– Нянюшка, – Яничка будто и не слышала старуху, – а верно, что у варяжинов бабы вроде собак объедки едят?
– Балмочь![37 - Балмочь – чепуха.] – сердито ответила мамка. – Варяжин ничем не хуже нашенских женихов. А Эймунд не токмо молод и красив, но и богат. Будешь в ромейских влатиях[38 - Влатии – ткани.] ходить, в золотых перстнях, на серебре кушать – чего еще девке надо?
– А коли не полюблю его? – спросила Яничка.
– Полюбишь. Любовь со временем приходит, еще крепче становится… Чего грустишь, дочка? Нездорова ли?
– О варяжине думаю. Сердцем чую, не жених он мне.
– Говорят, Эймунд собой хорош – статен, могуч, молод. Хоть и варяжин, а жених хоть куда.
– Зане[39 - Зане – уже.] знаю, не полюблю его.
– Ой ли! – Мамка уперла полые руки в бока. – Батюшке твоему такие речи не понравятся.
– Ты не сердись, нянюшка, я ведь сама ничего не знаю. Чувство у меня какое-то странное, что-то случиться должно, и худое, и хорошее сразу.
– Так не бывает.
– Я еще Эймунда в глаза не видела, а уж знаю, что он мне не полюбится.
– Главное, чтобы ты ему полюбилась. Нас, баб, не спрашивают, кто нам люб, а кто нет.
– Мне боги другого судили.
– Уж не Куяву ли? – насмешливо спросила мамка Злата. – Красив парень, да и по тебе сохнет. Дай волю, девнесь под окнами бы торчал.
– А вот и не Куяву! – сердито ответила Яничка. – Он мне еще неведом, но скоро я его увижу. Я его во сне видела. После бани мжа[40 - Мжа – дремота, сонливость.] меня сморила, вот и приснился он мне.
– Приснился! И каков же он, твой суженый-ряженый?
– Не такой, как все. Помнишь, нянюшка, я с девками прошлой зимой на опанках[41 - Опанки – чашки.] гадала? Сказано мне было, что жених мой будет не из-за моря, а из-за леса.
– И-и-и, страсть-то какая! – Мамка даже присела. – Медведя, что ли, полюбишь?
– Не знаю, кто он, – задумчиво ответила Яничка. – Не такой он, как все. Понимаешь? Чужой вроде, а родной, едино…
– Головы у вас, девок, мякиной набиты! – в сердцах воскликнула Злата. – Сами не знаете, чего хотите. Думаешь, я другая была? Так же, как и ты, ждала суженого. А что толку? Вскую[42 - Вскую – напрасно.] жизнь прошла! Так меня замуж никто не взял, – губы у мамки задрожали, глаза увлажнились. – Не нарожала я детишек, одна ты у меня родная душа.
– Нянюшка, – вновь заговорила Яничка, думая о своем, – а ты упыря видела?
– Упыря? Чур меня! Да ты что в самом деле? Пусть пресветлый Хорс защитит нас от упырей!
– А правду говорят, что на кого упырь глянет, тот сам упырем станет?
– Балмочь! Упырь всегда зол и крови человеческой алчет, но к чистой и невинной душе доступа не имеет, – мамка пошептала какой-то наговор, подула себе на пазуху. – Хватит о страстях всяких баить. Лучше платье примерь.
Яничка подошла к разложенному на лавке платью из ромейской паволоки, шитому золотыми цветами. Платье оказалось ей впору, только в груди слегка жало. Мамка подала зеркало, и Яничка смогла оглядеть себя.
– Хорошо! – восхитилась мамка. – На ножки-то постолы[43 - Постолы – сандалии.] ромейские наденешь. А волосы я тебе заплету.
– Нянюшка! – позвала Яничка.
– Чего?
– А верно, что у Мирославы муж был упырь?
– Рутгер-варяжин? – Злата вздохнула. – От одних я слышала, что Рутгер еще до женитьбы на твоей сестре был колдуном, в варяжских краях их много. А еще мне говорили, что сразу после свадьбы Рутгер поехал на охоту, и там его покусал волк, а волк-то был непростой, а волкодлак, оборотень – чур меня! От того укуса Рутгер разболелся и помер, что к лучшему для него было.
