Борис Николаевич Григорьев "Третья древняя, или И один в поле…"

…Электричка вплыла под дебаркадер Казанского вокзала, и он вместе с малочисленными пассажирами потрусил к станции метро. Дома никого не было, сын, как всегда, где-нибудь загулял, а впрочем, не исключалось, что уехал со строительным отрядом то ли на Алтай, то ли на Урал. Ну, точно: вот лежит его записка на кухонном столе: «Папа, меня не будет дома до сентября. Ты знаешь, где я буду. Если хочешь, напиши. Алёша». Далее следовал адрес строительного отряда института в Свердловской области.

Ладно, это потом, утром, а сейчас…

Сейчас спать.

Утром он позвонил на работу.

– Мне, пожалуйста, Глеба Борисовича.

– А кто его спрашивает?

– «Орфей».

– Минуточку.

Значит, его ещё помнят там, не совсем забыли, хотя, с тех пор как уволился, воспользовался данным ему номером раза два – не больше. Один раз звонил, чтобы выяснить недоразумение с переводом пенсии, а другой – по поводу справки для военкомата.

– Глеб Борисович вышел в отставку и теперь его можно застать по домашнему телефону.

– А у меня есть куратор?

Снова пауза – теперь уже затяжная, но молодой голос всё-таки вновь появляется в трубке.

– Извините, Иван Алексеевич, куратора как такового у вас пока нет, но вы всегда можете звонить по этому телефону. Меня зовут Аркадий. Аркадий Михайлович, – добавил голос для солидности.

– А как позвонить Глебу Борисовичу?

– Очень просто: 290-45-67.

– Спасибо.

– Рады помочь. Звоните. Как вы пожива… – Но он уже положил трубку. Внимательный молодой человек, однако.

Глеб Борисович оказался дома. Он был заметно рад звонку, и они сразу договорились встретиться на Суворовском бульваре неподалёку от кинотеатра «Повторного фильма». Он вышел на «Арбатской» и пешком, мимо Дома журналистов, прошёл к улице Герцена, теперь Никитской. Сквозь ветки деревьев замелькали белые купола собора, в котором когда-то венчался великий русский поэт, и возле которого у него состоялось несколько свиданий с Ольгой.

Место изменилось кардинально: весь квартал перед собором и зданием ТАСС был снесен. Вместе с ним исчезли магазины продуктов, мастерские, ателье и ещё что-то. Никитские ворота раздвинулись, похорошели и смотрелись теперь намного лучше, но казались чужими. Слава богу, хоть «Повторный» остался, стоял на своем месте и сложивший в стыдливой позе руки гранитный академик Тимирязев..

В «Повторном» он провёл своё первое свидание с Ольгой. На свидании присутствовала сокурсница Ольги – милое, безобидное и страшненькое созданьице из Смоленска, которая была призвана лишь оттенить неподражаемую красоту его избранницы. Они смотрели «Закройщика из Торжка», его карманных денег едва хватило на два мороженых для «дам» и стакана подкрашенной газировки для себя. Зато смеялись над проделками Ильинского и Кторова до колик в животе.

Как давно и одновременно недавно всё это было!

– Ваня! Привет!

Голос мог принадлежать только Глебу Дубровину, ветерану службы, прошедшему все её стадии и ступени, кроме генеральской, и познавшему все её премудрости. Для него служба на девяносто процентов воплощалась в Дубровине, бывшем кураторе. Дубровин, в отличие от других кураторов, с самого начала их знакомства звал его по имени, хотя сам был не намного старше. Он никогда не работал на «нелегалке», но был непревзойдённым наставником и действующих, и будущих нелегалов.

– Глеб! Дружище, здорово!

– Вано! Сколько зим, сколько лет!

– Кажется, три или четыре.

– Четыре. А ты ещё ничего – есть порох в ягодицах!

– Да и ты тоже – о-го-го мужчина!

– Был, да весь вышел. Обретаюсь теперь на заслуженном отдыхе.

– Не рано?

– В самый раз. – Дубровин нахмурился и сразу стал серьёзным. Вероятно, тема ухода в отставку являлась для него довольно болезненной.

– Чем занимаешься?

– Баклуши бью. Делать ничего не хочется. Не идти же сторожем на склад! А ты?

