Вадим Владимиров "В рифмах о разном"

Спят и днём и ночью на краю холма,
Временем зажаты, ветхие дома.
Каждый день им снится шум и беготня,
Будто в гости едет прежняя родня.

Где-то по соседству двери заскрипят,
Мамы пообедать позовут ребят.
А поближе к ночи, как спадёт жара,
Вновь наполнит воздух бани аромат.

Тишине звенящей, как наперекор,
Возле старой балки застучит топор.
И пастух весёлый, что-то бормоча,
Проведёт на выпас стадо рогача.

Только на поверку – всё наоборот:
Не слышна гармошка, не мурлыкнет кот.
Видно, ждут напрасно старые дома,
Не вернутся люди больше никогда.

Мама

Сердце гулко стучит, словно бубен шамана,
Мне уже никогда не обнять мою маму.
Из окна её комнаты – краешек неба,
Наблюдает за ним лишь пасхальная верба.
Я по-тихому утром зайду, как обычно,
Посидеть у неё, где вокруг всё привычно.
Вроде, всё как всегда, и таблетки – в рядочек,
Телефон, календарик, бордовый платочек.
Как бы мне всё вернуть? Как себя обмануть?
Чтоб услышать разок: «С добрым утром, сынок!»

Бродяга

Ты когда-нибудь думал о жизни других,
Размышлял о потерянных судьбах?
Как живётся миллионам бездомных, больных,
Не похожих на нас с тобой людям?

В городском андеграунде есть человек,
У него тихий праздник сегодня.
Он обрёл в этом мире свой «ноев ковчег»,
Для тебя ж его мир – преисподня.

Он не старый совсем. Может быть, одинок,
И все дни друг на друга похожи,
На висках седины появилось чуток,
Непонятно одет, не ухожен.

Да и редко кто взгляд остановит на нём,
А тем более, в день непогожий.
Правда, мы, опуская глаза, узнаём
Среди сотен обычных прохожих.

Он – один из толпы из миллиона живущих
В городской толчее, днём и ночью снующих:
Одиноких, больных, крепостных, горько пьющих,
Доживающих жизнь, по теченью плывущих.

В своей жизни он где-то отстал на шажок,
Не успел в эту реку, не прыгнул
Или просто сорвался – последний прыжок.
Пьедестал без него был разыгран.

Он прирос к своему не по росту пальто,
К неуклюжим штанам, что в пору едва ли,
И в глазах не разжечь огонька ни за что,
Но для нас – это только детали.

Он привык к этой ношеной паре калош,
Для него каждый день – непогожий.
Ну и пусть он совсем на тебя не похож,
Не суди его строго, прохожий!

Мы и не жили на все сто!

Откладывая счастье на потом
И робко радуясь удачам,
Мы и не жили на все сто,
Когда вокруг весь мир был счастлив.

Боясь сломать хрустальный дом,
Где мы на цыпочках ходили, —
И там не жили на все сто,
А лишь слегка, с ума сходили.

Когда мы поняли с тобой,
Что стены дома из бетона,
То обрели былой покой
Под звуки марша Мендельсона.

Но марш играли не для нас,
Хотя ты рядышком стояла
С невестой в платье под атлас,
Что за спину букет бросала.

Вокруг да около бродили,
Нам всё успело надоесть.
Пока другие жили-были
И принимали всё как есть.

Теперь нам нечего менять,
Ведь может статься только хуже.
А коль не жили на все сто,
И начинать уже не нужно.

Зато мы любим, как никто,
И к выводу пришли мы вместе:
Что скучно будет жить на сто,
Давай-ка станем жить на двести!

Равнодушие

Ты убей меня на время,
Чтобы после оживить,
Если больше на планете
Будет некого любить.

Ты убей меня, я рядом,
Так чтоб не было следов.
Хочешь – ядом, хочешь – взглядом,
Без ненужных, лишних слов.

Можешь даже сделать больно,
Я не чувствую давно
Ни порезов, ни уколов,
Я привык. Мне всё равно.

Я боюсь стать незаметным,
Стать ненужным и чужим,
Быть убитым ежедневным
Равнодушием твоим.

Ты убей меня на время,
Чтобы после оживить,
Когда будет на планете
Больше некого любить.

Безымянные могилы

Он жил, как тысячи других,
Всегда и был одним из них.
В какой-то миг вдруг стал чужим
Соседям, близким и родным.

Одни шептались: он герой,
Служил в разведке фронтовой.
Другие верили, что он,
Как говорили, был шпион.

Не нужен дактиль, ямб, хорей
И слог, изысканный ничей.
Довольно пары метких слов —
Глядишь, донос уже готов.

Здесь лютым страхом скован рот
И по спине – холодный пот.
Сейчас соседи, глядя в пол,
Подпишут, молча, протокол.

И режет бритвой по ушам:
«Не могут ж ошибаться Там!»
Уже светает, в путь пора.
За дело взялись «мастера»:

Блеснут наручники стальные,
Глаза охранников пустые,
И чёрный ЗИС, внизу двухосный,
Разделит мир на «до» и «после».

Тюремный мрачный коридор,
Конвойный, тройка, приговор.
И вот – бетонная стена,
И к ней лицом живой… Пока.

Удар по рёбрам, свет в глаза.