– Это почему?
– Потому что, коли б Рутгер от того укуса не умер, то сам бы оборотнем стал.
– Нянюшка, страшно-то как! – прошептала княжна.
– Знамо страшно… Сиди смирно, а то весь бисер рассыплю.
– Нянюшка, а что с Мирославой сталось?
– Схоронила она мужа, осталась вдовой, да еще чреватой. Отец и пошли ее к родне Вешницы, жены своей первой, в землю бодричскую. Там ее хазары и умыкнули. Набег был большой, много тогда итильцы поганые жен и детишек в ясырь взяли…
Мамка еще что-то говорила, но Яничка ее больше не слушала. Ей вновь вспомнился сегодняшний сон. Она не могла понять. Почему ей приснились такие странные вещи. До сего дня она мало что знала о своей сводной сестре Мирославе, а о Рутгере-варяжине и вовсе узнала лишь вчера. Теперь же они явились ей во сне, и с ними был третий, неведомый, незнакомый Яничке, но отчего было ей так радостно встретить его? Княжна силилась понять, но не могла.
– Вот и все, – облегченно вздохнула мамка, завершив свою работу. – Коса сверкает, как из золота! Повязку с колтами позже наденешь… Что-то ты бледная сегодня. В бане не угорела ли?
– Ноги у меня слабые, нянюшка.
– Это от ожидания. Скоро братья за тобой придут. Да и мне пора переодеться, чтобы тебя сопровождать.
– Ступай одевайся.
Злата поклонилась и ушла. Княжна встала с лавки, подошла к окну. Начинало вечереть, тени стали гуще и длиннее, край огромного багрового солнца уже коснулся вод Большого Холодного озера. Березы у терема кланялись под порывами ветра. Со двора были слышны гомон, смех и крики – челядь готовилась к пиру, накрывала столы. Но княжна думала не о пире, не об Эймунде. Ее взгляд был прикован к темной полосе леса по берегам озера. Кто-то или что-то в этой чаще влекло ее, ей даже казалось, что какой-то голос называет ее имя, и эхо разносит его над водами озера. Холод пробежал по спине Янички, сердце екнуло, и страх перед неведомым растекся по телу до самых кончиков пальцев.
– Кто ты? – прошептала княжна, вглядываясь вдаль. – Кто ты?
Князь Рогволод был доволен. Давно уже на княжеском дворе не собиралось столько народу – весь Рогволодень собрался на княжеский зов, только холопей не было. За столом едва хватило мест. Десятки факелов и мазниц пылали по периметру двора, освещая разудалое пиршество. Не поскупился князь для дорогих гостей: его огнищане достали из сундуков и ларей льняные скатерти, серебряную и медную посуду, кубки, чаши. Все было приготовлено, чтобы утолить асыть[44 - Асыть – обжорство, голод.] княжеских – похлебки из ячменя, овса и овощей с грибами и мясом, зажаренные и запеченные туши баранов, косуль, прочей дичи, молочные поросята, гуси с подливой из боярышника и клюквы, тетерева, утицы, кряхтуны, рябчики громоздились на огромных блюдах, радуя обжор своим видом и дивным запахом: с мясом соседствовала рыба – золотистые осетры, белая и красная рыба, жирный налим, судаки и сомы, тающий во рту угорь, корюшка, снетки, багровые раки. От груд мяса шел ароматный пар, смешиваясь с чадом факелов и медовым духом. Вдоволь было хлебов, сыров, меда, свежих, моченых и соленых грибов, ягод, корений, овощей всяких, которым время в середине лета. Чтобы запить жирную и напеченную снедь, прислуга разносила в огромных ковшах старые меды из княжеских медуш, а в заросших селитрой сулеях подавались ягодные наливки крепости необыкновенной. Понятно, что пирующие радовались этому изобилию, а еще больше – возможности без оглядки погулять и повеселиться, ибо где же найти место безоглядному веселью, как не при дворе княжеском?! Пир еще не дошел и до середины, а многие гости уже были пьяны: разгоряченные вином и медом, начинали пить безобразно, погрузив лица в ковши, все громче раздавалось пение, и слышалась уже перебранка, пока беззлобная, и потому слуги еще не растаскивали забияк. Некоторые из гостей, то, что послабее на выпивку, заснули, и их унесли холопы. Оттого пир не стал менее удалым. Варяги и анты, дружинники, охотники, торговцы ели, пили, орали песни, колотя костями по столам, братались, обнимали друг друга, проливая на одежду напитки. Все шумнее и веселее становилось собрание, все живее опорожнялись ковкали и чаши.
