Сергей Федин "Дорога во тьме. Ч. 1"

Теперь осталось только встретить Белого кролика, чтобы тот показал местные достопримечательности. Начав подниматься, он застыл, в голове пронеслось: «Стоп, голос в трубке велел найти проводника и что-то насчёт открытия дверей. Правда, каких дверей и где их искать, непонятно, хотя одна из них находится прямо передо мной. Неплохо для начала».

Разогнувшись, Макар сделал несколько шагов к входной двери. Чудом не порезав босые ноги, он заглянул в дверной глазок. Лестничная площадка была пуста. Перед тем как открыть дверь, его ладонь коснулась кармана, где лежал его оберег, рисунок дочери. Замок послушно щёлкнул, и дверь свободно подалась вперёд.

Стоя на площадке, Макар смотрел, как на коричнево-серой плитке играют в догонялки солнечные зайчики, проскользнувшие через окно, в которое заглядывало погожее осеннее утро. Макар стоял, прислушиваясь, хотя понятия не имел, что он хочет услышать или увидеть. Где-то на верхних этажах заработал лифт и медленно пополз вниз. Хлопнула подъездная дверь, судя по звуку, зашли несколько человек. Обычные звуки обычного подъезда обычной панельной десятиэтажки.

– Ну, видимо, не та дверь.

Взявшись за ручку, он уже собирался вернуться в квартиру, когда под ногами увидел красный кленовый лист. «Наверное, ребёнок с улицы принёс».

Подняв лист так, чтобы на него падали солнечные лучи, Макар прокрутил его между пальцами, любуясь игрой света на резных гранях. Слегка улыбнувшись, Макар втянул носом пряный запах опавшей листвы, который всегда ему нравился, а Кнопка, зная об этом, собирала вместе с Машей для него осенью гербарий.

Воспоминание о семье стёрло улыбку с его лица. Продолжая чисто механически крутить лист в пальцах, он вошёл в квартиру, но дверь запереть не успел.

– Макар Васильевич Чуров?

Голос был молодой, с нотками напускной строгости. Развернувшись, Макар безразлично посмотрел на живописную группу. Впереди, выше остальных на ступеньку, стоял старлей с заткнутой за погон форменной кепкой. Здоровый такой парень, кровь с молоком, видно, любит железяки в тренажёрке потягать… Лицо простое, но без явных признаков тупости, что обнадёживает. Двое других были младшим и старшим сержантами, особой статью не отличались, что восполнялось громоздкими брониками, поверх которых висели АКСУ. Тот, что младший, ещё совсем мальчишка заметно нервничал, его пальцы без конца теребили предохранитель. Старший, примерно ровесник Макара, с заметным пивным брюшком, видимо, в подобных мероприятиях участвовал довольно часто, спокойно следил за ним. Эти мысли пронеслись в голове Макара за считанные секунды, пока он рассматривал пришедших.

– Да, это я.

– Жалоба поступила на вас. Поступил сигнал, что из вашей квартиры доносились громкие крики, нецензурная ругань и звуки борьбы.

Тут из-за спин бронированных сержантов вынырнула сгорбленная фигурка, в которой Макар, без удивления, узнал соседку снизу Клавдию Ивановну. Склочная старушонка жила одна с котом в двухкомнатной квартире прямо под ним. Как только они заехали в дом, у них прорвало трубу, и они залили её. Потом Макар оплатил ремонт и сам нанимал рабочих, но смягчить сердце этой Изергиль ему не удалось, и они навечно попали к ней в чёрный список. Макара, в принципе, это особо не волновало, но «старая перечница» ничего не забыла. И момент-то выбрала «нарочно не придумаешь», Макар выглядел сейчас, как киношный маньяк. Голова разбита, небось, лицо в крови, по пояс голый, хорошо хоть джинсы натянул. Только окровавленной бензопилы для полноты картины не хватало.

– Да убивец он, граждане милиционеры, я сама всё слышала – шум, гам! А энтот орёть как оглашенный! Мол, подходите, всех переубиваю! А матом-то, матом, хуже сапожника…

Старлей слегка поморщился, словно от зубной боли (видно, бабулька вынесла им мозг ещё по телефону), и уже обращаясь к Макару:

– Макар Васильевич, разрешите осмотреть квартиру. Так сказать, чтобы уладить недоразумение.