– Практически то же самое.

– Прими мои искренние соболезнования. Я слышал, что у тебя умерла супруга. Извини, что не смог приехать на похороны – заболела мать в деревне…

– Да ладно, чего там…

– Ну, говори, какие сложности, – по старой привычке взял быка за рога Дубровин.

– Сложности? Я бы не сказал. Вопросы – да, есть. Нужна твоя консультация. Может быть, зайдём в какую-нибудь кафеюшку?

Они пошли по направлению к Арбату и остановили свой выбор на скромном заведении под необычной для новых времён вывеской «Чайная». Спустились в подвал, заказали чай с пирожными и сели за накрытый белой скатертью столик.

– Ну, давай выкладывай, что тебя беспокоит, – напомнил Дубровин.

– Ты помнишь дело «Стеллы»? – начал он.

– Ещё бы – вместе с тобой его и начинали, – оживился Дубровин.

– Что с ней? Где она сейчас? Жива ли?

– Этого я не могу тебе… я не в курсе. С ней, видишь ли, прекратили работать почти сразу после того, как тебя отозвали из командировки.

– Значит, у «Марты» с ней ничего не получилось?

– Да нет, после того как она показала ей твоё письмо, работа вроде наладилась, но потом, спустя год или два – я сейчас точно не помню – «Стелла» исчезла. Мы искали её, но не нашли. То ли куда-то выехала в другую страну, то ли…

На секунду ему показалось, что Дубровин что-то от него скрывает.

– Ты предполагаешь, что она…

– Не исключаю, хотя никаких доказательств у нас нет. Дело на неё в архиве, и я, признаться, давно не держал его в руках.

– А «Марта»? Где она сейчас?

– Где-то тоже на пенсии.

– И это всё, что ты можешь рассказать мне о Тине?

– Практически да. Тебе этого мало?

– Очень мало. Слушай, ты не мог бы узнать адрес «Марты» и помочь мне с ней встретиться?

– Думаю, да. Надо позвонить на работу и спросить знакомых ребят. Я слышал, что она здорово сдала и превратилась в типичную старую деву-отшельницу. Не думаю, что она расскажет тебе больше, чем я.

– Надо попытаться.

– Слушай, Вань, я вижу, ты переживаешь из-за того, что поломал жизнь «Стелле». Подожди, не перебивай меня – я знаю, что ты любил её и всё такое прочее. Но твоей вины тут нет – она пошла на это сознательно.

– От этого, Глеб, мне не легче.

– Неужели ты до сих пор любишь её? Да не смущайся, я давно догадался, что у вас был роман. Пока он не мешал работе, начальство закрывало на него глаза, но когда…

– Уж не по твоей ли инициативе меня отозвали из командировки?

– Грешен, Ваня. Было дело. – Дубровин опустил голову. – А к чему, ты думаешь, всё это бы привело? К провалу! Как пить дать! Ты уже стал терять рассудок, а этого в твоём положении нельзя было допустить.

– Как ты мог? И это называется, лучший друг… – В его глазах появились слёзы.

– Ваня, прости меня ради бога, но тогда я не мог поступить иначе. Тебе была бы «хана». Да и сейчас, если бы мне снова пришлось принимать решение, я бы без сомнения сделал то же самое. Невзирая на то, что ты мне друг и что ты любил её сильно и искренно. Когда любовь и разведка вступают в противоречие, то служба обязана выбрать разведку, ты знаешь.

– Знаю, но от этого знания мне сейчас так тошно, что… А я, подлец, не вспоминал о ней все эти годы – всё некогда было, неудобно, некстати! А вчера вдруг всё так ясно привиделось…

Оба замолчали, не находя больше нужных слов ни в утешение, ни в оправдание.

– А ты знаешь, Вань, она ведь перед уходом написала письмо и просила «Марту» передать его тебе лично, – вспомнил вдруг Дубровин.

– Письмо? Где оно?

– Наверное, в деле – где же ещё ему быть.

– И что же она написала мне тогда?

– Дословно, конечно, не помню. Она сообщает тебе о своей любви и о том, что скучает без тебя.

– Я хочу прочитать его, – упрямо повторил он.

– Надо подумать, – неопределённо пообещал Дубровин.