Немногие в этом развеселом собрании еще оставались трезвыми. Отец Бродерик, которого в знак уважения к его посольскому чину усадили сразу за ярлами одесную от князя Рогволода, почти не ел и лишь слегка пригубил мед. С другой стороны собрания молчаливая Яничка прятала глаза от слишком жаркого взгляда молодого Эймунда. Сам же Эймунд, которого словенская красавица покорила с первого мгновения их встречи, пил без меры и давал клятвы, что уже этой осенью положит к ногам Рогволода вено[45 - Вено – выкуп отцу невесты.] за девушку.
– Не рано ли говорить об этом? – поддевал его хмельной и веселый Ринг, которому тоже приглянулась дочь Рогволода. – И уверен ли ты, брат, что именно такая жена тебе нужна? Она не красивее дочери Мортена Красного, а на вид гораздо более щуплая. Клянусь Тором, крепких сыновей от нее не будет.
– Нет, я влюбился в нее! – упрямо повторял Эймунд. – Ты просто слеп, брат. Посмотри, какая стать, как изящно она ест. Ей предназначено быть королевой. Разве можно равнять ее с дочерью Мортена, с этой глупой гагарой, у которой зад такой же большой и неуклюжий, как корма византийской галеры? А какие у нее глаза, посмотри! В них цвет северного неба!
– Сейчас Эймунд начнет отбивать хлеб у скальдов, – прошептал Инглинг ярлу Вортгангу.
– Но почему она на меня не смотрит? – продолжал Эймунд, уже нетвердо выговаривая слова. – И почему меня не посадили рядом с ней? Я пойду и сяду с ней рядом!
– Да избавит Тор тебя от такой глупости, брат! – сказал Ринг. – Сесть рядом с бабами негоже для воспитанника Браги.
– Тогда пусть ее посадят сюда вместо этого монаха, – заявил Эймунд.
– Уймись, мальчишка! – грозно прикрикнул Вортганг. – Придет время, и ты наглядишься на эту девку до тошноты.
– Что ты сказал? – взглянул на него Эймунд, до которого не сразу дошло сказанное Вортгангом. – Ты назвал мою невесту девкой? Ах ты, старый пивной котел! Ты оскорбил мою невесту, и я забью твои слова тебе в пропитую глотку. Ты у меня отправишься в страну мертвецов!
– Никому неизвестно, кто из нас раньше станет всадником на коне смерти, – со зловещим спокойствием сказал Вортганг. – Но если хочешь драться, начнем сейчас. Я тебя так отделаю, что от твоей рожи будет тошнить даже падальных мух.
– Ты, старый морж!
– А ты щенок, сын потаскухи!
– Эй вы, закройте ваши пасти! – рявкнул Браги, понявший, что пьяные ярлы свернули на нехорошую дорожку. – От вашей пьяной болтовни у меня пучит живот.
– О чем они спорят? – спросил Рогволод, который не так хорошо знал норманнский язык, чтобы уследить за смыслом перебранки варягов.
– Мой воспитанник и приемный сын Эймунд восхищен красотой твоей дочери, брат, и клянется, что женится на ней, едва кончится поход в Готеланд, – пояснил Браги, – а старый ворчун Вортганг его вышучивает.
– Романеи! – велел Рогволод, протянув виночерпию свою чашу.
К вечеру лихорадка немного отпустила князя, и Рогволод чувствовал себя почти здоровым. Правда, ел он очень мало и с начала пиршества все лучшие куски с опричного блюда подкладывал Браги, который ел с завидным аппетитом и пил без меры. Вина старый князь тоже почти не пил.
