заржавленные доспехи, он сделал шаг к тумбочке со взбесившимся телефоном. Нужно было сделать ещё один шаг, но аппарат, как будто решив подразнить его, начал от него удаляться и уже трезвонил в конце длиннющего коридора. На Макара начала наваливаться паника, грозя раздавить его всей своей тяжестью. Сжав зубы, упрямо наклонив голову и собрав остатки воли, он изо всех сил рванулся вперёд, вытянув руку и всем сердцем желая заткнуть эту тренькающую дрянь. Тумбочка оказалась гораздо ближе, чем он думал. Со всего размаху врезавшись бедром в острый угол тумбочки, Макар зашипел от боли, но эта же боль добавила ему уверенности в себе, ведь если он чувствует боль, значит, ещё не полностью выпал из реальности. Он обнаружил, что до сих пор сжимает в вытянутой руке оторванные провода, а из другой не выпустил листок с рисунком Кнопки. Боль сделала цветные линии, выведенные родной ручонкой, яркими, точно в них закачали неон. А они, в свой черёд, дали эффект вентилятора, разгоняющего туман в его голове и противную слабость из тела.

Посмотрев на (как ему показалось) уже не так уверенно дребезжащий телефон, он, отбросив провода в угол и не теряя более ни секунды, протянул руку к трубке. Пальцы плотно обхватили пластиковую ручку, и Макар медленно начал её поднимать. Аппарат, издав последний треньк, затих, его дверной собрат также оборвал себя и затаился. Макар стоял с трубкой в руке и наслаждался тишиной, как боец после канонады. Он раздумывал, а не положить ли трубку обратно на рычаг, ведь наверняка ему всё это почудилось и в телефоне он услышит лишь тишину. Но он вновь посмотрел на картинку своей дочери, и ему сделалось невероятно неловко и стыдно за свою слабость. Ухмыльнувшись, он обронил:

– «Тряхнул гривой – будь львом», нечего сопли размазывать.

Втянув в себя воздух сквозь зубы, Макар поднёс трубку к уху. В голове возник странный образ: будто он маленький мальчик, осторожно, на цыпочках, подобравшийся к двери, за которой разговаривают взрослые, и тихо-тихо, так, чтобы его не услышали и не прогнали, приложил ухо к двери и старается не пропустить ни одного слова, хотя сам многое не понимает из того, о чём там говорят, но услышать это кажется ему крайне важно. Очень похоже, только он давно не маленький мальчик, а вместо двери трубка сломанного телефона, и самое главное – кто и откуда те взрослые с их страшными тайнами. Также непонятно, что он надеется услышать.

Тишина… Ни гудков, ни щелчков, никаких других шумов. Макар так сильно прижимал трубку, будто хотел вживить её себе прямо в мозг. Ничего – абсолютная тишина. Когда у Макара начали плавать перед глазами чёрные пятна, он сообразил, что всё это время не дышал, пытаясь расслышать хоть что-нибудь. Он судорожно набрал полную грудь воздуха и выдохнул, чёрные пятна быстро пропали, дыхание выравнивалось. Макар почувствовал лёгкий укол разочарования (не было никакой страшной тайны, он просто постепенно сходит с ума). С другой стороны – огромное облегчение (тайна грозила быть слишком страшной, от которой уже не спрятаться ни под одеялом, ни на дне стакана). Он оторвал трубку от уха (наверняка будет красное) и медленно начал опускать её на рычаг. Трубка замерла на полпути, Макару как будто что-то послышалось (он очень надеялся, что послышалось). Трубка дрожала вместе с правой рукой, в которой была зажата. Макар не понимал, что происходит: то ли рука дрожит от перенапряжения (с такой силой он сжал трубку), то ли телефонная трубка обрела собственную жизненную силу и волю. Заставив себя успокоиться, Макар поднял её на уровень глаз. Звук повторился, изнутри микрофона что-то тихонечко скребло коготками, словно просясь впустить.

– Никого там нет и быть не может, это только моё воображение, моё чертово воображение!

Копошение в микрофоне прекратилось. Понимая, что поступает неразумно, Макар поднёс трубку к уху. Взрослый, пытающийся уцепиться за остатки здравого смысла, говорил ему, что это глупая и, быть может, даже опасная идея, не сулящая ничего хорошего. Но ребёнок, который прятался внутри него, уже слишком близко подобрался к запретной двери, ему требовалось немедленно услышать, что там, за ней, и, возможно, понять.

