Лара Кутиченко "Волк на пепелище"

Волк на пепелище
Лара Кутиченко

Городской парень в одиночку идет в тайгу и это решение полностью меняет его жизнь. Но, если вы решили, что он заблудился, его забодал олень или постигло просветление, то нет. Местные предания и легенды тесно сплелись с реальностью, ожили и показали человеку во всей красе, кто в тайге хозяин.

Лара Кутиченко

Волк на пепелище

Глава 1

Приехал я в родные свои места наскоком. Не планировал, просто так получилось. Ещё вчера утром сидел в жаркой Москве, в холодном кондиционированном офисе с тёплым чаем под левой рукой. Я не левша, просто кружка чая под правой рукой – это почти гарантированная катастрофа. Предыдущие два раза пострадали джинсы и бумаги на столе. Почитаю опыт своим лучшим учителем, поэтому ставлю теперь кружку слева и пока без происшествий. Я почему так подробно про кружку эту, потому как с неё-то всё и началось.

Сижу, значит, утром я в офисе. Вокруг галдёж, дым коромыслом. Заказчики едут к двум, у нас, как обычно, ничего не готово. И вместо того, чтобы усадить весь отдел за работу, нарезать каждому по недоделанному куску, быстро сообща наваять что-то для презентации, начальник не нашёл ничего лучше, чем устроить разборки с целью выяснить кто виноват. Лично мой участок работы был выполнен, совесть моя была спокойна и в этом балагане я участия не принимал.

Так вот сижу я в офисе, вяло шлёпаю по клавиатуре, а слева от меня кружка моя с еле тёплым уже чаем, а дальше – панорамное окно, в котором высотки Сити разбавлены страшными пятиэтажками. А пятиэтажки эти, в свою очередь, разбавлены редкими деревьями. И солнце лупит прямой наводкой по ленте Третьего транспортного кольца, по изнывающим от зноя редким деревьям, по стеклянным башням и, отражаясь от них, бьёт мне прямо в глаз. Глаз я прищуриваю и взгляд отвожу и упирается он в картинку на кружке с чаем. Дурацкую детскую картинку с деревенским домиком, лужайкой и девочкой на ней. Гляжу я на эту пастораль и понимаю, что это ж домишко не просто так, а соседский из детства моего. Я прямо вспомнил пожилую семейную пару, что там жили. И точно, внучка приезжала к ним на лето. Небось, и на лужайке перед домом играла, и вроде даже косички у неё точно так же смешно торчали в разные стороны. И я, наверное, сто раз мимо пробегал, поглядывая на эти косички, спеша по своим мальчишечьим босоногим делам. Пошевелил ногами в ботинках в надежде ощутить кожей ступней нежную зелёную траву. В груди заворочалось, разбухло, распёрло от огромной неожиданной нежности к лужайке этой, детству моему, тайге бескрайней, воздуху свежему. Ну, и как водится, засела в мозгу мысль, и я знал, что теперь её оттуда уже не выгонишь. Будет свербеть. Губы мои всё ещё насмешливо улыбались: «Да не, какая ещё поездка, глупости это». А мозг уже продумывал аферу. «Рвану, – просчитывал мозг. – Отгулами доберу к выходным, за неделю обернусь, долго ли, при желании».

Родных там не осталось никого, в доме нашем давно чужие люди живут, но вот друзья детства не все ещё разъехались, списывались с ними в соцсетях, звали меня в гости. И я вроде обещал, да всё никак не собрался. В отпуск старался на море выехать, а в выходные, понятно, что не реально: пока долетишь, потом пока до места доберёшься, уже и назад пора.

И так меня ностальгия прихватила крепко, что уже вечером я паковал чемодан, утром трясся на взлётной полосе, а вечером уже входил в знакомый с детства дом Серёги Смирнова.

Серёга, конечно, совсем уже не был похож ни на моего закадычного дружка детства, ни на фотографию, размещённую им в соцсети. Бывший дрищ Серёга стал большим серьёзным дядей с большим серьёзным пузом. Но глаза, глаза остались совершенно прежними. Вот в толпе не узнал бы, а если бы минуту поговорили бы – сто процентов угадал бы. Жена с детьми у него были в отъезде, гостили у тёщи. А Серёга остался на хозяйстве.

Все выходные мы с ним не расставались. Выпивали, рыбачили, снова выпивали. Ходили по гостям. Из пацанов мало кто остался тут жить. Стас Семёнов уехал в Иркутск сразу после колледжа. Оба брата Коломойцевы поступили в мореходку, и теперь бороздили Охотское море, возвращаясь домой только в отпуска. Сходили к их родителям. Те меня встретили, будто родного, обнимали, охали-ахали. Потом, как водится, за стол. Тётя Нина быстро организовала горячее, да закусочку. Выпили немного с дядь Пашей, как без этого. Стали перебирать всех одноклассников, а потом и их сестёр и братьев. У нас ведь деревня не очень большая и школы в ней не было. Мы каждое утро собирались на автобусной остановке и ехали в школу за тринадцать километров. И в школу эту приезжали дети из других деревень. Поэтому дружили не сколько с одноклассниками, сколько с соседями по автобусу, какого бы возраста они не были.

