Пытался объяснить неисправимому гуманитарию в моём лице. И сначала он говорил отрепетировано, сухо, официально, как повторял, наверное, сотню раз для журналистов, но… после моего хлопанья ресниц и честного: «А можно ещё раз, только как для дураков?» владелец «Карт-медии» запнулся.
Замолчал, уставившись на меня.
– Мне любопытно. Правда, интересно, чем вы занимаетесь и зарабатываете на вот это всё, – я усмехнулась и обвела рукой дорогущий салон, щёлкнула пальцами. – Но из всего, что вы мне только что сказали, я в лучшем случае поняла две пятых. Информатика – это не моё, от слова «совсем». Мне в школе по ней пятерку нарисовали, только чтоб аттестат не портить.
Городее хмыкнул.
А затем неожиданно широко улыбнулся, повернулся всем телом ко мне, сел куда свободнее и удобнее. Начал рассказывать, активно жестикулируя и приводя смешные аналогии, с которыми стало куда понятней.
Я даже уточняла некоторые моменты, хохотала.
И, пожалуй, я чуточку сожалела, когда машина остановилась и водитель, опустив стекло, объявил, что мы приехали.
***
Макс Лоар.
Меня познакомили с ним буквально с порога.
И не таким я представляла себе фотографа, вообще фотографов в целом. В моём воображении они все были почему-то невысокие и худые, как Мила, что про Лоара мне когда-то и рассказала, она увлекалась фотографией с детства.
Нет, ну что?
Хороший фотограф должен везде пролезть и удержаться! А если ты под центнер или два метра в высоту, то это уже, на мой взгляд, весьма проблематично.
Как оказалось, не всегда.
И если Гордеев был в меру накачан и спортивен, когда все трицепсы, бицепсы и кубики есть, но не выпирают, то Макс Лоар оказался фанатом спорта и бодибилдинга. Или где там у нас лучше всего прокачивают плечевой пояс?
Ещё «молодой, но весьма талантливый фотограф» был под два метра ростом, поэтому даже на каблуках я взирала на него снизу вверх.
– Славка, ну наконец-то, рад тебя видеть! – плывя к нам, расплылся в широкой улыбке друг Гордеева.
Они, сцепляясь руками, приветственно обнялись, похлопали друг друга по плечам и обменялись дежурными фразами. Я же скромно стояла рядом, ждала, когда обратят внимание, и разглядывала Лоара.
Он, ко всему прочему, был наголо брит, и мой взгляд всё время невольно цеплялся за блестящую в свете ламп макушку. Или за нос, что соответствовал орлиному и, кажется, был ломан. И, пожалуй, внешне Макс Лоар больше смахивал на боксера, чем фотографа.
Нет, я его представлял определенно другим. Не знаю каким именно, но точно не таким… масштабным и лихим.
И меня, обрывая размышления, таки заметили.
– А что за красавица с тобой сегодня, а, Славка? – белёсые брови Лоара взметнулись вверх, а на меня уставились блестящими любопытством глазами.
– Варя, моя… хорошая знакомая, – замешкался, но всё же дал характеристику Гордеев.
И, пожалуй, она меня устроила.
Знакомая – это нейтрально-идеально.
– Очень приятно познакомиться с вами лично. Наслышана о вашей зимней выставке в Вене, – я протянула руку для рукопожатия, но мне её галантно поцеловали, а на словах о Вене ещё и с большим интересом посмотрели. – Ваши эксперименты с ломографией[5 - Ломография – жанр фотографии, который ставит своей целью запечатлеть на снимках жизнь во всех её проявлениях такой, какая она есть. Ломография не берёт во внимание такие понятия качества как резкость, цветопередача, плотность. Девиз ломографов всех стран – LoMo – «love and motion» – любовь и движение.] были поистине смелыми…
***
– Я влюблен, я очарован… – пропел Лоар, прощаясь через два часа на крыльце галереи и снова целуя мою руку. – Славка, береги свою красавицу, иначе уведу.
Он шутливо погрозил ему пальцем. А Гордеев что-то мрачно буркнул в ответ, но я сама была в состоянии «влюблен и очарован», хотя совсем и не оганчарована[6 - Герои используют первые две строчки стихотворения А.С. Пушкина «Я влюблен, я очарован, Я совсем оганчарован…»], поэтому внимания не заострила.
– Варя, вы меня покорили познаниями, а ваш интерес к нашему скромному ремеслу!.. – Макс захлопал по карманам и вытащил чёрный прямоугольник визитки. – Вот, возьмите. Если захотите снова прийти или подискутировать об искусстве, то милости прошу. Для вас я всегда свободен.
– Спасибо.
Визитку я взяла, и мы снова распрощались, пообещав заглянуть ещё раз до закрытия, что обещано было через месяц.
Нет, сегодня, в самом деле, прекрасный вечер, и даже плохое настроение Гордеева мне этот день не испортит. Понятно, конечно, что я обломала человеку свидание и общение тет-а-тет, но стыдно мне не было.
Мне было интересно.
И поэтому извиняться я не стала, не заговорила первой. И до самого дома мы едва перебросились парой ничего не значащих фраз, но из машины, удивляя, он вышел всё-таки проводить меня сам. Смазал бы, пожалуй, восторг вечера, но от распирающей радости и лёгкости я не чувствовала смущения и неловкости момента, что так свойственен минутам прощания.
Я просто поцеловала Гордеева в колкую от за день выросшей щетины щеку и почти поскакала к подъезду, чтобы замереть с уже открытой дверью и, оглянувшись, широко улыбнуться.
– Спасибо за самый лучший вечер в моей жизни!
***
А дома меня ждал полумрак коридора, подозрительно радостный Сенечка, что выкатился из кухни, и звучавший оттуда же жизнерадостный голос:
– …дальше самка комара впрыскивает слюну с плазмодием в кровь очередного укушенного и тем самым заражает его малярией…
Я обреченно прислонилась к двери и, закрыв глаза, тихонько завыла в такт бодрому голосу.
Ненавижу паразитологию!
7 июня
Сегодня было официально покончено с повторением паразитологии. Ура, товарищи, ура! Я вздохнула с облегчением, перекрестилась, будучи атеисткой, и на радостях решила приготовить мясо в горшочках.
Последние мы с Сенечкой случайно обнаружили во время генеральной уборки.
А генералили мы вчера.
Прибирались под великие страдания Дэна о том, что мы ему мешаем заниматься, и, вообще, у него всё лежит на своих местах. В момент последнего высокомерного заявления Сенека очень вовремя извлёк из обувной тумбы, где хвостатый паршивец под шумок решил оборудовать себе очередное жилище, железную кружку с засохшей булкой.
Я, иронично выгнув бровь, уставилась на Дэна.
– Гений господствует над хаосом, – не дрогнув, столь же высокомерно отрезал он и скрылся в своей комнате.
Доучивать паразитологию, дабы сегодня за завтраком гордо объявить, что мухи, вши и блохи успешно пройдены, закреплены в памяти и готовы для сдачи.
***
Я уже ставила глиняные горшочки в духовку, когда зазвонили в домофон. От неожиданности чуть не выпустила из рук один и чертыхнулась.
Не, пускай Дэн идёт.
У меня тут мясо и енот, который уже тянет лапы к крышечке и…
– Сенека, имей совесть! – я возмутилась, выдернула из-под самого чёрного носа последний горшочек и торопливо запихнула его к остальным в духовку. – Я пять минут назад тебе целую вареную курицу дала!
Енот, сидя на задних лапах и поджимая передние, скромно потупился.
– Что, всё съел?!
Я ахнула и перевела ошарашенный взгляд на его миску с водой.
Пустую.
– Ты пустишь меня по миру, троглодит хвостатый!
Сенечка презрительно фыркнул, а в кухню заглянул Дэн, поправил очки и непривычно растерянно проговорил:
– Варь, к тебе там пришли.
Будь на дворе тридцать седьмой год, то я решила бы, что чекисты, поскольку голос и вид моего соседа только их визиту и соответствовал. Однако год был не тот, поэтому я только вручила енота Дэну, как эстафету, и пошла узнавать, кто по мою душу явился.