– Нечего думать. У тебя остались там масса знакомых и друзей. Попроси снять копию – это ведь никакого государственного секрета не представляет!

– Ишь, ты, какой ловкий! – рассмеялся Дубровин. – Надо получить разрешение на поднятие дела из архива. Для этого нужна уважительная причина.

– Как ты, например, – довольно язвительно сказал он.

– Совершенно верно – как я, – серьёзно подтвердил Дубровин.

– Что ж ты не воспитал таких у себя на рабочем месте?

– Почему не воспитал – воспитал. – Дубровин улыбнулся. – Времена в разведке стали другие, Ваня. Ладно, не горюй, постараюсь тебе помочь. Тем более что сам свою вину тут чувствую. Знаешь что, надоела мне эта чайная. Давай зайдём на Новом Арбате в какой-нибудь бар и примем граммчиков по сто коньячку для расширения сосудов. А?

– С утра? Коньяк? Стаканами? – с наигранным испугом и изумлением спросил он.

– А что? – удивился Дубровин, подыгрывая и смешно поднимая кустистые брови.

– Очень хорошо!

Они дружно рассмеялись и пошли на выход.

К «Марте» он смог поехать уже на следующий день.

Она запомнилась ему сухой и сдержанной дамой лет тридцати с манерами, полученными то ли в институте благородных девиц, то ли в женской партшколе, настроенной исключительно на деловой лад и не приемлющей никаких отклонений от заданной линии беседы. Ему устроили с ней одну или две встречи, перед тем как выпустить её в командировку для работы с Тиной, и он сразу понял, что слиться воедино двум стихиям, олицетворяющим огонь и лёд, будет очень и очень трудно, если вообще возможно.

Но начальство было о «Марте» самого высокого мнения, и если судить по результатам её прежней работы, она объективно заслуживала самых лестных характеристик. Однако для работы с Тиной она подходила мало. Агентура вообще склонна привязываться к одному и тому же оперработнику, а агент-женщина – в особенности, тем более что в данном случае оперработник был одновременно и любимым человеком. Сможет ли «Марта», эта воинствующая моралистка, сама никогда не выходившая замуж и, кажется, вообще не знавшая мужчин, понять истинные мотивы сотрудничества с советской разведкой женщины, изменившей своему мужу?

…Дверь в квартиру распахнулась сразу, как только он нажал кнопку звонка – казалось, «Марта», с тех пор как её предупредили, всё время стояла за дверью и ждала его прихода. Вопреки информации Глеба, он нашёл, что за все эти годы она нисколечко не изменилась – та же спокойная, непоколебимая самоуверенность в жестах, в прямой осанке, в собранных в тугой узел волосах, в блеске чёрных цыганских глаз. Она смерила его оценивающим взглядом с головы до ног, кажется, тоже узнала и пригласила войти:

– Прошу.

Они прошли в комнату, служившую вероятно гостиной и столовой, и сели в кресла вокруг журнального столика.

– Кофе? Чай?

– Спасибо, мне чай.

Она бросила в стакан с мельхиоровым подстаканником пакетик «Липтона» и налила кипятку.

– Мне сказали, что вас интересует дело «Стеллы», – не теряя времени начала хозяйка.

– Нет, дело «Стеллы» меня волнует сейчас мало. – Он улыбнулся. – Я хотел бы узнать от вас кое-что о Тине.

– Всё, что я знаю по этому вопросу, я сообщала в Центр, следовательно, в деле «Стелы»…

– Эльвира Харитоновна, – прервал он её, стараясь сдержать накатывающееся раздражение. – Я прекрасно могу представить себе, что содержится в оперативном досье «Стеллы». Я пришёл к вам, в общем-то, как частное лицо к частному, чтобы услышать от вас живое слово очевидца, когда-то общавшегося с Тиной.

– Частное лицо к частному? – удивилась «Марта». – Это за пределами моего понимания. Я имела дело со «Стеллой» как с агентом и, признаюсь, никогда не рассматривала свою работу в службе под таким углом зрения.

– Это всё так, – согласился он, – но мы с вами уже больше не работаем, дело «Стеллы» находится в архиве. Неужели у вас не осталось хоть капельки того, что мы называем особенностями личного общения в процессе решения служебной задачи?