Перемыли кости пацанам, совершенно неожиданно (ирония, если что) перешли к девчонкам. И тут вот как кольнуло меня: Светка Карпова! Как же я забыл про неё? С пятого класса и до восьмого, пока я в техникум не уехал, она у меня из головы не шла. Я утром просыпался с её именем, вечером ложился, мысленно ей спокойной ночи желая.

– Дядь Паш, а вы Карповых из Елизаровки не знаете? Светка у них дочка была, в нашем классе училась.

За столом возникла неловкая пауза. Я посмотрел на Серёгу. Тот крутил в руках стакан с компотом. Тётя Нина засуетилась, убирая грязные тарелки.

Наконец, дядь Паша, как-то сморщившись и совершенно трезвым голосом сказал:

– Светка-то, да… Живёт она всё так же в Елизаровке. Так и не вышла она потом замуж-то, да… Одна живёт, вроде пенсия у ей.

– Какая пенсия, что ты, дядь Паш. Она ровесница моя. И что за «потом», что с ней случилось?

Опять заминка перед ответом:

– Да там история какая-то мутная, я точно не знаю, – дядя Паша вроде как слова подбирал. – Сгорела у неё вся семья, на весь район шумиха была. Все погибли, дом до тла, а она как-то спаслась, но вроде как умом повредилась. Внешне вроде нормальная, а ведёт себя странно как-то. Дом у них крайний к лесу был, и баня у них своя была. И баня уцелела, так Светка теперь там и живёт.

Тётя Нина вошла с чайником:

– Ну, ребята, давайте чаю попьём, да и спать бы уже пора.

Серёга пьяными глазами посмотрел на дядь Пашу:

– Да уж договаривай, дядь Паш. Про проклятие-то.

И, поскольку все молчали, я не знаю зачем, вскочил, полез в сервант за кружками и вдруг вижу там кружку с домиком и девочкой, как у меня в офисе. И я вспомнил, что мне эта картинка напомнила. Никакой это не соседский дом, а ровно такой, каким я представлял себе её дом в Елизарово. Сам я там никогда не был, Елизарово вроде, как и недалеко, но дорога туда через гору, да по тайге.

Спать ложились за полночь. Шли посёлком, слегка пошатываясь. Голова не кружилась, но было ощущение нереальности происходящего: эта тёмная безлунная ночь, полное безветрие и тишина, отчего казалось, что уши заложены ватой. Даже собаки не лаяли. Есть тут вообще собаки? Жутковато. Казалось, что алкоголь обострил ощущения, но, по опыту, скорее всего наоборот. Зашли во двор, Серёга запер за нами калитку, проверил ворота, подёргав засов. Что тоже чудно, поскольку никогда в этих краях избы так не запирали. Не сговариваясь, сели в темноте на крыльце, закурили.

– Завтра в Елизаровку махну, – в полной тишине мой голос будто разрезал темноту. – Прогуляюсь, раз уж ты завтра в смену.

– В смысле прогуляюсь? – Серёга аж развернулся ко мне всем телом. Я увидел близко его глаза, вспомнил, как в школе, в шестом, что ли классе, он подбежал ко мне на перемене с такими же сумасшедшими глазами и, задыхаясь от эмоций, сбивчиво и сумбурно пересказал разговор, подслушанный у учительской. Якобы, накануне в какой-то деревне мужики собрались с кольями и вилами и хотели вершить «сомосуд» над какой-то бабкой и хорошо, что кто-то наряд вызвал и милиция приехала быстро на Газике и уговорила их не делать «страшного».

– В прямом смысле, по прямой. Чего я из города приехал, на автобусах ездить что ли.

– Никто туда пешком не ходит, – начал Серёга.

– Ну, никто не ходит, а я пойду. Чего тут идти-то.

Но Серёга упрямо мотнул головой:

– Да ты послушай, дубина городская. Далась тебе Елизаровка эта. Там и раньше то было худо, а сейчас вообще беда.

– Да я туда не за достопримечательностями собрался и не на дискотеку. Что мне до того, как они там живут? – я решил проглотить «дубину городскую».

– Да никто там не живёт.

– Ну, Светка вот живёт. Проведаю.