– Однажды, много лет назад, я и мой славный побратим, преславный Браги Ульвассон, уже скрепили наше родство узами крови, сочетав браком ярла Рутгера, брата Браги, и мою дочь Мирославу, – начал князь, поднявшись со стола[46 - Стол – княжеское место.] и держа в руке чашу с вином. – Боги вразумили нас. Этот союз прекратил кровавую войну между нашими родами, дал нам мир. Мы стали не только добрыми соседями, но и родичами, и все вы свидетели, что жили мы с братьями нашими варягами долгие годы в мире и любви. Ныне мыслю закрепить братство наше новым брачным союзом. Если будет на то воля богов, то пусть дочь моя Яничка станет женой ярла Эймунда. Пью за их будущее счастье, за их потомство!
– Хэйл! – заорали викинги, гремя ковшами и чашами в буйном восторге.
– Слава! – подхватили словене.
Затрубили в рога. Красный от радости и смущения Эймунд поднялся с места, благодарил, бормотал что-то. Со всех сторон на него сыпались самые непристойные пожелания. Что же до Янички, то краска покинула ее лицо, все тело одеревенело и стало непослушным – только руки нервно ломали жареного бекаса на блюдце. Она слышала эти поздравления, эти пожелания и готова была бежать вон, спасаться от этих людей.
– Исполать[47 - Исполать – слава.] князю Рогволоду! – зычно провозгласил кто-то из гостей, и собрание подхватило этот крик, заглушаемый ревом рогов и звоном ковшей.
Лицо Рогволода будто озарилось изнутри мягким сиянием. Он выпил романею, заговорил вновь:
– Свадьба – дело хорошее, радостное, и все мы не прочь погулять на ней. Но слушайте мое княжеское слово. Не со сватовством одним прибыли сюда братья-варяги. Великое лихо творится у края земель наших на закат солнца. Свирепый и беспощадный враг пришел в страну соседей наших – готов. Королева готов, сестра моего побратима Браги, попросила помощи, и варяжская дружина скоро отправится на выручку королеве. Пристало ли нам, братия, оставаться в стороне, когда други и союзники наши ополчились на рать? Посему вот мое решение. Скреплены мы побратимством с варягами, их враг становится врагом нашим. В помощь преславному Браги посылаем мы дружину из охочих людей числом в пять сотен, а возглавят ее сыны мои Боживой, Первуд и Горазд.
Слова князя взорвали собрание. Большинство из пирующих на дворе были дружинниками – решение Рогволода вызвало у молодых княжеских гридней восторг неописуемый. Поднялся такой крик, что даже рев рогов не мог его заглушить. Дружинники выкрикивали здравицы князю, обнимались с варягами. На губах Браги появилась довольная усмешка.
Впрочем, из семи сыновей князя не все были довольны решением. Княжичи Ведмежич, Радослав и Ярок надеялись, что отец и им накажет идти в поход с варягами. Такой поход означал добычу немалую и уважение дружины. Рогволод же поставил старших братьев над ними, передав охочую дружину им. Седьмой же сын, Выеслав, о том не думал, ибо был слабоумен и улыбался, играя серебряной ложкой.
– Батюшка, а мы? – сказал Ведмежич, поднявшись со своего места. – Ты отдал полк под начало наших братьев, отчего же нам с ними не пойти?
– А кто оборонит нас от хазар, коли придут? – с раздражением спросил Рогволод. – Глуп тот, кто удаляет из земли своей все войско. Часть воев будет здесь, вы мне и пригодитесь.
– А Ратша, батюшка?
– Ратша боил, – резко оборвал князь, – а большим полком командовать должен князь. Сядь, Ведмежич, не суесловь.
– Хорош молодец! – шепнул Ринг Вортгангу. – Здоров, как бык, и силен, сразу видно.
– Но умом не вышел, принародно отцу перечит, – ответил Вортганг. – Не быть ему конунгом у антов.
Младшие княжичи были расстроены и не скрывали своих чувств. Самый младший, четырнадцатилетний Ярок, вообще был готов расплакаться от обиды. Не будет им славы, не будет богатой добычи! Зато Боживой просто светился от счастья. Был в словах Рогволода тайный смысл, и присутствующие его поняли: князь отдавал Боживою дружину, а это многое значило. А если погибнет в сече Боживой, пусть либо Горазд, либо Первуд, первый сын князя от второй жены, возглавляют дружину – и сменят князя, если будет на то воля старейшин антов, если боги на то укажут. Шепот прошел по собранию, гости обсуждали мудрое княжеское решение. Чтобы оживить пир, Рогволод велел позвать скоморохов.