В принципе, кроме бардака, не было ничего, что могло бы заинтересовать служителей правопорядка. Хотя в свете последних событий полностью быть уверенным в этом было нельзя.

– Только у меня не убрано, – буркнул Макар, делая приглашающий жест рукой.

– Ничего страшного, и не такое видали.

Договаривал старлей, уже входя в квартиру, младший сержант прошёл вместе с ним внутрь, а тот, что постарше, остался около двери. Клавдия Ивановна попыталась проскользнуть в квартиру, но, наткнувшись на недружелюбный взгляд Макара, осталась на лестничной площадке, изо всех сил вытягивая сморщенную шею и пытаясь рассмотреть, что творится внутри. Под начищенными до блеска берцами старлея захрустели осколки зеркала, тот целенаправленно направился в комнату. Не оборачиваясь, бросил через плечо:

– Что у вас с лицом?

Макар осторожно дотронулся до лба. На ощупь размеры шишки впечатляли, а со стороны наверняка выглядит ещё хлеще.

– Споткнулся, ударился головой о косяк.

Макар указал младшему сержанту рукой на косяк и на лужицу крови, что натекла, пока он валялся на полу, приходя в себя. Сержант энергично нагнулся к каплям крови на полу, точно охотничья собака, только что без хвоста и в форме. Радостно отрапортовал:

– Сань, на полу и вправду кровь.

Старлей Саша возник в коридоре, загородив дверной проём, и с сарказмом заметил:

– Молодец Савин, далеко пойдёшь.

Тут в разговор влезла Клавдия Ивановна, изнывавшая от безделья на площадке, краем уха услышавшая про кровь.

– А что я вам говорила! Маньяк он всамомделешний, небось трупы в ванной спрятал. Ага, ага…

Закончить ей не дал лейтенант, произнеся с раздражением:

– Гражданка Фазанова, не мешайте, сами разберёмся.

Посмотрев на Макара, как тому показалось, уже без такой строгости, как вначале, старлей проговорил:

– Вам бы умыться, да и рассечение осмотреть надо. Как раз и ванную увидим. У вас есть чем обработать рану?

Макар отрицательно покачал головой:

– Вряд ли.

– Савин, сгоняй в машину за аптечкой, я пока тут закончу.

Младшой, хотя и с недовольным видом, вышел из квартиры, шёпотом перекинулся парой фраз с напарником, и его шаги горохом посыпались по ступеням.

Пока Макар в ванной оттирал засохшую кровь со лба и с переносицы, оставшийся с ним лейтенант, осмотрев ванную с санузлом и кухню, остановился перед закрытой дверью в бывшую детскую и, постучав по ней костяшками пальцев, переспросил:

– А что у вас находится в этой комнате?

Макар вздрогнул от этого звука, как будто его ударило током. Смотря на своё отражение в зеркале, он видел себя стоящим в чёрном костюме под хмурым осенним небом и глядящим, как вслед за гробом жены опускается в могилу маленький гробик с телом его дочери, а где-то невдалеке истерично стучал по дереву дятел…

– Макар Васильевич, Макар Васильевич, вы меня слышите, с вами всё в порядке?

Макар плеснул холодной водой в лицо и слегка потряс головой, отгоняя нахлынувшее воспоминание, повернув голову, посмотрел на старлея. Тот стоял в дверях ванной с вопросительным выражением на лице. Видя, что на него, наконец, обратили внимание, он повторил свой вопрос про запертую комнату. Макар проглотил тугой комок, подступивший к горлу. Тяжело вздохнув, он произнёс:

– Это комната моей дочери, она погибла вместе с женой в автомобильной аварии год назад.

Образовалась неловкая пауза. Старший лейтенант Александр Кондратов, сконфуженно кашлянув в кулак, посмотрев на грязный кафель пола и, не найдя там ответа, не глядя на Макара, пробормотал:

– Мои соболезнования.

