Омер Сейфеттин "Рассказы и стихи"

Чудо

Пожар уже продолжался полчаса. Однако население квартала решило, что будет тушить пожар, только тогда, когда уже сгорело два дома. Потому что могла сгореть усыпальница святого человека, ведущего род от пророка Мухаммеда. А может быть, и нет! Она же не загорелась! Внезапно подул южный ветер, горящие головешки разлетелись на кровли домов, под усыпальницу, на усыпальницу, рассыпая искры и языки пламени. Пожарная часть, насосы работали на пределе сил. Полицейские оцепили пожар со всех сторон, и не давали возможность расхищать вещи людей, убегавших от пожара.

Чироз Ахмет осмотрелся по сторонам. Он был опытным грабителем. На его взгляд пожар означал добычу. Однако этот квартал был очень бедным. Он знал, что в этих горящих и несчастных хибарах кроме постельных одеял ничего нет. Тем не менее, у него была негласный закон при грабеже, чтобы у вещей был «вес малый, а цена большая».

Он покачал головой:

– Боже, пусть они понесут наказание! Бесполезный пожар!

Население собралось перед усыпальницей и кричало:

– Тушите, пока огонь сюда не дошёл!

Чироз Ахмет просунул голову в окрашенное в зелёный цвет окно усыпальницы. Он увидел, что раку освещал тусклый свет от одной лампады. У головы раки стояли два больших подсвечника. С двух сторон от раки были разложены два молитвенных коврика. На открытых полках покоились фолианты Коранов Керима. Чироз Ахмет увидел всё это своими хитрыми глазами, заблестевшими при виде находки. Он рассчитывал на минимум. Но подумал про себя:

– Подсвечники по десять лир, будет двадцать… Молитвенные коврики по пятнадцать лир, будет тридцать… Книги, безусловно, рукописные. За них дадут двадцать лир, всего семьдесят…

Он прошёл к окрашенной в зелёный цвет входной двери. Чироз своими костистыми плечами проверил её на прочность. Тихонечко стал надавливать на дверь. Народ был занят пожаром. Чироз Ахмет был очень силён. По правде говоря, он единственный из немощных, нетренированных, неспортивных, скрывающихся грабителей имел специфическую, необыкновенную силу… По мере давления дверь начала трещать. Наконец, она хрустнула и открылась. Когда Чироз проник в помещение, то первым делом задул тусклую лампаду. Однако каждая из вещей, которые он собирался взять, не была дорогой, но по весу была нелёгкой. Его ум сразу же начал готовить план грабежа. По мере составления плана в уме, Чироз не ждал успешной развязки, но осваивал детали дела. Сняв свечи с подсвечников, бросил их на пол. Взяв все книги с полок, завернул их в кушак из Траблуса, который снял с пояса. Потом немного постоял и почесал свой нос. Тихонько собрал молитвенные коврики и покрыл ими раку, как будто накинул попону на коня. Теперь нужно выйти из двери. Но снаружи много народа. Он опёрся на раку. Немного подумал. В кавуке (старинный головной убор) ничего отложено не было. Сверху был вышитый золотом круг. Вдруг рака от его напора съехала. Чироз Ахмет сжался, чтобы не упасть. Интересно, воскрес ли святой? Он остановился, посмотрел и улыбнулся.

Он подумал, что душа святого не была прибита к полу.

Он наклонился, поднял раку, чтобы заглянуть под неё. Это было очень легко сделать. Рака была сделана из тонких досок и покрыта сверху зелёным сукном. В его уме созрел «план выхода». Он взял в охапку книги и подсвечники и вошёл под эту раку. Он пошёл с ней очень медленно. Остановился. Высунув руку из-под раки, медленно открыл дверь и взглянул на левую сторону проспекта. Он мог быть схваченным. Улица с правой стороны была малолюдна. Было много пустырей, но пожар был в том районе. И все люди собрались в том месте. Чироз Ахмет недолго думал под ракой. Была, не была, он вышел из двери. Народ, повернув свои головы на шум, поразился. Каждый остался на том месте, где стоял. Вот идёт воскресший святой. Насосы прекратили работу. Сильный ветер внезапно стих. Пожарные от страха побросали топоры, багры и шланги. Рака шла в направлении пожара. Народ, отступая по обе стороны улицы, дрожал от страха. Рака шествовала с величием страшной духовной силы, покачиваясь из стороны в сторону, и скрылась в темноте за пожаром.

