Омер Сейфеттин "Рассказы и стихи"

– Но почему ты вместо него получил наказание?

– Как почему? Мы с ним поклялись. Он сегодня болен, а я здоров, я сильный. Вот я и спас его.

Я не очень хорошо понял. Опять спросил:

– Что такое клятва?

– Разве ты не знаешь?

– Не знаю!

Тогда он рассмеялся. Отдалившись от меня, он ответил:

– Мы выпили кровь друг друга. Это называется «поклясться». Поклявшиеся люди становятся кровными братьями. Они помогают друг другу до самой смерти, в дни бедствий они спешат на помощь друг к другу.

Потом я стал более внимательным. В школе было много детей, которые дали клятву друг другу. Они были кровными братьями. Даже некоторые девочки давали клятвы между собой.

Однажды я увидел, как проходил этот обычай, про который я недавно узнал. Опять я был за подставкой для книг. Маленький Ходжа вышел наружу, чтобы совершить ритуальное омовение. Большая Ходжа, повернувшись к нам спиной, очень медленно, как улитка, тяжело совершала намаз. Двое детей ножом с деревянной ручкой сделали порезы на своих руках. Выступившие большие красные капли на их руках покрыли длину пореза. Они смешали кровь друг друга. Потом они высосали кровь из порезов рук друг друга. Чтобы совершив клятву, стать кровными братьями… Это заставило меня начать думать. Если у меня тоже будет кровный брат, он заставит ходжу не бить меня в ухо, вдобавок он спасёт меня, если я лягу под фалаку.

Я подумал, что в нашей большой школе я сам был очень одинок, без друга, без защитника. Как каждый ребёнок, я рассказал маме свои мысли, что хочу с кем-то поклясться. Я рассказал про клятву. Она не согласилась и предостерегла меня:

– Я не хочу таких глупостей. Лучше не делай этого…

Но я не слушал. В моём уме застряла клятва. Но с кем? Один случай, неожиданный несчастный случай заставил меня приобрести кровного брата. В пятничные дни мы все соседские дети собрались в саду у дома. Мы играли до вечера. Позади нас находились дети хозяина дома Хаджи Будака моего возраста. Больше всех из их имён мне нравилось имя Мыстык… Когда я говорил это слово, я чувствовал удовольствие, то и дело повторял его. Оно было такое ладное… Девочки придумали рифмы, которые не сходили с языка, к этому красивому имени. Увидев в саду или на улице Мыстыка, кричали их; они до сих пор в моей памяти. Они стояли, сжав кулаки, напротив него и вместе кричали выдуманную кричалку:

Мустафу Мыстыка

Мы к телеге жали,

Три свечи держали,

Очень долго ржали!

Мыстык совсем не сердился. Он смеялся. Мы тоже, прокричав это четверостишие, иногда повторяли его и веселились.

Этот очень маленький стишок, даже повлиял на моё воображение. В моём сне я обычно видел довольно много навязчивых девочек, которые видели зрелище, где были Мыстык, большой переселенец, прижатый к телеге, три свечи горящие вокруг. Почему Мыстык держал себя так скромно? Почему вдруг, набросившись, не надавал этим девчонкам много пощёчин? Почему, прижатый, не освободился от пахнущей дёгтем телеги? Он был сильнее каждого из нас. Как и у имени, все его стороны были круглые; голова, руки, ноги, тело… Даже кисти рук… Все дети в борьбе побеждали… Летом, каждую пятницу с утра он приносил большую вязанку ивовых веток. Из этих веток мы делали себе лошадей, играли копьями, затевали соревнования. Он тоже обычно участвовал во всех наших соревнованиях. Никто из нас не мог поймать его. Вот опять, в такую же пятницу, Мыстык пришёл с ивовыми прутьями. Я отложил себе самые длинные прутья. Другие прутья я раздал детям. Ножом мы заостряли эти прутья, из коры делали два уха и один нос. Мы сделали что-то очень похожее на голову коня. Я обычно делал это лучше всех.

Я делал себе лошадь. Мыстык и другие дети ждали своей очереди. Как-то случилось, что я не заметил, как ивовая кора вдруг раскололась. Складной ножик, выскользнув, порезал указательный палец левой руки. Красная кровь начала течь. В тот момент мне на ум пришла одна вещь: поклясться…

Забыв о боли в пальце, я сказал Мыстыку:

– Эй, посмотри, я порезал себе руку. Давай будем кровными братьями. Ты тоже порежь…

Уставившись в землю своими чёрными глазами, он покачал большой круглой головой:

– Возможно ли? Для клятвы нужно порезать руку…

Я добавил:

– Мой друг, какая разница? Разве это не кровь? Всё равно, что из руки, что из пальца… Давай, давай!..

Он согласился. Взяв из моих рук ножик, он довольно-таки глубоко порезал свою руку. Кровь была такая тёмная, так текла, что капли разбухали и увеличивались. Мы смешали её с кровью из моего пальца. Сначала кровь высосал я. Кровь была солёная и тёплая. Потом он также высосал кровь из моего пальца.

Я не знаю, сколько времени прошло с тех пор? Может быть шесть месяцев… Может быть один год… Я не забыл, что мы с Мыстыком стали кровными братьями по неизвестной причине.

Мы опять вместе играли и вместе возвращались из школы домой. Однажды была очень жаркая погода. Большая Ходжа дала нам полдня свободного времени. Похоже, что это был четверг… Мы с Мыстыком тихонечко шли в уличной пыли. Я подложил платок под свою феску, чтобы была возможность вытирать пот со своего совершенно мокрого лица. Мы проходили по большой широкой улице. По обеим сторонам улицы были стены. Вдруг напротив нас вышла крупная чёрная собака и побежала к нам. Позади нас следовало несколько мужчин с толстыми палками. Они закричали нам: «Бегите, бегите, она укусит!..» Мы испугались, оторопели, но так и остались стоять на месте. Я, немного раньше собравшись, сказал: «Ну, давай побежим…» Собака приближалась к нам со сверкающими, как огонь глазами. Тогда Мыстык крикнул: «Прячься за мою спину!..», и встал передо мной. Собака бросилась на него. Сначала они быстро оттолкнули друг друга. Потом, как два одинаковых борца, вцепились друг другу в горло. Собака тоже встала на задние лапы.

Вскоре после такой борьбы двое покатились по земле. Маленькая феска и голубой йемени (головной платок из лёгкой вышитой ткани) слетели с Мыстыка. Эта борьба для меня длилась очень долго. Я дрожал. Приблизились дяди с палками. Они несколько раз со всей силы ударили собаку. Мыстык был спасён. Из рук и носа бедняги текла кровь. Собака, поджав хвост между ног, уткнув пасть в землю, галопом убежала. Мыстык сказал «Ничего… Не болит… Немного исцарапан…» Его повели домой. Я тоже сразу побежал к себе домой. Я рассказал своей маме, что с нами случилось. Абиль Ана уложил меня на моё место. Очень долго страх растекался по моим жилам и паху. Слуга, прочитав молитву, так подул мне в лицо, что я зачихал от его запаха чеснока.

На следующий день Мыстык не пришёл в школу. Ещё на следующий день он опять не пришёл… Я сказал маме, что, когда пришёл к семье Хаджи Будака, то не увидел Мыстыка. Она сказала:

– Он болен, мой милый, даст Бог, когда ему будет лучше, вы опять будете играть, сейчас не надо его беспокоить.

С тех пор я всегда ходил в школу с надеждой, что застану Мыстыка выздоровевшим. Как жаль, что он не пришёл… Собака была бешеной. Для обследования Мыстыка отправили в Бандырму. Оттуда его собирались отправить в Стамбул.

Потом мы услышали, что Мыстык умер…

Мне, как и всем, также вспоминается моё детство, когда я встаю рано ясным и безоблачным утром. Я хочу перенестись моими глазами на место моего рождения, в оставшуюся в моей памяти, как будто бесконечную и фиолетовую страну, где занимается утренняя заря. И ничего не замечая, я всё смотрю на указательный палец левой руки. Сверху на первой фаланге пальца до сих пор есть след от маленькой раны в виде оставшейся белой полоски, на мой взгляд, очень святой. Я опять чувствую его жаркие губы на кончике моего пальца и вижу моего геройского кровного брата, умирающего и погибающего ради клятвы, этого воображаемого льва и героя, чтобы спасти меня, добровольно сцепившегося с большой, бешеной, крупной, чёрной, пастушеской собакой.

Когда турки теряют способность чувствовать фибрами души свою нацию, мы скатываемся в глубины дурно пахнущей чёрной бездны, где на дне её преисподней находятся нравственная испорченность, вероломство и эгоизм, пошлость и лень. Когда мы корчимся, измученные, потом омываемся три раза и выходим чистые и ясные, то передо мной открывается действительно далёкий мираж потерянного рая… Эта способность делает меня счастливым. Находясь вместе с мамой Мыстыка, милой и благородной, постаревшей от горя, ещё более достойной от возрастающей забывчивости, я испытываю удовольствие от приятной и грустной горечи…

Незапятнанная честь

Господин Мехмет проживал в посёлке десять лет. Он оставил свою ферму, поля, виноградники и сады в управление одному компаньону, живущему в деревне. Однажды господин Мехмет пожаловался своему дорогому другу муфтию Хаджи Али:

– У него всё сгорело. Я полагаю, что всё превратилось в пепел. В целом мире уже нет ни одного честного человека.

Муфтий, верующий в религию, как добродетель бытия, сказал, покачав головой:

– Есть, но ты не можешь найти.