Честное слово, лучше бы чекисты!
Но жизнь – увы и ах! – ко мне немилосердна…
В дверях светился от радости Вениамин собственной персоной.
При параде.
И с огромным букетом розовых роз.
И весь мой богатый словарный запас при взгляде на эту картину испарился как-то враз. Осталась только гулкая пустота в моей голове, а Веня…
…Веня ещё на второй неделе учёбы и знакомства решил окончательно и бесповоротно, что я – его судьба. Он решил и, как всякий уверенный в себе мужчина, действовать активно и решительно начал.
Девиз: «Вижу цель – не вижу препятствий» был его руководством к действию.
В прямом смысле слова.
Препятствий он не видел, никаких и никогда.
Контрольная по старославянскому, когда все активно переводят и выискивают глаголы? Пфф, фигня! Ради пятиминутного выступления двух музыкантов из ближайшего перехода – приглашение на свидание должно ведь быть эффектным? – все отвлекутся, проникнутся, умилятся, а главное Варечка согласится.
Варечка, правда, была согласна только зафитилить в него туфлей с пятнадцатисантиметровым стальным каблуком, поскольку в деканат вызвали нас обоих и сделанную, если не идеально, то почти, мою контрольную аннулировали тоже.
Или был ещё выдающийся случай.
Преддверие восьмого марта.
Нежные и хрупкие тюльпаны, открытки, страдальцы-мужчины и концерт внутри нашего любимого исторического факультета. Сооруженная сцена в одной из больших аудиторий и занавес-штора к ней. Все в приподнятом настроении ждут начала. Смеются, переговариваются, мужская часть нервно готовится. Первым, как и положено, с торжественной речью выступает декан. Шторы-занавесы медленно разъезжаются за его спиной, и мы видим растянутую на всю стену надпись: «Варенька, я тебя люблю!!!»
Большими алыми буквами.
С сердечками.
Можно не говорить, что декан, а заодно все остальные не очень были рады столь широкому жесту пылкого влюбленного?
Да и на меня, пытавшуюся слиться со стеной – и, вообще, не Варенька я! – тоже кидали взгляды, далёкие от радушных. Особенно декан, что от пошедшего не по плану мероприятия слегка так побагровел.
Прямо под цвет Вениной рубашки.
Которых у Вениамина Вассермана, к слову, было много.
Как и галстуков-бабочек, без коих из дома он, кажется, ещё ни разу в жизни не вышел. И меня не покидали смутные подозрения, что даже в яслях эта идиотская бабочка гордо украшала шею маленького Вассермана, а Соломония Яковлевна, повязывая её каждое утро, смахивала слезу умиления.
Такой ведь приличный и хороший мальчик.
Нарядный.
В меру упитанный.
Грустный Карлсон, как окрестили его на родном курсе. И не будем показывать пальцем, кто такой добрый и креативный подал идею к такому прозвищу. Эта страница истории навсегда останется покрытой мраком, и я ни за что на свете не признаюсь, что первой в порыве ярости Карлсоном его обозвала я.
Ну, а про грустного добавил кто-то из народа. Чётко, к слову, подметил, поскольку грустным Венечке ходить до скончания века или появления новой судьбы, поелику я этой самой судьбой становиться категорически отказываюсь.
Мы не совместимы.
Никак.
И дело даже не в росте, что у Вени метр с кепкой, отчего все разговоры у нас с ним получаются неравными, а его глаза не поднимаются выше моей груди, и не в том, что шевелюра у Вассермана рыжевато-морковного колера.
Просто… просто мне с ним неинтересно.
И душно.
Он душит своим вниманием, оглушает пафосными монологами, а от его нарядов у меня рябит в глазах. И главное, от его театральщины неизменно появляется желание провалиться под землю, попутно делая вид, что мы даже не знакомы.
Без театральщины же Веня не может.
И год назад, когда я только начала встречаться с Вадиком, Веня, упав на колени, отчаянно и драматично заявил, что он проявит выдержку и дождется того времени, когда я одумаюсь и вернусь к нему, потому что именно он, Вениамин Вассерман, а не презренный Вадик, любовь всей моей жизни.