Огонь был побеждён за два дома до усыпальницы. Несгоревшая усыпальница, оставшаяся без святого, опять была оберегаема народом квартала, как святыня. Только сотни лиц, читающих Коран, по-прежнему не сворачивали к опустевшему зданию, смотрели в сторону Каабы и говорили: «На наших глазах, он ушёл в ночь пожара по этой стороне!»

Ревность

Али Джанибу

«Просто, когда я был молодым парнем,

я нашёл этот рассказ среди книг моей умершей мамы,

который не смог решиться опубликовать.

Я прочитал его с удивительным интересом.

Он мне очень, ну, очень понравился.

Почему не так давно он мне не нравился,

и я отложил его в сторону?

Неужели, чтобы заставить меня вспомнить

о милосердии моей бедной мамочки?

Как бы то ни было… Мой любимый Джаниб,

сегодня я предлагаю тебе моё самое красивое

произведение. Я посвящаю тебе эту рукопись».

Господин Ахмет Сюхран сказал:

– Тогда мне было только двадцать лет.

Мой отец, занимающий высокий пост на телеграфе и почте в Незарете, не смог перенести моей расточительности, распутства и позора. Моя мама посовещалась с семьёй, состоящей из моей старой тёти и бабушки. Все они единодушно решили отправить меня в провинцию. Инспектор в вилайете (области) Янья был одним из людей моего отца. Я собирался поехать в городок того вилайета и работать там телеграфистом. Чтобы образумился. Про это моя мама сказала очень мягким голосом:

– Ты очень ослаб… Что-нибудь похожее на перемену климата… И страну увидишь, и себя приведёшь в порядок. И опять же развитие…

В начале, по мере её напева о моей подготовке к отъезду, я недоумевал:

– Я не уеду, это невозможно.

Как только я возражал, моя мама начинала рассказывать о моём ужасном поведении, которое было следствием моего последнего проступка у отца. С довольно большим количеством клятв она обещала, что я обязательно вернусь назад через несколько месяцев, и что она будет просить отца об этом.

Я был недоволен, но, вероятно, у меня было желание увидеть те края, и я сказал:

– Ладно, однако, больше трёх месяцев я не останусь…

Щедрые деньги на дорожные издержки… Зарплата четыреста пятьдесят курушей… Это хорошо! Однако трёхмесячная разлука с любимым и приятным Стамбулом… Пять лет исполнилось, как я не покидал Стамбул. Я привык к нему, как к своему рождению, взрослению и как к своей родине. Но для каждого человека, готов свой вид утешения. Вспоминая пейзажи и развлечения в портовых городах, в которые мы заходили, возвращаясь из Гирита, места последней службы моего отца, я думал:

– Теперь я хорошо проведу время.

В то время я был ещё молодым парнем.

С этими соображениями я впал в сладкие мечты. Да, сначала Бейрут, потом Пире… Атина… Совершив вояж из Моры в Превезе, оттуда в Янью, а уже оттуда я собирался уехать в местный городок, где будет моя служба. Хорошего путешествия!

Короткое прощание с семьёй… После получения ценных наставлений от моего отца, заключающихся в том, чтобы были заполнены три-четыре чистых листа бумаги, если соберусь написать письмо, я запрыгнул на пароход. Два дня мы стояли в Селянике. Нет нужды говорить, что мои два вечера прошли в многолюдном ресторане с музыкой. После Селяника я немного разболелся. Мы собирались стоять два дня в Измире. «Мои деньги в Атине, вот там я изрядно повеселюсь», – с этой мыслью я отказался от развлечений в Измире. Вместе с этим, подобно пассажирам, носящим чалму, я не согласился участвовать на вечеринках на пароходе. Я остановился в гостинице. За ужином я заметил, что какой-то бородатый господин внимательно наблюдает за мной. Короче говоря, он очень долго не прекращал проявлять любопытство ко мне. После ужина, когда мы пили кофе, этот господин спросил моё имя. После того как имя было сказано, он спросил кем я прихожусь моему отцу. Когда я ответил, он странным движением протянул руку к моему рту и сказал:

– Поцелуй руку своего дяди!

Я пришёл в замешательство. Но узнал его. Когда я целовал эту пухлую руку, я вспомнил, что мой любезный дядя был секретарём в посольстве Персии, и обучал меня в детстве языку фарси. Один раз в году он присылал письма с поздравлениями к Мухаррему (первому месяцу лунного календаря). Странная встреча… Он вернулся в Стамбул. Задавал мне вопросы, касающиеся персидского изафета, чтобы я продемонстрировал ответы своим родителям. В ту ночь мы до трёх часов сидели в кафе в Кордоне. Когда мы пришли в гостиницу, глубокий сон, похожий на специфическое опьянение путешествием, смежил мои веки. Мой дядя пошёл спать в номер на первом этаже. Когда он подходил к своей комнате, погладил меня по спине и сказал:

– Пусть Аллах даст тебе покой, сын мой. Я не буду вставать рано. Пожалуйста, разбуди меня.