Макар устало пожал плечами. Атмосферу разрядил вернувшийся с аптечкой Савин. Радуясь возможности перевести тему, Кондратов попенял Савину за нерасторопность:

– Я сказал – сгоняй, а не сползай, ты чего, за аптечкой в отделение бегал?

– Саш, да я перед подъездом, пару затяжек сделал и бегом сюда.

– Бегом… – передразнил Кондратов. Ты бы так зачёты сдавал, как куришь. Давай аптечку.

Недовольно насупившись, Савин протянул требуемое и с видом оскорблённого достоинства удалился в коридор. Повернувшись к Макару, Кондратов, протянув тому видавшую виды автомобильную аптечку, спросил:

– Сами справитесь?

– Да, конечно. Спасибо.

Достав перекись, Макар быстро обработал рану и заклеил бактерицидным пластырем. Вышло уж не сказать, что намного лучше, но, по крайней мере, не так вызывающе. Старлей переминался с ноги на ногу, ему явно было неловко, но Макар чувствовал, что он всё равно не отстанет и придётся открыть комнату, чтобы снять все вопросы. «В конечном счёте, это его работа, – подумал Макар, – искать, осматривать». В данном случае – определить наличие или отсутствие гипотетических трупов в его квартире.

Взъерошив давно не стриженные седые волосы, Макар понуро направился из ванной. Кондратов посторонился и отошёл к дверям детской:

– Одну секунду.

Макар прошёл в большую комнату к стенному шкафу, со скрипом открыв стеклянную дверцу, достал маленькую деревянную шкатулку, из которой вынул небольшой ключ. Ключ показался Макару удивительно тяжёлым, словно каждый прошедший день после того, как он закрыл комнату, вернувшись с похорон, слой за слоем накладывался на него. Зажав его в ладони, он отправился к ожидавшему его Кондратову. Протянув тому ключ, Макар ушёл на кухню и сел на табурет. Его начинало слегка знобить, сердце тяжело бухало в висках… Чтобы унять дрожь, Макар зажал ладони между коленями и, сгорбив спину, напряг всё тело.

Кондратову давно не было так хреново. Наводить порядок у разбуянившихся калдырей или торчков было гораздо проще, чем по звонку полоумной старухи теребить не зажившие раны человека, потерявшего семью. К тому же ему страшно не хотелось заходить в комнату, ну не хотелось, и всё тут.

Набрав в грудь воздуху, словно приготовился рвануть большой вес, вставил ключ в замочную скважину. Два поворота ключа – ЩЁЛК, ЩЁЛК – бьют Макара словно палкой, заставляя ещё больше скорчиться на табуретке. Старлей быстро вышел из комнаты, зашёл на кухню, аккуратно положил ключ на стол. Тут же, на столе, заполнив протокол и дав расписаться, стараясь не глядеть на скрюченную фигуру Макара, тихо извинился за возникшее недоразумение, и, пожелав всего доброго, направился к выходу, про себя матеря несносную старуху. Макар догнал Кондратова у дверей. Тот, уже в дверях, обернулся.

– Макар Васильевич, это, конечно, не моё дело, но вы бы убрались, а то вон стекло по всему полу разбросанно, вам так и пятки заклеивать придётся.

– Да, конечно, это у меня как раз перед вашим приходом зеркало разбилось.

Кондратов недоверчиво покосился на останки зеркала и вежливо поинтересовался:

– Извините, а почему чёрное?

– Да оно такое и было, знаете ли… – Макар судорожно придумывал, каким может быть чёрное зеркало, и, не найдя ничего лучшего, ляпнул: декоративное.

– Ну да, понимаю… – хотя по лицу старлея было видно, что он ничего не понял. – Ну ещё раз всего хорошего, извините, если что не так, работа такая.

– Ничего, я понимаю, – сказал Макар и протянул старлею руку, которую тот крепко пожал.

Видя, что результат вызова полиции (по привычке называемой ею милицией) не оправдал её надежд и Макара Чурова не увозят в наручниках в тюрьму, Клавдия Ивановна Фазанова решила ретироваться с поля боя на свою территорию. Но не успела она сделать и нескольких шагов, как её настиг праведный гнев старшего лейтенанта Кондратова.

