Вскоре последние деревенские дома остались позади и Кыш, оглянувшись пару раз, чтобы убедиться, что никто не несется за ним во весь опор, сошел с дороги в лес. Мальчик решил, что будет идти так, чтобы дорогу было видно, а то забредешь еще туда, куда добрым людям ходить не следует. Тут то, в землях князя Тука, все, конечно, прилично и тихо (спасибо, дружине!), но дорога долгая – мало-ли что или кто (боги уберегите!) где прячется, ожидая добычу.
От таких мыслей Кыш вздрогнул и прибавил ходу. Поторопиться имело смысл в любом случае – и чтобы поскорее прийти в Столицу, и, если вдруг будет погоня, чтобы уйти подальше. А погоня очень даже может быть. И даже не потому, что князь не получил к завтраку свой драгоценный кача кашкыр, а его богатству нанесен сокрушительный урон вероломной кражей корзины с двумя хлебами. А потому, что в этом деле замешан самый невезучий подросток всего княжества (а может даже и Силолесья) – Кыш.
Кыш горестно вздохнул. Что правда, то правда. Он невероятно невезуч. И вся его жизнь – подтверждение этого факта. Ну, о каком везении может идти речь, когда родная мать отказалась от него почти сразу после рождения? Кыш сто раз слышал историю о том, как однажды зимой, той страшной зимой, когда Черная вьюга мела почти неделю, а мороз стоял такой, что птицы замерзали и падали с деревьев, его, завернутого в какие-то тряпки подбросили под дверь княжеской кухни. Старая Эдна плохо спала в ту ночь – она рассказывала, что это была темная, очень темная ночь, не было видно ни луны, ни звезд. Казалось, что весь мир погрузился во мрак, что рассвет никогда не наступит. Эдна так и говорила: «Это была ночь Полной тьмы, мой мальчик». Потом она, помолчав немного, промокала глаза уголком фартука и продолжала свой рассказ. Она говорила, что ветер и вьюга выли и плакали, как раненые звери. И это было до дрожи жутко. Но вдруг к этому вою и стонам добавился еще один звук, похожий на плач ребенка. Эдна сначала испугалась еще больше, потому что подумала, что это лесные духи вышли из чащи, чтобы выманить ее, одинокую бедную старуху, за порог, чтобы выпить ее душу.
Но время шло, а плач ребенка становился все сильнее и громче. И сердце старушки не выдержало – «Будь, что будет. Пусть лучше духи заберут мою душу, чем утром я найду на крыльце замерзшее тело какого-то малыша! Что бы сказал про это мой добрый Фридо? Фридо, который так любил детей…» Воспоминание о давно усопшем муже придало старушке сил и она, закутавшись в одеяло, и прочитав краткую молитву Матери матерей, начала открывать дверь. Но ветер был так силен, что не только вырвал дверь из слабых рук Эдны, громко ударив ее об стену постройки, но и ворвался внутрь, пытаясь задуть огонь в очаге и сметая все на своем пути.
Женщина вздрогнула и, конечно, пожалела, что открыла дверь. Она уже не сомневалась, что жить ей осталось всего несколько мгновений – вот-вот лесные духи заберут ее жизнь. Но резкий детский плач, скорее даже крик, отвлек ее от этих мыслей. Она повернулась на звук и увидела слева от двери стоящую на снегу большую корзину с двумя ручками. Не раздумывая Эдна втащила корзину внутрь и трясущимися руками захлопнула дверь.
Сначала женщина подбросила несколько поленьев в очаг, чтобы добавить комнате тепла и света. Подтащила корзину поближе к огню. И только потом склонилась над ней, желая разглядеть свою находку получше.
