Любовь-неволя
Евгений Петропавловский
Кто сказал, что из ненависти не может родиться любовь? Так на камнях вырастают цветы – непрошеные, но от этого не менее прекрасные. Так и герои этого романа – раб и его хозяйка – помимо своей воли оказываются охваченными внезапным чувством. Но вокруг – война, кровь и слёзы. Трудно предугадать, удастся ли героям пройти сквозь все испытания, сохранив не только свою любовь, но и саму жизнь…
Евгений Петропавловский
Любовь-неволя
Глава первая. Перед приходом ночи
Приди, я владыкою буду тебе и рабом!
Рубен Севак
– Заканчивать пора, Серёга, – сказал Эдик, утирая рукавом пот со лба. – Вечер уже, сколько можно горбатиться? Хватит, нормально отработали.
– Последний замес у меня, не оставлять же. Сейчас выгребу – и, в самом деле, достаточно на сегодня.
С этими словами ты склонился над большим корытом с бетонным раствором – набрал полную лопату, затем, выпрямившись, швырнул тяжёлый раствор в пространство между земляной стеной и деревянной опалубкой. Вновь наклонился – и очередная порция жидкого бетона с глухим всхлипом отправилась вслед за предыдущей.
Ты работал не спеша, каждое движение было привычным и размеренным. Правда, в мышцах уже чувствовалась тягучая усталость, и слегка ломило поясницу.
– Тебе хорошо, ты вон какой здоровенный, – плаксивым тоном протянул Эдик. – А я уже с копыт валюсь, и все мозоли на ладонях в кровь постирал. Николая и Миху хозяева забрали давным-давно. А мы с тобой – не люди, что ли?
– Не люди, – скривился ты, выскребая из корыта остатки бетона. – Сам ведь прекрасно знаешь. Раб ты, Эдик, дешевле козы Турпаловой стоишь.
– Неправда, не дешевле! Меня за триста баксов Турпал выторговал. А что такое коза? Ей же красная цена – рублей пятьсот; ну шестьсот, самое большее.
Ты ничего не ответил. Лишь усмехнулся, покачав головой. Потом сплюнул себе под ноги, оставаясь в мрачном расположении духа; и принялся постукивать лопатой по доскам опалубки, утрамбовывая бетон…
Ваши хозяева действительно задерживались. Двоих невольников уже забрали, а вы с Эдиком всё ещё торчали в бункере. Несколько раз в прямоугольный проём сверху заглядывал Зелимхан, недовольным тоном бормоча себе под нос что-то неразборчиво-безадресное. Он сегодня вас охранял, и ему надоело бездельно маячить с карабином на порывистом осеннем ветру.
Тебя эта небольшая задержка не слишком заботила. За четыре года плена ты настолько привык ко всякого рода строительным работам, что лишние полчаса казались сущим пустяком. К тому же отбывать «бетонную» повинность, обязательную для каждого пленника, приходилось не ежедневно, а всего лишь раз в неделю. Вы рыли и обустраивали подземные укрепления. Это делалось на случай возобновления боевых действий. К описываемому моменту под всем аулом были прорыты достаточно разветвлённые коммуникации, способные защитить обороняющихся как от ударов с воздуха, так и от артиллерийских обстрелов. А в том, что войны не миновать, здесь почти никто не сомневался.
…Из задумчивости тебя вывел голос Мариам:
– Сергей! – позвала она.
– Иду! – откликнулся ты. Подмигнув Эдику, прислонил лопату стоймя к опалубке. И по крутым, грубо сколоченным деревянным ступеням направился вверх, к синевшему над головой выходу из бункера.
За день погода снаружи изменилась неузнаваемо. Если с утра светило мягкое сентябрьское солнце, то теперь, скатившись к заслонявшим горизонт горным вершинам, оно побагровело, подёрнулось туманной облачной кисеёй и почти не давало тепла. Твоя рубашка была настолько мокрой от пота, что прилипла к телу – и, прохваченный налетевшим с гор порывом пронизывающего ветра, ты почувствовал, что замерзаешь.
Мариам, заметив, как ты зябко поёжился, торопливо протянула тебе принесённый из дома потёртый солдатский бушлат:
– Надень, а то простынешь.
Хорошая женщина. Совсем ещё молоденькая, и не поверишь, что уже почти месяц как вдова. Интересно, сколько ей лет? Девятнадцать? Двадцать? Здесь, как правило, рано выдают замуж… И симпатичная: тонкая в талии, высокая, всего на полголовы ниже тебя, с характерными для чеченок чуть широковатыми скулами, большими карими глазами и длинными пушистыми ресницами… Её губы были яркими и свежими безо всякой помады. А заплетённые в косу чёрные волосы обладали тем редким естественным блеском, какого не добьёшься с помощью супермодных шампуней и прочих навороченных средств. Правда, сейчас от посторонних взглядов волосы Мариам скрывал тёмный платок. Что поделаешь, адат[1 - Неписанный закон у народов, исповедующих ислам; рассматривается как дополнение к шариату.] не позволяет женщинам появляться на людях с непокрытой головой.
Хорошо, что её муженёк отбросил копыта. Во-первых, Абдурашид был зверюга и сволочь: тебе постоянно перепадало его кулаков, за любую мелочь; да и Мариам – от тебя не укрылось – не раз ходила с синяками. Во-вторых, природа наделила покойничка непомерной жадностью. Из-за денег пошёл он служить к Шамилю[2 - Шамиль – имеется в виду Шамиль Басаев.]. Из-за денег влез в Новолакское. А когда припекло, и нохчи[3 - Чеченцы (солдатский жаргон – от самоназвания народа: «нахчо»).] стали драпать от федеральных войск, он вдруг вспомнил, что оставил второпях в доме, где они держали оборону, вещмешок с награбленным барахлом. Один абрек[4 - Горец-воин. Со времён Кавказской войны (1817 – 1864) значение слова сместилось и сегодня употребляется чаще в иронически-пренебрежительном контексте.], который всё это видел, останавливался здесь проездом; он и рассказал Мариам, что Абдурашиду особенно жаль было потерять серебряный кумган[5 - Высокий кувшин с крышкой и длинным носиком.], старинный, видимо, действительно очень ценный, да ещё кинжал с инкрустированными золотом рукояткой и ножнами – если, как он предполагал, работы кубачинских мастеров, то цены ему не было… В общем, дом, в который он вернулся за вещмешком, накрыло НУРСом[6 - НУРС – неуправляемый ракетный снаряд.]; на том месте одна воронка осталась. И слава богу, туда ему и дорога.
К слову, Мариам ничуть не убивалась по Абдурашиду. С тех пор как её благоверного забрал шайтан, она, кажется, даже повеселела. Само собой, на людях этого не показывала, но дома ты замечал: то песню напевает, то пошутит с тобой мимоходом. В общем, изменилась, раньше она такой не была.
Между тем Зелимхан – видимо, довольный окончанием рабочего дня – весело рассказывал что-то твоей хозяйке, а та лишь изредка кивала с откровенно скучающим видом. Поблизости то и дело раздавались звонкие голоса: это местная ребятня играла на пустыре в чу-идарех[7 - Игра наподобие русской лапты.]. Наконец Мариам окончательно надоела болтовня Зелимхана, и она неприметно коснулась пальцами тыльной стороны твоей кисти: «Пора идти, чего же ты медлишь?» – означало её прикосновение.
Спохватившись, ты поймал себя на том, что всё ещё пялишься на неё. И поспешил отвести глаза… Вопиющая нескромность. Тебе по статусу подобное и близко не полагалось.
Нет, было в её взгляде что-то шкодное, определённо. «Эх, девонька, тебе бы сейчас сменить эту вдовью чёрную кофту и под стать ей юбку до пят… ну, скажем, на белую блузку и кожаные брючки в обтяг или юбчонку-мини, – мелькнуло в голове, – и завалить со мной куда-нибудь в ночной клуб! Вот какая неудалая судьбина выпадает некоторым: угораздило же тебя, малышка, родиться в этом богом забытом горном краю, среди нищих и невежественных людей, которые, по сути, и представления-то не имеют о настоящей жизни – спокойной, безбоязненной, полнокровной…».
С такими мыслями ты пошёл следом за Мариам. Глядя себе под ноги и стараясь держаться чуть позади неё.
Домой.
Странным казалось ощущать это слово твоему внутреннему слуху – здесь, на чужой земле, среди чужих, большей частью ненавистных тебе людей. Произнеси его вслух – прозвучит почти издевательски. Однако от суровой реальности никуда не денешься: здесь теперь был твой дом. И бог весть, сколь надолго. Возможно, даже навсегда.
– Болтун он всё-таки, – сказала внезапно Мариам, щурясь навстречу закатному свету, уже успевшему вылинять до бледной охры и продолжавшему неуловимо сходить на нет.
– Кто? – спросил ты, вынырнув из своих невесёлых раздумий.
– Зелимхан, – пояснила она, мотнув головой в сторону твоего стража. – Некоторые люди рассказывают столько интересного, что даже боги приходят послушать. Другие же несут такую чепуху, что сами демоны прочь бегут.
– Ну уж ты-то, Мариам, хоть и бежишь прочь, однако на демона совсем не похожа, – рассмеялся ты.
– Говорят, в каждой женщине сидит демон, – улыбнулась она в ответ. И тотчас, словно смутившись этой своей улыбки, перешла на серьёзный тон:
– Идём быстрее, а то вода остынет. Зря, что ли, я её согрела?
***
Твоим жилищем был ветхий, пристроенный к задней стене дома сарай с расстеленными в углу – один поверх другого – тремя соломенными матами в качестве постели. Перед тем как отправиться за тобой, Мариам по обыкновению нагрела воду в большом железном тазу: к вашему приходу вода остыла и теперь имела как раз подходящую для мытья температуру. Ты отнёс таз в сарай, поставил его на старенький шаткий табурет и долго плескался, смывая с себя въевшуюся в кожу цементную пыль. До тех пор, пока вода не стала густо-серой, непрозрачной. По ходу мытья холода не ощущалось, горячая вода согревала; но, вытираясь, ты заторопился, опасаясь простудиться, поскольку явственно ощутил ледяные сквознячки, проникавшие сквозь многочисленные щели сарая.
…Нет, всё-таки у тебя не хозяйка, а золото. Других невольников кормили хуже, чем домашнюю скотину: чёрствым хлебом, подсолнечным жмыхом, разными объедками. А у тебя сегодня на ужин были: жижиг-галнаш[8 - Галушки с мясом.], солёный домашний сыр, маринованная черемша, и дыня на закуску. Вполне достаточно, чтобы наесться до отвала. Хоть какое-то удовольствие в этой постылой рабской жизни… Если на то пошло, нынче далеко не каждый чеченец так питается.
После ужина – ещё одно маленькое удовольствие: ты неторопливо выкурил сигарету… А потом улёгся на соломенные маты в углу сарая.
Чем меньше оставалось возможностей – или, если угодно, степеней свободы – в твоей жизни, тем больше ты ценил каждое её ежеминутное проявление. Таких, как, например, еда, тепло, крыша над головой, вечерний отдых после утомительного трудового дня, те короткие отрезки времени, когда ты оставался наедине со своими мыслями.
Ты долго лежал в своём углу, закрыв глаза и свернувшись калачиком. Ворочался, пытаясь уснуть. При каждом движении шелестела набитая сеном подушка, шуршали соломой маты. Одеялом тебе служила старая, с прожжённой в двух местах полой, солдатская шинель (на её выцветших погонах со следами оборванных ефрейторских лычек были жирно нарисованы фиолетовой шариковой ручкой фашистские свастики – свидетельство остроумия безымянного горского юмориста). Ноги ты укрыл бушлатом, который дала сегодня Мариам… И всё равно не удавалось согреться.