– Слушаюсь! – сказал я и ушёл. Я подошёл к своей комнате. Благодаря моему отказу от разгульной жизни, какую ценную встречу эта ночь дала мне возможность приобрести! Не было никакого сомнения, что эта ночь представила меня моему дяде, который завтра рано встанет и уедет в Стамбул на пароходе.

…Утром я проснулся поздно. Быстро оделся и спустился к комнате моего дяди. Он тоже оделся, почистил щёткой свою феску (турецкий головной убор). Увидев меня в зеркале входящим, он повернулся и сказал:

– С благословенным добрым утром, дитя моё, ты же сегодня меня проводишь?..

Я засмеялся и сказал:

– С гордостью, мой господин.

Что-то бросилось мне в глаза рядом с его железной кроватью с жёлтыми набалдашниками… Белый мех?… Или… Собака?… Я подошёл с любопытством. Приблизившись, я увидел, что на меня смотрят два блестящих чёрных глаза. Это не была ни собака, ни кошка…

Я машинально воскликнул:

– Ах, какая красивая вещица!

Мой дядя с тщательной аккуратностью водрузил феску, которую отчистил, на свою голову. Подошёл ко мне и сказал:

– Она действительно прекрасна. Эту обезьяну мне подарили индийские купцы. Когда она мне досталась, я не решился продать и избавиться от неё.

Я удивился:

– Разве это обезьяна? Я никогда не видел белых обезьян!

Мой любезный дядя рассмеялся. Он погладил белую обезьяну:

– Она единственная в своём роде в Индии. Необыкновенно смышлёная. К тому же редкая.

По мере моего изумления он рассказывал про поступки, свидетельствующие об её сообразительности, играх и знаниях. В конце он сказал:

– Я подарю её тебе на память. Я вижу, что она понравилась тебе.

Ой-ой-ой… Что я буду делать с обезьяной? Наказание Божье! Ели бы хоть получать от этого удовольствие… Белоснежная штучка. Но она показалась мне странной. Я отказался:

– Я не хочу.

Мой любезный дядя продолжал настаивать, считая, что я отказываюсь из вежливости. Что мне делать? Поневоле я согласился. В тот же день мой дядя уехал в Стамбул. Я остался с обезьяной один. Эта белая обезьяна имела настолько красивые зубы, что… На её лице не было хмурого выражения, как у других обезьян. Блестящая белая шерсть, изящные белые лапки выглядели очень милыми и мягкими. Очень чёрные глаза смотрели так очаровательно, что… Я взял её в свои объятья. Она была очень доверчива и послушна. От радости она извлекала звуки, похожие на рыгание. Когда мы пришли на пароход, все пассажиры были изумлены. Также как и я, они не видели такой белой обезьяны, которую им нравилось гладить, как кошку.

Когда мы зашли в Пиреи, я захотел продать эту красивую обезьяну. Больше десяти лир за неё не давали. Я пожадничал. Я решил сбыть её с рук. Что будет? Греция! Итак, и здесь никто не дал достойную цену этому замечательному животному. Теперь моё путешествие, по мере приближения к моему месту службы, как будто набрало скорость и стало сном. Я проехал Превезе и Янью и прибыл на телеграфную станцию. Это было красивое место. Виноградники, сады… Дали… Голубые горы… Потом пурпуровые горы… В высоких окнах здания телеграфа приятно трепыхался ветер. Почти все жители городка были греки.

Первые дни они с большим беспокойством проходили мимо. Я вспомнил слова моей мамы:

– До трёх месяцев…

Я привёл в порядок место своего обитания, готовясь к достаточно долгой жизни здесь, потому что я совсем не верил её обещанию. Вероятно, у прежнего служащего до меня была немного философская натура! Я вычистил замусоренную комнату. На кресло, которое было очень грязным, я надел чехол. После этого я начал писать письма… Иногда отправлял телеграммы…

Другие телеграфисты говорили:

– Добро пожаловать!

– Спасибо…

На их ответ, что они не будут тянуть с передачей корреспонденции, я говорил:

– Я очень беспокоюсь!