***
Кыш, когда был маленьким, то часто просил старушку: «Расскажи, как ты поняла, что у меня разноцветные глаза». Эдна охотно рассказывала: «А вот! Сперва думала, показалось! Ночь же, темно. От очага пламя, сам знаешь, неровное, бьется… А утром немного посерело – глянула и сама себе не поверила, Мать матерей, как же так?! Один глаз голубой, другой зеленый! Страсть как испугалась – все же знают, что дурной это знак, дурнее не бывает, – и для младенца, и для всей его семьи – это как проклятье! Ни счастья тебе, ни удачи, всю жизнь одни беды и страдания… М-да, тут-то я и поняла, почему тебя подкинули. Испугалась твоя мать… Как жить с таким дитятей? Но ты на нее за это не сердись… Как-никак жизнь она тебе сохранила – могла бы в лес отнести, и с концами… А она не побоялась в такую ночь к моей двери тебя притащить. За что ей и спасибо…» В этот момент Эдна обычно замолкала, чтобы ласково погладить мальчика по голове, а потом продолжала рассказ: «Конечно, вначале было непросто – дворня шепталась, плевалась. Как на беду, еще два дня мела Черная вьюга, староста считал, что это из-за тебя, хотел снести тебя в лес. Но я все плакала и умоляла, так умоляла – всегда ведь ребеночка хотела, а тут, ты. Конечно, я сперва напугалась, а потом подумала, что какого еще несчастья мне бояться, когда все они у меня уже были – росла сиротой, без любви и ласки, потом, правда, встретила Фридо, поженились, он мне на свадьбу перламутровый гребень подарил. Счастливые были денечки, конечно, да быстро кончились. Пять годочков всего прошло, погиб мой любимый на княжеской охоте. Ох, горько мне тогда было, ох, горько. Ни мужа, ни детей. Думала, что сама лягу да умру. Не умерла, правда и живой себя не считала, была как сухая трава, что по ветру стелется, а сама ничего не хочет, ничему не радуется… А ты появился, так я прямо как ожила – надо же покормить, укачать, а ты такой хорошенький, ладненький, улыбчивый. Стала молить старосту, оставь мне, мол, ребеночка, я сама его выращу, мне уже ничего не страшно. Просила его просила, умоляла-умоляла день и ночь, ну, он и смягчился, может, потому что вьюга на спад пошла, а может, потому, что я ему тот самый гребень перламутровый-то и отдала…»
Кыш так часто слышал эту историю, что и сейчас мог увидеть, как старая Эдна, луща бобы или перебирая пряжу, рассказывает про то, как растила его, не надеясь ни на чью помощь. Как сперва дворовые чурались малыша, потом попривыкли, стали привлекать к мелкой работе, конечно, пока что-то не случалось. А если что-то случалось – то всегда можно было обвинить мальчика с разноцветными глазами.
Когда заболевал скот, преставала нестись птица, приходила засуха, нападали на поля сырец или мокруха, Кыш узнавал об этом по изменившемуся к нему отношению. Люди сразу начинали смотреть на него искоса, плевать в его сторону, он начинал чаще замечать измазанные углем кончики пальцев, древнее средство от худого взгляда. Еще вчера приветливый кузнец Сим, ни с того, ни с чего награждал злобным тычком или оплеухой; пастух Крен начинал кричать «Не подходи, бесовское отродье!», а кухарки, пухарки и служанки строго настрого, под страхом великой порки, запрещали детям приближаться к «ведьминому сыну». Потом, конечно, когда беда отступала, отношение улучшалось, тот же кузнец мог подарить кусок подковы или пару звеньев от цепи, но Кыш всегда знал – это не надолго, до новой напасти.
Мальчика так часто обвиняли в больших и малых бедах, что он и сам уже начал верить, что является причиной всех происходящих несчастий. Правда, иногда, если беда была крупной, Кыша все же терзали некие сомнения. Ну, положим, если мокрец, придя из Столицы, нападал разом на все княжеские поля – то не слишком ли это для одного тщедушного ребенка?!
С другой стороны, Кыш признавал за собой такие качества, как невнимательность и неуклюжесть – способность разлить, разбить, уронить, потерять вещь или упустить скот – ведь частенько его мысли витали далеко-далеко от этих мест, а может даже и времен. Порой, приступая к делу, он честно пытался быть внимательным и аккуратным, но слыша где-то внутри шепот множества знакомых голосов – «Кривые руки!», «А чего от него еще ждать?», «Проклятый!», «Зачем только старуха Эдна тебя оставила?», «Поломаешь – получишь порку!», начинал волноваться еще до начала самого простого действия. Что тут скажешь? Трясущиеся руки и ожидание расправы плохие помощники в любом деле.
Поэтому Кышу доставалась самая простая и грязная работа – убрать, почистись, отнести. Исключение составляла, пожалуй, только кашкырица – это могучее, самое ценное во всем княжестве, животное, матушка-кормилица, не любила, когда к ней приближаются взрослые, поэтому доить и кормить ее приходилось детям или подросткам. Не взирая на неловкость Кыша, кашкырица относилась к нему благосклонно – терпеливо без воплей дожидалась конца дойки, порой давая кашкыра даже больше, чем другим малолетним доильщикам. Но, Кыш хмыкнул, может это тоже следствие его невезучести? Ведь если бы сегодняшний удой был меньше, миска была бы легче и, возможно, не выскользнула бы из рук. Эх, ну, почему он такой невезучий?!
Меж тем солнце приближалось к зениту. В животе затянуло, Кыш понял, что проголодался. Взяв одну их краюх, он впился в нее зубами. Свежий хлеб, с хрустящей жесткой корочкой и мягким воздушным нутром, был невероятно вкусен. Кыш блаженно закрыл глаза.
– О, Мать Матерей, вот бы мне есть такой хлеб почаще! – неожиданно для себя брякнул мальчик и сам застеснялся. Имеет ли он право обращаться к самой светлой богине, защитнице всех вдов и сирот после того, как стал преступником? Или теперь только Неть – его единственный помощник и покровитель? Ох, Неть!
Кыш вздрогнул – как же он мог забыть свой уговор с Нетем? Следовало как можно скорее отдать богу-проходимцу обещанную ему часть награбленного. Кыш с горечью посмотрел на вторую краюху и корзину. Учитывая, как быстро он управлялся с первым хлебом, второй, конечно, ему бы тоже пригодился очень скоро. А корзина? Такая прекрасная крепкая корзина. Сделана не из вивы, как обычно, а из настоящего северного брусняка – его на княжеский двор специально привозили целыми телегами из Столицы. Но не всем мастерам был подвластен этот могучий кустарник для работы. Княжеские плетуны умели управляться с брусняком, корзины из которого в и огне не горят, и в воде не тонут. На базаре в хороший день за такую корзину можно было бы получить пять или даже шесть монет – почти состояние.
Кыш помотал головой, отгоняя ненужные мысли. Конечно, отдавать и хлеб, и корзину жалко. Но уговор есть уговор. Еще не хватало обмануть того, кто сам величайший мастер обмана. Мальчик решил, что такому невузчке как он, точно не стоит гневить богов. Ни больших, ни маленьких. Поэтому, пару раз вздохнув с сожалением, Кыш начал прикидывать как бы половчее выполнить уговор. Случай представился очень скоро.
Только Кыш сунул в рот последний кусок хлеба, как впереди зашумело, зажурчало, и мальчик вышел на берег небольшой речки. Река была неширокой. Пожалуй, всего в две или две с половиной кашкырицы, и судя по всему, мелкая, на глазок – примерно, по пояс, но Кыш, конечно, проверять не стал, тем более, что совсем рядом через речушку были перекинуты деревянные мостки – все же дорога в столицу.
Место, прямо скажем, идеально подходило для выполнения задуманного. Мальчик поднялся на мостки и, убедившись, что слева и справа по столичной дороге никого не было, лег грудью на нагретое солнцем дерево. Взяв в руки корзину с хлебом, он опустил руки к воде:
– Вот, Неть-батюшка, твоя долюшка. Ты мне помог, и я в долгу у тебя не останусь. Если буду опять в беде, ты, уж, пожалуйста, не отвернись от меня, горемычного, – с этими словами Кыш разжал руки, и корзина с тихим плеском опустилась в воду.
Кыш еще некоторое время полежал на мостках, наблюдая как корзина потихоньку уплывает от него все дальше и дальше. Мальчику было немного тревожно – что ждет его впереди? Какие еще беды и горести поджидают? А если не заглядывать слишком далеко, то найдет ли он, что ему есть и где спать сегодня?.. Вдруг среди невеселых мыслей мальчика мелькнуло доброе лицо Эдны приговаривающей «будет вечер – будет и ужин». «И, правда», – подумал мальчик, – «Чего это я? Доживем – увидим…» Мальчик легко вскочил и быстро перейдя через мостки, снова принял влево, чтобы сойти со столичного тракта.