Это была первая по-настоящему холодная ночь.
Впрочем, всё ещё впереди, думал ты, ведь осень только начинается.
В прошлые зимы ты ночевал в относительно тёплом полуподвале вместе с двумя другими, такими же, как ты, пленными пацанами. У тебя тогда был другой хозяин. Но нынешней весной вышел неожиданный поворот в жизни: тебя выиграл в карты муж Мариам. Точнее, игра-то у них была на деньги, однако за неимением оных Абдурашид согласился принять долг у своего кунака «тягловой силой». Он и определил тебе в качестве жилья эту ветхую сараюху – щель на щели, вон как дует… Надо бы придумать что-нибудь в смысле утепления, не то зимой здесь можно будет совсем в сосульку превратиться.
…Громко скрипнула дверь на несмазанных петлях. Ты поднял с подушки голову и увидел появившуюся в проёме тоненькую женскую фигурку. Удивился:
– Мариам?
– Да, это я, – отозвалась молодая вдова. – Ты извини, Сергей, я только сейчас подумала: сегодня ведь сильно похолодало – ты тут мёрзнешь, наверное.
– Ну, в общем-то… есть немножко.
– Я так и поняла. Знаешь, я тебе в доме постелила. Скоро зима. Будешь теперь там спать, а то чего же: одна комната пустая стоит, а ты – в сарае, на холоде…
– Спасибо, конечно, – растерялся ты, поспешно поднявшись на ноги и сделав пару шагов навстречу своей хозяйке, – но… что же ты скажешь соседям? Твоей жалости не поймут.
– А они и не узнают. Будешь потихоньку заходить ночью, когда никто не видит. Аул рано спать ложится.
Сказав это, она направилась в дом. Ты замёрз, да и не пристало пленнику строить из себя рыцаря: а вдруг Мариам передумает? И ты, поднявшись на ноги, направился следом за ней.
Неужели ты нравишься Мариам?
Нет-нет, романтические фантазии подобного рода – непозволительная роскошь в твоём положении!
***
В доме имелись две раздельные комнаты. В одной находилась спальня хозяйки. В другую она отвела тебя. Только теперь ты обратил внимание, что на Мариам была надета лишь длинная ночная рубашка, а поверх неё – наброшенный на плечи светло-серый поношенный плащ с линялой меховой подстёжкой: она, наверное, уже легла, когда, вспомнив о тебе, решила наведаться в сарай.
Мариам указала взглядом на разложенный старенький диван, со свежей белоснежной простынёй, двумя небольшими подушками и стёганым ватным одеялом, заправленным в пододеяльник с вырезом в форме ромба посередине.
Боже, как давно ты не лежал в настоящей домашней постели!
Да было ли такое вообще когда-нибудь? Разве что в другой жизни…
Ты уселся на краешек дивана и провёл огрубевшей ладонью по нижней кромке простыни, словно не верил своим глазам. Волна противоречивых эмоций захлестнула тебя с головой.
А Мариам отчего-то не уходила. Помедлив немного, она вдруг присела рядом. И сказала, грустно глядя тебе в глаза:
– Я уже думала: если отпущу тебя – как домой через Ичкерию доберёшься? Не знаю. Убьют или опять в плен возьмут. А так – отпустила бы, честное слово.
Ты кивнул. Действительно, путешествовать по Чечне русскому человеку сейчас абсолютно невозможно. Не просто небезопасно, а смертельно-безнадёжно. Тебе не раз приходилось видеть трупы тех, кто пытался бежать. Пойманных беглецов – в назидание другим пленникам – забивали до смерти палками или закапывали живьём в землю. Впрочем, изощрялись и другими способами. С некоторых сдирали шкуру. Одного несчастного, связав, распилили двуручной пилой… Ты видел головы, насаженные на колья. Видел сердца, прибитые к деревьям… Этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы намертво отбить у тебя всякую охоту к бегству.