Голос, возникший в трубке, был больше всего похож на шелест сухих опавших листьев, гонимых осенним ветром:

– От-кр-о-оо-й дв-е-е-е-ри… – пауза, заполненная шумом ветра. И далее: – На-айди Про-о-во-дника-а. Защи-ти-и…

Снова пауза… Кто бы ни был владельцем шелестящего голоса, слова давались ему с огромным трудом, словно они были гранитными валунами, которые он пытался закатить на гору. Конец фразы Макар больше угадал, чем услышал, голос слабел и начал забиваться помехами, но некто пытался сказать ему что-то ещё, возможно самое важное:

– О… ив… у… и… я…

Что-то разобрать среди поднявшейся бури статических помех не представлялось возможным, но Макар всё равно пытался хоть что-нибудь расслышать. Сквозь занавес электрического шума пробивались лишь отдельные звуки:

– …Тру… у, б… сь… ку…

– Что?! Я не слышу! Кто это говорит?! Что вам от меня надо, вашу мать, уроды?! Я вас не боюсь, приходите, суки, посмотрим, кто кого!

Напряжение, которое он испытывал в течение года, достигшее апогея в последние дни, прорвалось наружу. Макар орал как никогда до этого, выплёскивая в крике всю накопившуюся боль и отчаяние. Прекратив орать, Макар тяжело отдышался. В трубке были треск и шипение, но к ним добавился какой-то новый аккорд. И вдруг из всего этого хаоса, как кит, пробивающий толщу воды и выпрыгивающий над поверхностью океана, пробился оглушительный крик:

– БРОСЬ ТРУБКУ, БРОСЬ ТРУБКУ, БРОСЬ ТРУБКУ!!! – голос был другим, рокочущим, как гром.

От неожиданности Макар разжал пальцы, и трубка выпала из них. Это спасло ему жизнь – жизнь, с которой он всерьёз решил расстаться самостоятельно, но, видимо, нечто решило ему в этом помочь. Падая, трубка развернулась микрофоном в сторону зеркала, висящего на стене; в этот момент из него ударил чёрный луч и вместо его головы попал в её отражение на стене. Не было ни взрыва, ни ярких вспышек, луч как дым растворился в заляпанной зеркальной глади. Но отсутствие внешних эффектов компенсировалось конечным результатом: зеркало заволокло чёрной матовой плёнкой, которую спустя миг перечеркнули молнии трещин, превращая когда-то идеально гладкую поверхность в выжженную солнцем пустыню. С деревянной рамки, как струпья с кожи прокажённого, начал отваливаться лак с кусками трухи, которая мгновение назад была здоровой древесиной. Макар с минуту молча смотрел на чёрную кляксу зеркала с остатками трухлявой рамы. Не докричись до него его таинственный собеседник (собеседники?), вместо зеркала на полу разлагался бы его труп.

Макар осторожно дотронулся до зеркала. Оно было холодным, как окно, за которым во мраке ночи бушевала зимняя буря, правда, рассмотреть что-либо в нём кроме каньона трещин было нельзя. Опустив голову, Макар увидел, что всё это время не выпускал из рук рисунок, как утопающий не отпускает спасательный круг. Аккуратно сложив его, он хотел было убрать его в карман, но понял, что до сих пор стоит в одних трусах. Пройдя в комнату, Макар сел на смятую кровать, поискав глазами в окружающем его бардаке свои вещи. Подцепив ногой джинсы, он стал не спеша их натягивать. Мысли у него в голове разбегались, словно испуганные лошади из горящей конюшни.

Теперь, помимо неизбежного сумасшествия и варианта прекратить мучения путём ухода из жизни, для него поначалу не ясно, а будто мираж в пустыне, начала проступать третья возможность – возможность невероятная, фантастическая! То, что он, Макар Васильевич Чуров, всё это время в течение года получал в своих снах послания от мёртвых жены и дочери. Возможность того, что их похороны – это ещё не конец и существует нечто, что вмешалось в их размеренную жизнь, превратив её в кошмар. Он не исключал того, что всё ж таки ещё год назад, после аварии, тронулся умом, а сейчас эта болезнь прогрессирует. Но зеркало! Это же не было галлюцинацией! Или было? В этот момент источенные ржой крепления не выдержали, и зеркало рухнуло на пол, заполнив коридор звоном разбитого стекла.

Выйдя в коридор, Макар осмотрел место падения. Чёрные стразы в обломках трухлявой рамы были рассыпаны по всему полу. Присев на корточки, он взял один из осколков и задумчиво осмотрел: обычный кусок стекла и такой реальный! Повертев осколок в руках, Макар бросил его обратно на пол, при этом порезав указательный палец. Капелька крови запылала рубином на чёрной поверхности, подмигнула Макару… и в следующее мгновение кровь исчезла. Моргнув пару раз, Макар взял другой осколок и выдавил на него немного крови. Через секунду история повторилась – капля исчезла, как будто стекло всосало её, как пиявка. Зажав кровоточащий палец, Макар проворчал себе под нос:

– Добро пожаловать в Страну чудес!