Как только он вернулся в лес, совсем рядом раздалось пение молотянки. Эта маленькая птичка, с совершенно непримечательной внешностью, умела так весело и задорно выводить трели, что Кыш счел ее радостное чириканье благоприятным знаком и еще больше ободрился. Конечно, он всего лишь несчастный сирота без роду (зато с родовым проклятьем!), но сейчас солнце ярко светит, желудок полон, а легкая и красивая песня молотянки отвлекает от худых мыслей. Кыш почувствовал, что его жизнь потихонечку налаживается.
Глава 4. Встреча.
К вечеру приятные ощущения, конечно, несколько поблекли. Кыш давно чувствовал себя уставшим и голодным. Последнее было очередной раз подтверждено недовольным бурчанием живота.
– Ну, хватит уже! – рассердился Кыш, – Урчи не урчи, а кормить тебя мне пока нечем.
Но на всякий случай начал внимательнее оглядываться по сторонам – вдруг опять попадется белоника? Днем мальчику встретились пару полянок, щедро усыпанных сладковатой белой ягодой, и он немного подкрепился. "Хорошо бы, конечно, найти рыжуху", размечтался Кыш. Паренек любил ее толстые сочные и сытные стручки, но, для нее еще явно было рановато. Вот если бы он сбежал луну или полтора спустя, то, конечно, в лесу было бы полным-полно рыжухи, ну а сейчас чего нет – того нет. Белоники, кстати, тоже больше было не видно. Кыш оглянулся и отметил, что, похоже, лес стал гуще, значит, эти места более сырые и тёмные, а белоника, сладкое дитя солнца, не любит мрачные подлески..
Кыш вспомнил, как однажды кто-то пришлый рассказывал княжьей дворне о целебной заморской лечёбе – когда больному надлежало как-можно дольше воздерживаться от еды. Будто таким способом можно было вылечить все – и огневуху, и полоскуху, и пятнистую потницу, и, кажется, даже страшную зеленцовую хворь. Только вот голодать в борьбе с последней надо было долго. Дней так сорок. Кыш тогда, даром, что был совсем еще мал, и то про себя посмеялся: «Ага! Как же сорок дней! И так, и так помрешь – не от зеленцовки, так от голода!»
Но сейчас мальчик был рад любой возможности отвлечься от сосущего чувства голода, поэтому принялся, в надежде уговорить пустой живот, рассуждать в слух о том, какая прекрасная возможность выпала ему сегодня:
– Ну, посуди, вдруг я вчера заразился огневухой или, положим, почесухой, и сам про это еще не знаю? – в этот момент ему внезапно стало горячо и страшно захотелось почесаться, но Кыш продолжил и странные ощущения вроде бы пропали, – Был бы дома, уже небось бы валялся на сеновале в бреду… А так вот иду себе как ни в чем небывало… Хорошо, кстати, иду! – обнадежил себя Кыш, – Поди уже треть-то точно прошел!
Меж тем день все очевиднее клонился к вечеру. Лучи низкого солнца еще проникали через листву, но становились все мягче и тоньше, распыляясь в воздухе над дорогой золотой дымкой. Гомон дневных птиц тоже потихоньку становился тише – многие из них возвращались к своим гнездам, чтобы приготовится к наступающей ночи.
Солнце почти уже скрылось и идти стало не так приятно… Сгущающиеся сумерки делали дорогу менее видимой, Кыш пару раз даже споткнулся о корни. Где-то начала ухать ночная глазунья (крупная, судя по звуку) и в лесу как-то сразу стало мрачно и неуютно.