Господин Мехмет вышел из себя: «Нет, нет, нет! Клянусь Аллахом, нет! Все лжецы, все мошенники. Не осталось ни одного близкого человека, ни одного родственника, которому бы я мог поверить. Даже мой брат обманул меня.

– В таком случае иди, возьми у него имущество.

– Ты правильно говоришь. «Были удила на крупе лошади… Было хозяйство…» Что же мне делать, ведь я не могу покинуть здесь свою работу.

– Продай всё, что у него находится в деревне.

– Они сговорились. Никто не покупает.

Господин муфтий знал, что в мире до сих пор есть честность и добродетель. Однако, как он должен это доказать? Многие, как и господин Мехмет, также разуверились, будучи грязно обманутыми. К сожалению наступает день, когда никто никому уже не верит. Он сказал:

– У меня есть знакомый пастух. Очень честный!

– Пастух?

– Да.

Господин Мехмет горько скривился, как будто снова открылась его старая рана:

– Твои пастухи особенные?

И глубоко-преглубоко вздохнул:

– Из моих тысячи пятисот овец под конец пастухи оставили пятьдесят голов.

– Прекрасно. Как я сказал, отдай эти пятьдесят овец честному человеку. Пусть он сделает сто!

Господин Мехмет рассмеялся:

– Не шути.

– Я верно говорю.

Муфтий начал рассказывать о знакомом пастухе. Этот человек не знал, что такое ложь в мире, был чрезвычайно простодушный и скромный. Он проводил свою жизнь в горах, на пастбищах. К пяти молитвам намаза в день он прибавлял ещё пять.

Когда муфтий расхваливал пастуха, Мехмет смягчился и сказал:

– Может быть, и в самом деле отдать ему тех моих овец?

На следующий день они отправили весточку на летнее пастбище в горах и позвали пастуха в посёлок. Господин Мехмет договорился с ним в присутствии муфтия.

Господин Мехмет собирался отвести этому пастуху пятьдесят овец. Одна пятая от дохода, полученного от пятидесяти овец, будет принадлежать пастуху. Овцы были приведены из деревни. С этим маленьким стадом пастух вышел из деревни и ушёл в горы.

Прошли дни, недели, месяцы. Однажды, господин Мехмет, столкнувшись с муфтием, сказал:

– Если этот пастух будет честным, то я оставлю в его ведении все работы по деревне.

– Ты увидишь это, ты увидишь!

– Дай-то Бог…

Через год, в пятницу утром господин Мехмет, сидя в комнате, находящейся на нижнем этаже дома, увидел напротив «честного пастуха». У него в руках была сырая шкура и большой глиняный сосуд. Для приветствия он поднялся с тахты, находящейся рядом с окном:

– Добро пожаловать.

– Спасибо!

– Проходите, давайте присядем.

– Благодарю!

– Какие новости от овец? Они рождались?

Пастух сказал:

– Все были бесплодны.

– Ни одна не дала приплод?

– Нет.

– Ты сколько настриг шерсти?

– Я ещё не стриг.

Господин Мехмет не понял:

– Почему?

– Двенадцать штук было похищено.

– Сколько осталось?

– Тридцать восемь. Тридцать две овцы прошлой осенью заболели «вертячкой» и подохли.

– Ну? Сколько осталось?

– Шесть. Пять загрыз волк…

– Сколько осталось?

– Одна. Вот за этой овцой я смотрел пуще глаза. Я доил её в позапрошлый вечер. Из молока сделал этот йогурт. Вчера утром спускаясь с пастбища, несчастная овца скатилась в пропасть. Я спустился, подошёл к ней и увидел, что она мертва. С неё, ещё тёплой, я содрал шкуру. Вот её шкура.

Пастух рукой показал на сырую шкуру, находящуюся рядом с окном. Господин Мехмет схватился левой рукой за свою седую бороду. Сначала он рассердился, потом сжал бороду рукой. Пастух продолжал:

– Йогурта два с половиной литра… Половина моя. А что касается шкуры, то я вам её дарю!

Господин Мехмет не произнёс ни звука. Он встал, взял сосуд с йогуртом в руку и медленно-медленно подошёл к «честному пастуху», со всей силой одел полный сосуд с йогуртом ему на голову, начал стучать по нему кулаком и говорить:

– Возьми, сволочь!

И пинком выставил его за дверь.

В это же самое время господин муфтий зашёл навестить своего друга. Увидев в двери пастуха с йогуртом на физиономии, он растерялся и спросил:

– Эй, ты, это что за вид?

Простодушный пастух, как будто потерял голову от постигшей несправедливости. Однако он не растерял свой разум, с горьким упрёком и большим самомнением сказал:

– Вы видите, мой господин, подав честно счёт, вот с какой щедростью выхожу на улицу от хозяина.