Служба на должности телеграфиста это особая служба. Вы находитесь в постоянном контакте с вашими сослуживцами на расстоянии многих фарсахов (персидская единица длины около 5 км), хотя вы находитесь только у телеграфного аппарата. Когда вы видите друг друга, этот контакт настолько затруднителен, что… или настолько увеличивается что… Однако, иногда вы сердитесь или миритесь друг с другом. Сначала товарищ извне, спрашивает ваше имя, ваш возраст, женаты ли вы или холостой. Но уже через неделю спрашивает вещи, которые не может спросить даже самый бесцеремонный из ваших друзей.

Я топил в холодной серьёзности их болтовню и передавал короткие ответы в телеграфных сообщениях, чтобы быть в курсе дел. Окно, рядом с которым находилось моё кресло, было открыто очень раздольной весенней погоде. Я часами смотрел наружу. Моё здоровье, ослабевшее от мотовства и безмерного распутства, очень медленно приходило в норму. Я сразу погружался в сон в своём кресле, не сопротивляясь в изобилии приходящим мечтам, помня правило, «если молодой человек не спит, а старый спит, то это болезнь». Моя обезьяна стала мне кротким и послушным другом. Она старалась быть полезной во всяком моём деле. Если я показывал на воду, то она приносила воду. Когда я спал, как днём, так и ночью, она подбегала и будила, когда трезвонил телеграфный аппарат. Однажды после обеда я снова погрузился в лёгкий сон. Я почувствовал незаметное прикосновение к моим волосам. Я медленно открыл глаза. Моя обезьяна ласкала меня.

Она гладила мои волосы. Я спал, чувствуя необыкновенное поглаживание этих маленьких, слабых, белых и мягких лапок. Просыпаясь, я увидел, что она сидела напротив и пристально смотрела на меня своими глазками. Это продолжалось каждый день. Она меня гладила, ласкала, потом садилась напротив и смотрела на меня, когда я спал.

Однажды утром я умыл своё лицо… Прислонившись к окну, я посмотрел на облака и сверкающее солнце, в даль, дрожащую в дымке. Внезапно открылась дверь. Я повернул голову. Очень молодая, очень красивая девушка… Она, как это свойственно только гречанкам, непринуждённо и живо спросила по-гречески:

– Вы служащий связи, господин?

Я ответил:

– Да, что вы собираетесь отправить?

Она собиралась дать телеграмму своему старому отцу, что она здесь жива и здорова. Она послала телеграмму. Девушка вела себя так непринуждённо, что… В течение десяти минут мы наговорили на целый год. Её отец был бакалейщиком в Атине. Сама она приехала погостить к тёткам в Янью и собиралась устроиться здесь. Я почувствовал расположение к мадмуазель и сказал:

– Здесь очень хорошо, но вам будет трудно привыкнуть к массе людей.

Я очень быстро стал её близким другом. На следующий день, когда она проходила перед зданием телеграфа, я поздоровался с ней. Смеясь, она ответила. Наша дружба развивалась. Мы часами гуляли вместе в роще перед телеграфом. Её звали Элен Теодор. Она была также умна, как и глупа, но в высшей степени непосредственна.

Элен изучала французский язык в Атине, по литературе, которую она проходила в школе, ей задали прочесть книги Расине, Корнейле и Фенелона.

Однажды вечером мы опять вместе болтали о пустяках в голубой тени. Вдруг увидели, что обезьяна подошла и встала сзади нас. Девушка спросила:

– Зачем она подошла?

– Я не знаю. Давай посмотрим, что она будет делать?

Обезьяна стала тянуть меня за полу пиджака.

По её голосу я догадался, что звонит телеграфный аппарат. Наверное, он звонил вместе с криком обезьяны.

Я сказал:

– Мадмуазель, позвольте мне принять телеграмму…

И удалился. Когда я направился к маленькому телеграфному аппарату, то увидел, что обезьяна была очень довольна. Я вбежал в помещение. Обезьяна за мной не пошла.

Я проверил аппарат, сигнала ниоткуда не было. Звонок не звенел. Никто меня не вызывал.

Интересно, значит, обезьяна обманула меня?

Я вышел из помещения, чтобы вернуться к Элен. Вдруг я услышал вопль. Издали я увидел, что молодая девушка закрыла лицо руками. В один миг я подбежал к ней. Между её пальцами сочилась кровь. В тревоге я спросил, что случилось.

Элен закрыла свои глаза от боли и ответила:

– Обезьяна исцарапала мне лицо!

Я сразу же побежал к врачу. Проводил Элен домой. Счастье, что её раны были незначительные.