– Живёт, ага. – Серёга пьяно хохотнул. – Живее всех живых! Ты умного человека послушай, я тебе дело говорю. Приезжай завтра к школе, по городу пройдись, вечерком вон к Толику загляни, если по одноклассникам скучаешь. Толик рад будет. Заночуешь у него, а утром я со смены снимусь и ещё что-нибудь придумаем.

– Да в чём проблема-то? Что ты со мной нянькаешься? Ещё проклятие какое-то приплёл.

Серёга начал икать. А когда человек икает невозможно его слова серьёзно воспринимать. Если б он тогда икать не начал, интересно, как повернулось бы?

– Ты, ик, слушай сюда. Мы малые были, не понимали ничего. А Елизаровка эта, ик, всегда была себе на уме, ик.

Он попытался набрать в грудь воздуха и не дышать, чтобы унять икоту. Выпученные глаза его были стеклянные. Когда это он успел так набраться? Мы с дядь Пашей вроде ничего, не сильно нас самогон забрал. Да и Серёга вроде был в норме. Относительной.

– Они ж на отшибе совсем, – выдохнул и сразу снова икнул Серёга. – Ты на карту-то посмотри: все деревни кучкой, с этой стороны Белой. А Елизаровка с той стороны, ик.

– Ну?

– Да баранки гну, ик. К ним только на рейсовом, два раза в день. Туда без надобности и не ездит никто. Десять дворов, живут кое-как. Ни хозяйства толком ни у кого, ни детей. Бабы дома сидят, щи варят. Все мужики на лесозаготовке работают. Раз в неделю лесинспектор к ним приезжает, и раз в неделю лавка продуктовая с колёс. Понял? Ик?

– Нет, не понял. Детей-то почему нет? Светка ж была вот, например.

– Так в том-то и дело, как дом им спалили, так и началось всё, – Серёга вдруг перешёл на шёпот. – Прабабка её, сказывают, ведьма была. Прокляла всех. Дети не рождаются, скотина дохнет.

Прохладный ветерок забрался мне под свитер. Серёга перестал икать. Я встал, пошатнувшись. Не, хороший всё-таки самогон у дядь Паши, зря я.

– Пошли в дом, Серёга. А вообще, выбирался бы ты в город жить. Смотри, все разъехались из наших. А ты тут сидишь. В ведьм веришь.

Ночью мне снилась какая—то мистическая чепуха. Шаманы били в бубны, мои одноклассники-буряты плясали вокруг костра странные танцы, а за кругом света, почти у самой границы ночной тьмы, светились голодным светом волчьи глаза. Я знал, что я сплю, и знал, что нужно просто проснуться, но никак не мог разлепить век. И всё же сон не был мучительным и не был страшным. Я будто незримо присутствовал в этом месте, но не участвовал в ритуале, а наблюдал как бы со стороны.

Виной всему, и тут не было никаких сомнений, был сборник местных легенд, который я читал весь полёт от Москвы до Иркутска и который захватил меня так, что если бы я ехал поездом, а не летел бы самолётом, то я, наверное, пропустил бы свою остановку и читал бы запоем до Владивостока. К легендам и мифам я питал слабость с детства и как-то повинуясь порыву, скачал всё, что нашёл в сети к себе в электронную книжку. Так что, всё происходящее во сне было объяснимо и знакомо. Удивительное мирное сосуществование буддистов и шаманистов в этих краях давало щедрый материал для изучения.

Больше всех меня притягивали легенды о волках. Мало того, что это само по себе интересное и красивое животное, для многих народов Сибири он является сакральным существом. Они одновременно и боятся и почитают его. В легендах его никогда волком не называют, его имя табуировано: люди дают ему прозвища, чтобы не накликать беду, не призвать его к себе и своему дому. «Небесная собака», «собака бога», «синеглазый», «тихий», «бродящий ночью», «беда» – множество имён дали люди этому животному. Сибирь, Центральная Азия уделяют фигуре волка особое внимание. Но буряты возвели волка в культ. Считалось, что если Синеглащзый нападает на стадо, то он делает это с разрешения Неба, поэтому нельзя было выражать никакого недовольства. Буряты верили, что волк понимает человеческую речь. Убить волка было нельзя, потому что тогда небесные божества гневались и насылали кару на человека. Да что там, некоторые рода вели своё начало от волка! А если тот убивал человека, то такая смерть требовала особого шаманского обряда захоронения. Но и при рождении человека люди использовали волчьи амулеты, а самым крутым из них была волчья шкура, в которую пеленали младенца. В общем, жутко интересная штука.

Во сне я мог разглядеть только горящие волчьи глаза, наблюдающие из темноты за людьми на освещённой костром поляне. Но я был готов дать руку на отсечение, что шерсть на загривке у него стояла дыбом, пасть была оскалена, и ещё мне почему-то казалось, что это старая одинокая злая волчица.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69150802&lfrom=174836202) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.