– Гражданка Фазанова, между прочим, за ложный вызов и за клевету также ответственность имеется. В следующий раз, если вам, что-то почудится, вы уж точно выясните, что случилось, а потом в полицию звоните. Вам всё понятно?!..

– Дак милок, чё с меня взять, я ж старая совсем. Тут по телевизору один криминал кажуть, а чё мне одной с котом делать, я и смотрю. Ну а как раз про убивства показывали, а тут сверху звон, шум… Я на площадку-то вышла, слышу, к Чурову Макару в дверь ломятся, весь звонок оборвали, а он не открывает. Ну, думаю, не моё дело. А он – кивок в сторону Макара – как заорёть, у меня аж сердце зашлось. Знаете, у меня ведь сердце слабое. Всех, говорить, переубиваю… и матом, матом кроеть не хуже моего мужа-покойника, царствие ему небесное…

– Всё, стоп. Хватит, – старлей уже не скрывал своего раздражения, – идите домой и хорошенько обдумайте, что я вам сказал.

Не говоря больше ни слова, он почти бегом спустился вниз. Вслед за ним, как верные оруженосцы, прогромыхали два сержанта. Клавдия Ивановна, притиснутая к стенке спускавшимися полицейскими, с достоинством одёрнула рукав кофты и, задрав нос, в ледяном молчании, которому позавидовал бы айсберг, продефилировала вниз.

Макар задумчиво посмотрел ей вслед: «Ай да соседка, Клавдия, свет Ивановна, хотела насолить, а вышло-то наоборот». Захлопнув дверь и стараясь не порезаться босыми ступнями об осколки, он прошлёпал на кухню, где сшиб подвернувшуюся под ноги табуретку, но даже не заметил этого. Остановившись посредине, Макар в волнении сжимал и разжимал кулаки. Это что же получается, он не такой уж и псих?! Старлей видел, что осколки зеркала чёрного цвета. Чёрного! Значит, даже если предположить, что тёмный луч ему привиделся (в чём сейчас он сомневался), то зеркало, действительно, изменило цвет и разлетелось вдрызг… Да и соседка слышала, что ему звонили в дверь. По крайней мере, это два подтверждённых факта, с остальным ещё предстояло разбираться.

Тут его блуждающий взгляд наткнулся на кленовый лист, который лежал на столе рядом с ключом от детской. «Когда я его туда положил?»

Макар поглядел на него, и ему вспомнилось одно место на берегу протекавшей недалеко от города реки, где они любили гулять втроем. Там, где берег заканчивается небольшим обрывом, рос красавец клён, широко раскинувший свои руки-ветви, на которых пели свою тихую песню тысячи отражений этого листа, одиноко лежащего сейчас на столе. «А не прогуляться ли мне к нему, глядишь, на свежем воздухе в голову придет что-либо путное», – подумал Макар и, прихватив со стола кленовый лист, направился к выходу из кухни. Почти переступив порог, он неожиданно для себя развернулся к раковине и с мстительным удовольствием затянул вентиль. «А нечего мне на больные мозги капать!»

Процесс одевания немного затянулся. Если футболка с толстовкой нашлись сразу, то носки никак не хотели собираться в пару. Наконец, преодолев это препятствие, Макар обулся в кроссовки, накинул куртку и вышел из квартиры.

Звук хлопнувшей двери гулко отразился от стен пустой квартиры, мячиком проскакал по коридору и в испуге замер перед открывшейся дверью детской, где затаилась пыльная тишина. Раздавшийся шёпот не могло уловить даже самое чуткое человеческое ухо, в отличие от животных, которые хотя и не могли его слышать, прекрасно его чувствовали. Любимый полосатый кот Клавдии Ивановны, Семён, сорвался с рук хозяйки, сильно оцарапав её, и взлетел на верх шкафа. Забившись в дальний угол среди пыльных пакетов, он, выгнув спину со вставшей дыбом шерстью, издал протяжный, тоскливый вой. На все увещевания пенсионерки бедное животное ещё глубже забивалось в пакеты, остервенело шипя. На седьмом этаже, как показалось хозяевам, ни с того ни с сего протяжно, как по покойнику, завыла собака. Все животные в доме словно взбесились. Нечто, появившееся на краткое время в нашем мире, отбросило свою холодную тень, лёгшую на осколки зеркала. Подогреваясь изнутри силой произнесённых слов, они, растаяв, превратились в чёрные капли, начавшие медленное движение по кругу, всё убыстряя и убыстряя свой бег. В конце концов они превратились в маленький чёрный вихрь, которому не были преградой ни расстояния, ни толстый бетон перекрытий. Чёрный смерч притягивала тёмная энергия людских душ. И в этом ничто не могло сравниться с квартирой на десятом этаже, слева от лифта. Она, как магнит, притягивала к себе воронку. Растаяв в коридоре квартиры 51 на четвёртом, она остановила свой дьявольский танец шестью этажами выше. На месте осколков зеркала возникли чёрные, как глаза ворона, бусины, в центре каждой мерцал кровавый огонёк. Вся живность, бесновавшаяся в доме, неожиданно успокоилась, словно ничего и не было. Эхо от слов, растворившись в пустоте квартиры Макара и невидимым облаком опустившись на вещи, висевшие в прихожей на десятом, стало терпеливо ждать… ждать оно могло долго, очень долго…

…Минут двадцать прошло после того, как Макар пришёл к подножию старого клёна и под его сенью просматривал диафильмы своих воспоминаний. Всё случившееся с ним сегодняшним утром, после пробуждения, убеждало его, что пришедшая ранее мысль о реальности некой силы, перевернувшей всю их жизнь, очень близка к действительности. Макар не знал, почему эта сила выбрала их семью, была ли она причиной той аварии или возникла позже… и почему открыто проявила себя только год спустя после похорон, для того чтобы убить его. А может, он подошёл, сам не зная того, к черте, за которой открывалась причина всех его кошмаров, не дававших ни на секунду забыть о случившемся? Да и сами кошмары после сегодняшнего утра виделись теперь ему не просто ужасными снами, подталкивающими его к безумию, но и ответами на все его вопросы.

Именно страх мешал разглядеть, что они несли в себе. Его сны теперь представлялись Макару, как длинная вереница окон, за которыми жил своей странной, зачастую пугающей жизнью другой непонятный ему мир, отгороженный от него лишь тонким, мутным стеклом реальности. И в эти окна каждый раз, как только сон размывал границы между мирами, бились, пытаясь достучаться до него, самые близкие ему люди. А он не видел всего этого за застилавшей ему глаза пеленой страха. Про суицид Макар уже не думал. У него появилась новая цель в жизни, пускай бредовая, нереальная, но она появилась. И если в конце пути будет тупик, так тому и быть, но он разобьёт это грязное окно между мирами, отделяющее его от любимых. Он очень устал от сомнений, давивших на него гранитной глыбой, которая, наконец, свалилась с его плеч. Стратегия ясна, теперь разработать тактику, то бишь где и каким образом искать пресловутого Проводника, который доведёт его до нужной двери. Макар чувствовал, что логика в этих поисках будет плохим советчиком, скорее, нужно будет опираться на чувства и интуицию, которая у Макара, по его мнению, была на рудиментарном уровне. «Ну да ничего, будем справляться чем есть». Вскочив на ноги, Макар нанёс серию ударов руками и с резким выдохом завершил связку правым маваши в голову. Удовлетворённо хмыкнув, отметил про себя: «Есть ещё порох в пороховницах!»

Повернувшись к клёну спиной, он направился в сторону домов, скрытых сейчас небольшим леском. У него осталось одно срочное дело. Сегодня был ровно год после похорон, что бы ни случилось дальше, надо навестить могилки. Кто знает, а вдруг это чем-то сможет помочь. Хотя каким образом, Макар не представлял. Он всё дальше отходил от клёна, идя лёгкой пружинящей походкой человека, вновь обретшего твёрдую почву под ногами.