– Мы на пирах слушаем саги, – сказал Браги князю, – а не смотрим на кривляющихся рабов. Есть ли у тебя сказитель, брат?
– Был старик, да помер. Иного нет.
– Жаль. Знал бы, своего привез. У меня скальд лучший в Норланде, сочиняет квиды,[48 - Квида – эпическая песня у скандалистов.] что мозговые кости раскладывает. Хочешь, сочинит тебе сагу в размере форнирдислаг, хочешь – в размере лъодахаттр…
Браги умолк, увидев, что к Рогволоду пробирается воевода Ратша. Старый боил не был на пиру, а поднялся откуда-то из темноты, одетый буднично и с озабоченным лицом. Браги напряг слух, заметив, что Ратша зашептал что-то князю на ухо. Глаза Рогволода вспыхнули огнем, впалые щеки порозовели, словно огник[49 - Огник – лихорадка.] опять навалился на Рогволода.
– Зови его, Ратша, – шепнул князь. – Зови, я гостям скажу…
– Скверные вести? – спросил Браги, заподозрив неладное.
– Пришло время, которого я ждал и боялся. Время истины. Однажды я солгал тебе, сказал, что семя Рутгера пересеклось. У Рутгера есть сын. Ныне же увидишь его.
– Сын Рутгера? – Браги недоверчиво сощурился. – Какой сын?
– Сын от Мирославы.
Рогволод напрягся в ожидании, не сводя глаз с черного проема ворот, в которые, незамеченный пирующими, вышел Ратша. Проема, из которого должен был появиться последний – и самый долгожданный гость.
– Клянусь Одином! – воскликнул Браги. – Ты говорил, что жену Рутгера украли хазары. Ты нашел ее сына у хазар?
– Смотри, сам все поймешь, – дрожа всем телом, ответил старый князь.
Минуты не прошло, как вернулся Ратша. За ним, ступая свободно и не пряча лица, вошел Рорк в одежде из лосиной кожи и в сапогах-пошевнях. На поясе Рорка висел меч Рутгера. Собрание затихло, увидев нового гостя и гадая, кто это, и в наступившей тишине голос Рогволода прозвучал ясно и отчетливо:
– Добро пожаловать, внук!
IV
Пади с неба на княжеский двор молния, она не наделала бы такого ужаса, как появление Рорка. Вмиг протрезвели самые хмельные, румянец сошел с лиц, умолкли голоса, и стало слышно даже дыхание людское. Все глаза обратились на того, кто уже двадцать лет назад был объявлен умершим, на ком лежало страшное проклятие Рутгера – варяжина, с кем связывали многие несчастья народа антов и о ком Рогволод под присягой говорил, что нет его в живых. Теперь люди увидели – солгал князь. Призрак, рожденный на погибель народу антов, явился из небытия во плоти и крови и поразил ужасом самые отважные сердца.
В настоящей тишине Рогволод поднялся со своего места. Князь старался придать лицу приветливое выражение, но получилась жуткая гримаса то ли боли, то ли страдания.
– Внук мой Рорк! – сказал он. – Ты принял мое приглашение, и я этому рад.
Молодой человек поклонился, но говорить не стал. Десятки пар глаз со страхом смотрели на него, он же старался смотреть лишь на Рогволода. Князь изменился за те годы, которые Рорк его не видел, – осталась тень прежнего могучего человека из детских воспоминаний Рорка. Лишь этот больной и дряхлый человек стоял ныне между Рорком и перепуганной толпой. Рорк был отважен, но чувствовал, как темный липкий страх овладевает им. Никогда еще не приходилось ему оказаться среди стольких людей, да к тому же враждебно настроенных. Он чувствовал их ужас и оттого сам был испуган.
Браги Ульвассон вышел из оцепенения. В первые мгновения, увидев лицо Рорка, он даже привстал с лавки и стоял, выпучив глаза, будто охваченный столбняком, затем повернулся к Вортгангу и шепнул:
