Анна Вагнер "Где живет ведьма. Роман"

– Я уж решил, что вы утопли, так орали!

– При утоплении не орут.

Я наклонилась за полотенцем и почувствовала оглушающую тишину. Ну, конечно, моя роскошная спина, а я и забыла. Я резко повернулась, надеясь застать своих спутников в растерянности, но увидела в их глазах только искреннюю жалость и сострадание.

– Что? – зло спросила я.

Артем отвернулся и от неловкости даже стянул футболку и отправился к воде. Рита молчала, но не отводила взгляд от моего лица. Тогда отвернулась я.

Я села на зелёную сырую траву и обхватила руками колени. Моя спина была выставлена на всеобщее обозрение. Я знаю, что никакой даже закрытый наглухо купальник не скроет следов моего воспитания. Мне не стыдно за их наличие. Я не считаю уж такими безобразными шрамы от ремня моего отца. Он воспитывал меня, как мог.

Я не злюсь. Я не злюсь ни на него, ни на мать, которая, стремясь придать наказаниям налёт цивилизованности, придумала график моего дня. Эта бумажка формата А4 висела на холодильнике, укреплённая забавными магнитиками: солнышком с беззубой улыбкой, божьей коровкой с зелёными глазками.

Почему на холодильнике висел распорядок моего дня? Ну, а где же ещё? Кухня стала моей вотчиной буквально с пеленок. Каждый должен вносить свой вклад, говаривал мой отец. Но вернусь к графику. Мама расчертила табличку, которая включала подъём, зарядку, завтрак, уроки и, конечно, в 19.00 воспитательные меры. В скобочках мама даже уточнила, что это может быть: беседа, внушение, ремень. Аккуратная моя мама! Всегда в 19.00 мама уходила. В магазин, к соседке, во двор. Мама была очень жалостливая, и я ее прекрасно понимаю. Нелегко слушать мои лживые оправдания в надежде обойтись беседой вместо порки.

О, я делала все, чтобы избежать наказания. Я обманывала, притворялась и обещала больше никогда, никогда! А что, собственно, никогда? Я ущипнула себя за кожу на руке, чтобы вернуться в настоящее.

Вот же я сижу на бережке. Вокруг тишина и спокойствие, мирные звуки, расслабленный день. Не нужно никуда торопиться, не нужно делать задания по учебе, не нужно готовить себе завтрак с полузакрытыми от яркого света глазами.

Я в окружении людей, которым нет надобности втыкать мне в спину нож, предавать меня, наказывать за что-то и смеяться надо мной. Артем плавает в речке топориком, Рита достаёт бутерброды и пакет сока. Как будто никому и дела нет от белесых широких полос на моей спине.

Я, конечно, могу со временем накопить денег и попытаться свести следы от кожаного ремня. Но хочется потратить шкуру не убитого медведя на что-то стоящее, например, на путешествие. Я бы хотела побывать в самой жаркой точке нашей земли, в самой холодной, в самой комфортной, в любой отдалённой и неизвестной. Люблю крайности. Кстати, же мне очень интересно было бы оказаться в зоне экватора, где наблюдаются различные физические аномальности. Ну, круто же! На это лучше потратить деньги, а не на шрамы. Я и так за них дорого отдала…

КРИТИЧЕСКАЯ ТОЧКА ПРОЙДЕНА ИЛИ ПРОДОЛЖЕНИЕ ХРОНИК РАЗРУШЕНИЯ НАШЕГО ДОМА

Спасибо моим родителям за то, что они купили мне квартиру. Вот другие говорят, что их родители всегда выслушивали, понимали, не ругали, подготовили с любовью ко взрослой жизни. Ну так что ж? Может, они им ещё и квартиру прикупили? В подавляющем большинстве, нет… Рите купили? Нет! Но, у неё ситуация, я думаю, ещё хуже моей. Там, вообще, замешан алкоголь.

Мои родители, например, не пили. Кажется, даже никогда не пили. Были всегда трезвыми, строгими, суровыми и рассудительными. Не помню, чтобы папа смеялся. Мама хотя бы на фотографиях улыбалась, на людях улыбалась. Я помню. Милая мама, милая женщина.

Так вот, спасибо им за эту квартиру! Я в ней полноправная хозяйка. У меня и документы имеются. Это я в первую очередь проверила. Никогда не знаешь, когда тебя обманут. Я в этой квартире, конечно, позже сделаю все по уму: куплю другую мебель, переделаю ремонт, утеплю балкон. А пока и так сойдет. Мне нужно слегка оправиться от моего счастливого детства. На балконе застеклены окна, и я провела немало благодатных ночей там. Я спала на раскладушке и слушала гул нашего спального района через приоткрытое окно.

Много ночей я провела так, нахваливая себя за то, что провожу время на свежем воздухе. Это же полезно, бог знает, как! Но однажды ночью, может слишком было жарко или, наоборот, прохладно. Может, не в урочное время зашумела мусороуборочная машина со своими контейнерами, может, у кого сработала сигнализация. В общем, крутилась я долго. До тех самых пор, пока не вспомнила, один из своих страхов: как лоджии и балконы отсоединяются от дома и падают вниз в тартарары. А люди, стоящие на них или даже спящие, как я, погибают от ужаса ещё в момент падения или уже после под обломками плит.

Что ж, с ночами на свежем воздухе было покончено. Я перебралась в комнату, но все равно с некоторой опаской развешивала белье на балконе, всегда поглядывала себе под ноги. Вроде, не накренилась бетонная плита под моей тяжестью и тяжестью мокрого необъятного пододеяльника. Но и этот страх ничто после первой ночи, проведённой мною не на балконе, а в комнате. Я, видимо, забыла, что нахожусь уже не краешке бетона на птичьей высоте, а сплю себе в квартире в полной безопасности. Но мне в отместку снится сон. До сих пор содрогаюсь!

Не буду ходить вокруг да около, раз уж начала. От того, что я описываю свой ужас, он не становится более реальным. Но и менее реальным тоже. Так вот сон это или явь, уже не важно. Стою я на балконе. Поздний вечер. Я высовываюсь в единственное окно на балконе без сетки. Мне нравится смотреть в тёмное ночное пространство на уровне своего балкона именно без сетки. Я вожу головой из стороны в сторону. Мне и жутко, и интересно. Развлекаю себя перед сном. Ну, думаю, всё, нагляделась. Пойду спать. И тут по гладкой кирпичной стене нашего дома мелькает тень. Я вижу человека, его спину, который ползет словно таракан, человек-паук, какая-то жаба. А, нет, это не он, а она. Я вижу длинные волосы, закрывающие лицо и скользящие по стене. Женщина движется беспорядочно, сначала параллельно моему балкону, потом наверх, до самого шестнадцатого этажа, потом снова спускаясь зигзагами чуть не до первого. Мне так страшно, я еле дышу, но не в силах даже отойти от окна. Я смотрю на эту женщину до тех пор, пока она не оказывается у самого моего носа и не откидывает волосы с лица, чтобы я увидела её лицо. И я вижу его. Узнаю. Визжу и хватаю ртом воздух. Эта женщина мне хорошо знакома. Я ее вижу каждое утро. В ванной. В зеркало.

Иногда Рита меня утомляет. Знаете, эти её профессиональные расспросы, выученное выражение лица, фальшь в каждом жесте. Я не понимаю, как её пациенты с душевными недугами доверяются ей. Или быть может, им не нужно человеческое внимание, а, именно, что и нужно, так это профессиональная отработанная годами чуткость и поддельное тепло. Ну, а мне, увольте, не нужен отпечатанный и выверенный текст из её уст. Поэтому, когда Рита начинает свои пассы и телодвижения в мою сторону, я едва сдерживаю свое возмущение. Я понимаю, что она не желает для меня ничего плохого, но мне нужно человеческое тепло, а не вызубренная жалость в её глазах.

Спасибо, конечно, Рите уже за то, что она тогда на речке не полезла ко мне с расспросами о шрамах от ремня и палки. Но я знаю отлично, что скоро придёт тот час, когда Рита вцепиться в мою душу зубами овчарки, и её не отдерешь. Тяжело иметь в подругах почти уже состоявшегося психиатра.

Следующая наша вылазка на природу пока откладывалась из-за дождей, так что у меня есть возможность отдышаться и что-то присочинить на случай расспросов. Я даже взяла лист бумаги, думаю, напишу ответы, чтобы не теряться. Написала первое предложение и заплакала. Что за чертовщина?

Я уже давно не терплю побои и даже просто злые обидные слова. Чего вдруг у меня слезы текут и нос шмыгает? Аллергия на пыль? Или аллергия на воспоминания? Когда меня начал бить отец?

Помню свою ярко-желтую прогулочную коляску, помню резиновых утят, помню куклу ростом с меня. Она была мягкая, тканная, и я вечно таскала её с собой. Всюду. Я с нею спала. Вот, вспомнила кое-что! Мама невзлюбила эту куклу, кажется. Она не позволяла мне ее сажать за стол. Кричала, что кукла грязная и её бы надо выстирать уже давно. Но мама берегла стиральную машинку. Моя тканная огромная кукла с неизвестным содержимым внутри могла запросто испортить деликатный механизм, подаренный им с папой на свадьбу. Кстати, а кто же мне подарил ненавистную куклу? Подозреваю, что я её где-то нашла и притащила. Может, с детской площадки или из сада? Как бы там ни было, однажды мама выбросила куклу, так как устала сражаться со мной. Что еще я помню из своего детства?

Я перечитала своё первое предложение. Уже плакать мне расхотелось. Я написала, что мой отец справедливо наказывал меня, но, хоть убей, не помню за что. Я почувствовала, как ногти уперлись в ладони.

На улице было совсем не так, как чудилось мне из дома. Я смотрела в окно на полураздетых людей, на затихшие в молчании ветки деревьев, и думала, что жара таки пришла в наш город окончательно. Но нет. Иллюзии развеялись мгновенно, как только я перешагнула за порог подъезда.

На улице меня встретила неожиданно низкая температура воздуха для лета и юрист Павел Семёнович. А я про него, надо признаться, уже давно забыла. Хотя и отдала ему копию своего свидетельства об удочерении. Наверняка, он хочет её вернуть, и объяснить мне, что его связи давно утеряны, свидетели (свидетели чего?) уже давно сгнили в земле сырой.

Короче, я, вообще, не могла взять в толк, чего он поднялся вдруг со скамейки и направился ко мне с видом собаки, приносящей хозяину тапки. Я надела на лицо свою самую лучшую маску, которая изображает почтение к пожилым, и ожидала его приближение. Павел Семёнович был снова в светлых брюках, в строгой рубашке, которую он смягчил вязаной крупными узорами бежевой безрукавкой. Павел Семёнович протянул мне морщинистую руку и крепко пожал.

– Машенька, а ведь я вас жду, – проскрипел юрист.

– Вы знаете, где я живу, могли бы и зайти. Мне неудобно, что вы ждете меня на улице…

– Свежим воздухом дышу, я, Маша, ожидая вас, так что, не волнуйтесь об этом. – Присядем?

Мы сели на скамейку под деревом, и я заметила, что у юриста довольно объёмная папка для одного листочка бумаги. Так что он, вероятно, накопал информацию о чем-то, связанным со мной.

На улице было прохладно, и свежий ветерок забрался мне под волосы, заледенела вдруг и заныла шея. Что он мне хочет сказать? Я почувствовала себя виноватой и втянула голову в плечи. Я смотрела на Павла Семёновича исподлобья долгим немигающим взглядом. Старик вздрогнул и потер глаза.

– Маша, ваши приемные родители удочерили вас не первыми. Поначалу на вас оформили другое свидетельство, едва вам исполнился месяц после рождения.

Вот так-так! Значит, за мной стояла очередь? Очередь из желающих обогреть меня и окружить материнской лаской?

– И кто же эти милые люди? Где же эта пара, которая удочерила меня первой?

– Строго говоря, это не была пара, это была одна женщина. Вдова. Ты пробыла у неё два месяца, а потом снова очутилась среди никому не нужных отказников в доме малютки.

Павел Семёнович вздохнул. И положил мне на руку свою ладонь. Он потрепал ее с осторожностью и деликатностью, присущей старым людям. Уж они-то понимают, какое все вокруг хрупкое, того и гляди рассыплется и исчезнет с лица земли. Но я исчезать не собиралась, поэтому достаточно грубо вырвала свою руку.

– Хорошо! Где та милая вдова, чтоб её!

Павел Семёнович приосанился, снова уверовав в свою юридическую значимость. Но все равно он мне виделся древним стариком.

– Маша, та первая ваша приемная мать, по документам, естественно мать… – добавил юрист, увидев на моем лице что-то жалкое. – Её уже нет в живых лет десять, так что узнать у неё о причинах столь быстрого и внезапного возвращения вас в дом малютки не получится. Но у той женщины имеется место работы, родственники и так далее, где я мог бы порыть. Единственное, что меня беспокоит, это как не странно моя дочь. Мне она нужна, как водитель автомобиля, чтобы повозить меня, но у неё совершенно нет на меня времени! Сегодня опять не пришла ночевать!

Последние слова юрист добавил строгим и противным голосом. Я встряхнула волосами и вскочила.

– Павел Семёнович, но я не очень понимаю, зачем мне информация о какой-то там сумасшедшей вдове. Мы ведь ищем моих настоящих родителей, верно?

– Да. Но я подумал, что вам интересна вся история вашего появления в нынешней семье, все ваши корни.

– Та женщина не имеет ко мне никакого отношения, раз она вернула меня!

Павел Семёнович посмотрел на меня так, словно понимал, что творится в моей голове. А в ней мелькало разное, всякое, что-то тёмное. Мне хотелось выть. Да что ж такое, какая-то еще полоумная баба меня не приняла?! Не приняла беззащитную, доверчивую, крохотную!

И тут я услышала треск. К тому, что наш дом качается время от времени, я привыкла. Но – треск… Павел Семёнович, казалось, тоже что-то услышал и даже оглянулся в поисках источника звука. Треск продолжался и шёл от нашего дома-свечки, но Павел Семёнович сдержанно покрутил головой и успокоился. И этот человек занимается поисками моих кровных родственников?

– Конечно, Маша, если ты не хочешь ничего знать о вдове, и я тебя, в целом, понимаю, то…

Треск со стороны дома усилился.

– Господи, не дай бог, какое дерево от ветра упадет на детскую площадку! – Павел Семёнович вздохнул.

– Какое дерево! Ветра нет! – Павел Семёнович неверно истолковал мое волнение.

– Ну, успокойся, деточка, раз моя непутевая дочь не сможет возить меня по городу, то мы это сделаем с тобой вместе. Вызовем такси и в путь!

Треск стал утихать. Я испугалась до смерти, а тут еще этот юрист глухой и слепой! Наш дом скоро рухнет, а никому и дела нет!

Впрочем, какой-никакой, но вес Павел Семёнович имел. Вроде, обыкновенный назойливый старикашка, однако ж вот мы сидим в такси и едем на прошлую работу моей первой приёмной матери, хотя я, вроде бы, и не собиралась никуда ехать.

Таксист, по обыкновению, начинает разглагольствовать о политике, о дорогах, о пассажирах, которые неправильно хлопают дверьми его драгоценного металлического коня. Я смотрю в окно и стараюсь слушать то, что он говорит. Не хочу отдаваться своим горестным мыслям. Павел Семёнович тоже смотрит по сторонам, даже с какой-то детской непосредственной реакцией. И я понимаю, что старик давно не выезжал за пределы нашего микрорайона. Конечно, ему интересно. Он отмечает новые здания, сменившиеся вывески, пробки на дорогах. Господи, похоже, что его дочь держит старика в чёрном теле! А ведь у самой машина есть, которая часто пылиться во дворе за ненадобностью. Ведь наша юристка домой приходит «подшофе». Я давно заметила, что интеллектуально одарённые люди нередко имеют такой грешок. Как будто хотят залить водкой свой разум, чтобы он не мешал им наслаждаться примитивными радостями бытия. Может, и Павел Семёнович в молодости устраивал попойки, но теперь-то, ему не до этого. Из машины бы нормально вылезти на своих двоих.

Как я и предсказывала, престарелый юрист с трудом вылез из автомобиля, гордо-жалко отвергнув мою руку.

Мы приехали в какое-то богом забытое НИИ, с блестящей табличкой на развалившемся здании. На проходной полубодрствовал охранник, возрастом, ненамного моложе Павла Семёновича. Он не хотел нас пропускать через вертушку, пока мы не созвонимся с отделом кадров.

Я набрала четыре цифры на кнопочном аппарате, висевшем на стене. Давненько меня не охватывало такое чувство полной безнадёги. Десять лет, как померла та вдова, работавшая в НИИ. Кто из ныне живущих помнит о людях дольше, чем длится одна серия в турецком сериале?

Но услышав на том конце трубки о цели нашего визита, кто-то со спокойным женским голосом, обещал спуститься через пару минут и забрать нас в кабинет. Павел Семёнович как будто нисколько не сомневался, что именно так и должно было случиться.

Через оговоренные пару минут на той стороне вертушки появилась женщина лет пятидесяти. Она была одета совсем не по-деловому. Я ожидала серый безликий костюм с юбкой, но женщина была в джинсах и в уютном кардигане.

Казалось бы, летом зачем кардиган начальнице отдела кадров? Но, когда мы очутились в полутемном узком коридоре, так и пышущим круглогодичной сыростью и прохладой, я поняла. Женщина нас завела в небольшой кабинетик и предложила сесть. В помещении, кроме неё, никого не было.

– Я подняла дело Зеленцовой Виктории и сразу вспомнила её.

Мне стало ясно, что Павел Семёнович договорился о встрече с начальницей отдела кадров. Откуда он был уверен, что я соглашусь на эту поездку? Ну, да ладно.

– Она была необычной персоной?

– Зеленцова-то? Да, нет, я бы не сказала. Просто с ней была связана забавная история, поэтому я и вспомнила о ней. А так сотрудница она была самая обыкновенная, рядовая. Работала в отделе тестирования новых препаратов. Правда, сейчас наш институт уже ничего нового не выпускает. Честно говоря, как вы можете видеть, мы разваливаемся, и ждём, что какой-нибудь бизнес возьмёт нас под своё крылышко.

Я наклонилась поближе к женщине:

– А что за препараты тестировала Зеленцова?

– Да, ничего такого. В основном, препараты для уничтожения домашних грызунов. Так что…

– Какая же забавная история случилась с этой сотрудницей? – атаковал Павел Семёнович с другой стороны.

Внезапно появившаяся улыбка медленно сползла с лица начальницы отдела кадров.

– Коллектив у нас всегда был преимущественно женский, поэтому всё и все как под микроскопом. Так вот. Мы знали, что у Зеленцовой муж погиб. Давно ещё, до ее устройства на эту работу. Все привыкли, что она одинокая, дома – кошка, на работе – дела. Но вдруг начали замечать, как Зеленцова со временем постепенно стала меняться. Через полгода после начала этих изменений, ни у кого не оставалось сомнений в том, что она беременная. Сами понимаете, такое не скроешь. Её близким коллегам, кто помоложе, хотелось прикоснуться к животу, ну, понимаете, как плод шевелится, то-сё, порадоваться, в конце концов за неё, но Зеленцова никогда этого не позволяла. И однажды мы поняли, почему. В принципе, может, это и не слишком забавная история…

Начальница отдела кадров смущённо почесала нос и уставилась широко раскрытыми глазами в свои воспоминания.

– Подушка выпала? – догадалась я.

– Что? – встрепенулась начальница. – Ну, да. В столовой это и случилось. Мы продвигались в очереди, ну знаете, эти наши столовые? Продвигались с подносами, ставили себе тарелку с салатом, борщ, компот, потом оплачивали. И вот Зеленцова со своим подносом направляется уже к столу, а подушка у неё выскальзывает, и она не может её поправить из-за этого чертова подноса.

Я переглянулась с Павлом Семёновичем. Что смешного или хотя бы забавного в этой ситуации? В кабинете стало тихо.

– Что случилось дальше? – дрожащим голосом спросила я.

– Зеленцова выбежала из столовой, а через пару недель уволилась. Вот и всё.

– Получается, что она собиралась имитировать беременность вплоть до появления усыновленного ребёнка в своей жизни? – уточнил юрист.

– Ну, да, так оно и было бы, если бы не тот случай с подушкой. Мы уже подыскивали замену на период декретного отпуска Зеленцовой, так что…

Начальница отдела кадров вспомнила, что она руководитель. Из её тона исчезли извиняющиеся нотки. Всём своим видом она показывала, что у неё много работы. Женщина принялась равнять пачки документов у себя на столе, перекладывать ручки и поглядывать на тикающие часы, висящие на стене. Стыдно ей стало за свои слова про «забавную историю». Подозреваю, что сплетничали и перемывали кости моей первой приёмной матери ещё долго после её позорного бегства из столовой.

Мы вышли с юристом из здания, в котором погибала научная мысль, а цвело только злословие и желание подороже продаться хоть кому-то.

Уже вечером, когда я была дома в своей одинокой квартире, мне вдруг представилась та бедная Зеленцова, у которой на глазах всего «змеиного» женского коллектива выпала подушка. Подушка, олицетворяющая несбывшуюся мечту о беременности.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69147775&lfrom=174836202) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.