Глава 2

Лиза Камушкина стояла в ванной и делала вид, что умывается. На самом деле она уже умылась, а сейчас открыла воду посильней, специально, чтобы не слышать ругани, раздававшейся из кухни. Мама с отчимом совершали ежеутренний ритуал, что-то вроде «С добрым утром!», только более эмоционально. С угловатой подростковой фигурой, чью худобу лишь подчёркивали высокий рост и сутулость, Лизавета походила на мальчика, если бы не длинные белые волосы. Лицо можно было бы назвать миловидным, только вот глаза… Смотрящие всегда прямо и мимо, как бы насквозь, похожие на два солёных озера, в которых уже ничего не отражалось.

Свою инвалидность Лиза получила в три года. Пьяная мать уронила её, когда хотела искупать, и падая, девочка ударилась головкой о край ванны. В больнице мать сказала, что дочь выпала из коляски. Это уже потом, в приступе пьяного раскаяния, мама рассказала ей правду, прося простить её, стоя на коленях. Правда, к утру раскаяние сменялось похмельем и полной амнезией. Врачи были уверены, что девочка не выживет, но ребёнок, наперекор всему, остался в живых, расплатившись за это возможностью видеть и шрамом на затылке. Зрение покинуло девочку не сразу, но достаточно быстро. К своим тринадцати она уже три года ничего не видела.

С потерей зрения у девочки постепенно развилось чувство предвидения. У неё часто получалось предугадывать беду, которая грозила ей непосредственно в данную минуту (своеобразный бонус за слепоту). Таким образом она не единожды избежала гибели под колёсами машины, а один раз спасла незнакомого человека, дёрнув его назад за одежду из-под пронёсшегося мимо мотоцикла.

Для матери инвалидность дочери давала множество плюсов в виде различных льгот и выплат пособий. Именно благодаря инвалидности Лизы они смогли переехать из полусгнившего барака на окраине города в новую двушку (их тогда даже по местному телевидению показали, мама по этому случаю была трезва как стекло). Нельзя сказать, что мать её не любила. Любила по-своему, наверное. Но, по большей части, нежные чувства выражала, когда приходило пособие либо по пьяни. К матери Лиза не испытывала ни любви (от этого чувства остался только шрам на затылке), ни ненависти (на это не хватало сил). Чувство было сродни глубокой жалости – как к человеку, совершающему мерзкие поступки под чужим влиянием, но не имеющему сил сопротивляться.

– Девочка ты моя бедная, – говорила заплетающимся языком мать, обращаясь к Лизе. – Никому-то ты не нужна, кроме мамки-то.

После обычно она долго ревела и просила прощения, гладя дочь по голове. Потом мама, выплакавшись и утолив своё чувство раскаяния и жалости к себе, уходила на кухню допивать (или в свою комнату, где падала на старый раскладной диван, который делила с отчимом). Раньше у мамы бывали другие мужчины, но тот, что орал сейчас на кухне, был самым худшим из всех. Его Лизавета ненавидела всеми фибрами её души. Ненавидела и боялась, боялась до состояния ступора.

Она думала, что её жизнь не сахар, но с появлением около трёх месяцев назад в её жизни дяди Пети (который сразу стал требовать от неё, чтобы она называла его папой) она превратилась в камеру пыток. Дядя Петя обладал внешностью портового грузчика, лет сорока, ростом под метр восемьдесят, со здоровыми ручищами и внушительным пивным животом. Лицо его, в молодости весьма привлекательное, изрядно потрепали разгульная жизнь на пару с алкоголем, но оно до сих пор не утратило привлекательности для женщин. При всём при том он имел ярко выраженные садистские наклонности, замешанные на педофилии, и не стеснялся им предаваться, когда был абсолютно уверен в своей безнаказанности.

С первого же дня он повёл себя в их квартире, как полновластный хозяин, полностью подчинив маму своей воле. Но при всех своих садистских наклонностях он был ловким манипулятором и чувствовал, когда не стоит перегибать палку, ведь в квартире, несмотря на все его старания, он прописан не был. Но праведный гнев матери если и вспыхивал, обычно заканчивался очень быстро, и всё шло дальше по накатанной. Вот и сейчас кухонная дверь врезалась в стену, из неё в распахнутом халате, как локомотив, с багровым лицом вырвался отчим, за ним, цепляясь за полы халата, выбежала мама.