И ещё ты подумал о том, что Мариам говорит по-русски совершенно без акцента, не в пример прочим местным. Она вообще во многом была не такая, как все. Ты уже давно обратил на это внимание. Может, Мариам выросла в относительно интеллигентной семье? Может, её просватали в городе, оттого она и не такая дремучая? Спросить у неё, что ли?
– Я держу тебя не потому что мне нужен невольник, – повторила она, и в её тоне ты уловил виноватые нотки. – По хозяйству и одной не трудно справиться, я привыкла. Просто куда ты пойдёшь? Ничего, кроме беды, из этого не получится.
– Я знаю, – ты облизнул пересохшие губы и улыбнулся. – А ты хорошо говоришь по-русски. Лучше всех остальных… местных.
– Я училась в техникуме в Ростове. Там совсем другая жизнь… – Мариам медленно протянула руку и провела кончиками пальцев по твоей щеке. Её голос стал совсем тихим:
– Бедный. Трудно тебе тут.
Ты вновь молча улыбнулся. Даже если бы требовалось что-нибудь ответить, ты вряд ли сумел бы заставить себя сделать это. Тебя охватил столбняк. Губы словно одеревенели, мысли путались в голове. Да и не мудрено. Больше четырёх лет тебя не касалась женская рука!
На щеках у Мариам выступил румянец, черты её лица заострились. Она ещё что-то говорила, однако ты ничего не слышал. Лишь смотрел на неё, думал о ней, чувствовал её прикосновения… «Какие у неё тонкие и нежные пальцы. Какое они источают тепло… Неужели всё это происходит наяву? Да полно: может, ты что-нибудь неправильно понял? Мало ли какой бред способно породить человеческое сознание. Может, ей просто жаль тебя? Скорее всего, так оно и есть. Слишком давно в твоём сердце царила полная, отчаянная, смертельная пустота. Такая, что порой хотелось заполнить её криком. И вот теперь – это неожиданное прикосновение… Зачем? Почему?» – сомнения мельтешили у тебя в голове подобно стайке трепещущих мотыльков.
Разумеется, с первых дней своего пребывания здесь ты заметил: Мариам никогда не смотрела на тебя свысока, в ней не было ни тени того высокомерия, какое обычно проявляют местные в отношениях с русскими, а тем более со своими невольниками.
Но – это медленное и невыносимо приятное прикосновение тонких пальцев, похожее одновременно на мечту и насмешку… Что оно может значить?
Ты настолько увяз в терзавших тебя противоречивых мыслях, что казалось совершенно невозможным из них выбраться. И вместе с тем ты смотрел и не мог оторвать взгляд от этого светло-серого плащика, сползавшего с округлых, изумительных плеч – сначала с одного, потом с другого – плавно, невероятно, бесконечно… Казалось, ты сходишь с ума.
А пальцы Мариам продолжали ласково гладить твоё лицо. И между вами словно завязывался незримый узелок. Тебя притягивало к ней – неодолимо, точно магнитом. Всё твоё существо содрогалось, потому что… ты почти со страхом ощущал нараставшее возбуждение. Быстрые, неукротимые, сумасшедшие мысли вспыхивали и обжигали сознание, одновременно туманя, опьяняя и побуждая к действию. Желанному и уже почти неминуемому… Хотелось впиться губами в её губы, обхватить и прижать к себе это хрупкое тело в полупрозрачной ночнушке – так, чтобы она закричала! потеряла сознание! умерла! – но ты всё ещё боролся с собой и сдавал позиции, сдавал позиции, неизбежно и обречённо сдавал их… До тех пор, пока ваши губы не соприкоснулись, а руки и ноги не переплелись. Ваши тела слились, ваши дыхания разбились друг о друга, для того чтобы набрать критическую массу и взорваться на последнем градусе нетерпения. И быстролетящие блики времени, закружив, оглушив, ослепив и отняв у вас разум, подарили вам одну из тех редких ночей, которые, даже закончившись, длятся и длятся, не прекращаясь, по сути, никогда…