Если днем Кышу казалось, что он может идти хоть всю ночь на пролет, то сейчас мальчик уже не был в этом уверен. Следовало срочно подумать о ночлеге. Кыш не особо надеялся на свои навыки выживания в дикой природе – честно сказать, так близко эту самую дикую природу, до этого дня он даже не видел. Конечно, когда наступало время сбора ягод, стручков или грибней, то многие из дворни, в первую очередь, дети и молодежь, отправлялись в княжьи леса, но Кыша туда брали редко – считали, что с ним или сбор не задастся, или все собранное, по возвращению на двор, окажется поражено лесной плесневкой или безнадежно попорчено синим слизнем. А тогда ни сладких наливок, ни варений, ни солений на зиму не будет ни у князя, ни у его холопов! Конечно, мальчик бывал в лесу – поэтому знал и лесных духов, и зверье, умел отличить съедобные растения от ложных или ядовитых, – но вот так, чтобы с ночевкой – такого, конечно, никогда не было. Поэтому, чем темнее становилось, тем менее уверенно он себя чувствовал.
Кыш решил, что пока будет возможность, он будет идти, а заодно приглядывать какое-нибудь разлапистое дерево – возможно у него получится, привязавшись поясом к высокой широкой ветке, более-менее сносно провести ночь. Ночевать на земле Кыш не собирался – мало-ли какие ночные хищники живут поблизости? Конечно, их можно было бы отпугнуть костром, но Кыш был не уверен, что готов привлекать внимание к своей одинокой персоне огнем. Кыш вздохнул, вот если бы он был сейчас не один, если бы у него был товарищ или друг, тогда, конечно, другое дело…
Эти мысли мальчика были прерваны каким-то странным звуком. Кыш замер и прислушался. Да-да, звуки доносились с той же стороны дороги, по которой двигался и Кыш, только он никак не мог понять, что это за звуки? Погодите, погодите… Не может быть! Кыш с удивлением понял, что слышит треск дерева и звуки песни – кто-то рубил дрова и напевал приятным мелодичным голосом про любовь голубоглазой принцессы и прохожего словоплета. Кыш сразу узнал эту песню – ее пели не только заезжавшие в княжество артисты, но и романтичные дворовые девушки – пели и утирали украдкой слезы, уж больно текст у песни был жалостливый – ну, а какие шансы у нищего словоплета-менестреля супротив надменного сына соседнего короля? Удивительно, но в голосе лесного певца грусти не слышалось, наоборот, в нем сквозила какая-то радость и удовлетворение. Кыш, как завороженный, пошел, стараясь не шуметь, на голос.
Не пройдя и пятидесяти шагов, мальчик остановился перед кустом цветущей лесной молости, попытался разглядеть, что происходит на небольшой полянке расположенной прямо за гигантскими ароматными лопухами. Лопухи, конечно, прилично закрывали обзор, но Кышу удалось разглядеть ярко горевший костер, небольшой шалаш, покрытый ветхой, разрисованной странными символами тканью, и хозяина всего этого добра – человека, который, стоя спиной к Кышу и напевая уже известную нам песню, рубил упавшее дерево недалеко от костра.
Кышу казалось, что он подкрался к стоянке певца очень аккуратно, и его присутствие для последнего является тайной. Однако, оказалось, что это не так. Исполнитель обернулся (стало видно, что он немногим старше Кыша, но уже вполне может считаться мужчиной, а не подростком) и отчетливо произнес обращаясь к кустам:
– Поможешь? Или так и будешь стоять столбом?
Кыш торопливо вышел из-за своего ненадежного укрытия и поднял руку в знак приветствия.
– Хочешь погреться у моего огня – тогда бери инструмент, да заканчивай с деревом, – юноша бросил к ногам Кыша топор, – А я пока займусь ужином. Кстати, меня кличут Гутом. Запомнишь?
Мальчик поднял топор и буркнул:
– Кыш.
– Что? – не понял или не расслышал новый знакомый.
– Кыш – это мое имя.
Глава 5. Гут.
Кыш протянул руки к огню и блаженно зажмурился. Как хорошо чувствовать себя сытым и находится в безопасности. Понятно, безопасность – штука довольно относительная, ведь если кто-то или что-то нападет на их небольшой лагерь, они вряд ли смогут достойно постоять за себя, но думать о плохом сейчас совершенно не хотелось. Тепло огня, сытная похлебка и дружеское отношение Гута как-бы обещали, что все будет хорошо. Кыш, глядя на нового друга, доедающего остатки ужина, поймал себя на том, что хотел бы как можно дольше сидеть вот так, слушая потрескивание дров и наблюдая за всполохами огня.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69144802&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