– Да пошла ты козе под вымя! – Голос у отчима был под стать внешности. – Вы меня задолбали вместе с доченькой! Ну на кой хрен вы мне обмарались, такие волшебные?! Одна алкашка, другая слепая. Тоже мне, ни спереть, ни покараулить! Ты (толстый палец с жёлтым толстым ногтем упёрся в мамину грудь) будешь ещё меня попрекать?! Да если бы не я, обе бы уже загнулись! Одна от бухла, другая бы в проститутки подалась, там глаза не нужны. Вы за мной как за каменной стеной. А какая благодарность?! Постоянно меня пилишь, дочка твоя как от чумного дёргается… – Сказав это, он бросил взгляд в сторону Лизы: слова доброго не дождёшься!

– Петь, ну чё ты в самом деле, ну сказала чё…

– Чё, чё… Вот только мычать и можешь… Смотри, Катерина, – он погрозил пальцем, – уйду, локти будешь кусать! У меня таких пруд пруди!

Конечно, никуда он уходить не собирался. Шикарная хата, баба – сама первая наливает, да и дочка хоть и слепандырая, очень даже ничего. Сделав вид, что ещё раздумывает, уйти или нет, презрительно цыкнув, процедил:

– А то тоже… И, развернув мать Лизы, от души приложился широкой ладонью пониже спины. – Собери пожрать, на работу опаздываю.

Работал Пётр Семёнович Рыбаков на местном рынке мясником, благодаря чему дома всегда было мясо, о чём он постоянно напоминал: «Без меня бы уже ноги с голодухи протянули». При этом всю зарплату, которую он получал, тратил исключительно на себя.

Отправив присмиревшую сожительницу на кухню, сам направился в ванную, где стояла, замерев, Лиза. Этих моментов она боялась больше всего – когда он находился в непосредственной близости от неё. Её окутал запах жареного лука и перегара. Воровато оглянувшись, не то что бы он чего-то опасался, но лишняя предосторожность не помешает, Пётр Семёнович, похотливо улыбнувшись, дотронулся своими пальцами до обнажённого плеча девочки. Лиза, вжав голову в плечи, попыталась протиснуться мимо, но он с усмешкой преградил ей путь своей рукой, уперев её в косяк.

– Ну что ты испугалась, глупая, – прошептал он, наклоняясь к её макушке. – Другой рукой обхватив её за талию, притянул к себе.

– П-п-пожайлуста, не н-н-надо… – от страха и отвращения Лизу начало трясти.

– Да я ничего и не делаю, – хохотнул дядя Петя. – Пока. Ну, чё ты кобенишься, ну…

Дыхание его стало учащённым, он ещё сильнее прижал девочку к себе. Отпустив косяк, это сопящее, похотливое животное нетерпеливо полезло к перепуганной до смерти Лизе под ночнушку. У Лизы спазмом перехватило горло, и она смогла издать лишь слабый, наподобие комариного, писк. В панике, как утопающий, девочка начала махать перед собой руками, пытаясь выдавить из отказавшегося ей служить горла хоть какое-то подобие крика. Но наружу просочился только полупридушенный стон. Отчим, не обращая внимания на слабое сопротивление падчерицы, продолжал с наслаждением тискать худенькое тело, упиваясь беспомощностью своей жертвы. Тут одна из беспорядочно машущих рук задела гранёный стакан с зубными щётками, стоявший на раковине. Стакан врезался в стену, разлетевшись на осколки, а щётки, как маленькие косточки, загремели по дну ванны. Звук разбитого стакана прорвал плотину, сковавшую голосовые связки Лизы. Визг отбросил от неё отчима, как разряд шокера. Воспользовавшись секундой замешательства, Лиза ящерицей проскользнула мимо тяжело сопящего мужчины в свою комнату. Захлопнув за собой дверь, она привалилась к ней спиной. Из незрячих глаз ручьями бежали слёзы, в горле стоял ком, всё тело сотрясалось, как в ознобе. Она не рыдала навзрыд, душа крик внутри, зная, что это бесполезно.

После того, как отчим первый раз ущипнул её пониже спины, она пожаловалась матери. Но Пётр Семёнович невозмутимо все отрицал:

– Ну, хлопнул по-отцовски, а она навоображала бог знает чего.