Анна Цендина "Тэртон Мандавасарпини был сумасшедшим"

Эту книжку Анна Дамдиновна Цендина, монголовед и дочь известного монгольского учёного, написала во время пандемии, чтобы развлечь себя и порадовать друзей и коллег воспоминаниями и размышлениями о Монголии, монголах и монголоведах. В ней смешались правда и вымысел, научные факты и весёлые фантазии, воспоминания и размышления.Она придется по душе тем, кому близка Монголия, интересно взглянуть на рабочую "кухню" монголоведов и узнать что-то новое, а также тем, кому захочется совершить фантастическое путешествие в пространстве, времени и культуре.

date_range Год издания :

foundation Издательство :Автор

person Автор :

workspaces ISBN :

child_care Возрастное ограничение : 18

update Дата обновления : 21.04.2023


– Отгонбаяр просит вас быть завтра утром дома. Он заедет, – подытожила дочь академика, закуривая и призывая такси.

– А… – не успела задать вопрос Лена,

– Не знаю! – отрезала дочь.

13.

Лена прождала все утро. Никакого господина Отгонбаяра не было и в помине. Машка и Димка ушли на занятия. Лена заснула. Отгонбаяр появился около часа дня.

– Явна! (Поедем)!

Внизу ждала машина. За рулем сидел юноша. Кажется, сын Отгонбаяра, он вчера мелькал. Тут и Ульрих бы не помешал, – мелькнуло в Лениной голове.

Ехали долго. По худону.

В русском языке нет полного эквивалента этого слова. Монголия – кочевая страна. Поэтому многие монгольские термины, которые европеец может понять как пространство, означают совокупность людей. Например, «улс» (государство, страна) – не местность, а народ этого государства. «Аймак» – не район, а люди, которые объединены административной организацией. А вот «худон» – это местность. Основное его значение – противоположность городу и оседлым поселениям людей.

В общем, приехали в полную противоположность городу. Степь и несколько юрт. Из одной вышел мужчина. Поговорив с Отгонбаяром, сел в машину, и они опять поехали в еще больший худон. Лена давно перестала что-то понимать и добиваться объяснений. Было жарко, хотелось есть. Она была в полусне, голова болталась, как на ниточке. Приехали еще к каким-то юртам. Появилась лысая старушка. Мужчина поговорил с ней. Она пошла переоделась и села в машину. Развернулись и поехали назад – туда, где жил мужчина. Все вошли в его юрту. Старушка порылась в сундуке и вытащила четыре тяжеленные амбарные книги. «Дневники И. А. Ефремова. 1946 г. По Монголии» было написано на них. И номера томов – I, II, III, IV – римскими цифрами.

Часть вторая. Сундук

1.

Лысую старушку звали тетушка Дондог. Она была симпатичная, без зубов и любила петь русские песни. Последнее выяснилось во время пира по случаю обретения дневников, который случился тут же, в юрте ее внука. Отгонбаяр вытащил почетную бутылку водки. Вот предусмотрительный и запасливый человек! Лена же отправилась на поиски с пустыми руками. Дура. Она сидела совершенно ошалевшая. То громко смеялась, то что-то доказывала господину Отгонбаяру на ломанном монгольском, то пела «Баргузин» с тетушкой Дондог. Напилась. Вообще-то, Лена водку не пила. В том смысле, что не любила. Но, конечно, пила, потому что приходилось…

Оказалось вот что. Эта лысая Дондо-эмэ, как ее звали все вокруг, еще девочкой была помощницей повара в экспедиции Ефремова. А заодно и переводчицей. Потому что она была бурятка и хорошо знала русский язык. Дядька Ваня – такое у Ефремова было прозвище в экспедиции – девочку любил. Учил ее математике, показывал редкие растения, камни. Она запоминала все сходу, была смышленой. Дондог привязалась к дядьке Ване, бегала за ним, как козленок за маткой. Он обещал взять ее в Москву учиться, говорил: «Будешь важная такая, в очках, первый монгольский палеонтолог». Девочка смеялась и верила. А потом его срочно вызвали в Москву.

– Возьми эти тетради и никому не отдавай, – поручил он ей. – Особенно не давай Пегов-гуаю. Даже не показывай, что они у тебя есть. Я вернусь и заберу.

И не вернулся. Дондог палеонтологом не стала. Прирабатывала в основном домработницей. Стирала, убирала, плюшки пекла. Она всю жизнь хранила эти тетради. Хотела отдать в Академию наук, да сомневалась. Вдруг там засел как раз Пегов-гуай или кто-то из его друзей. А тут внучка! Внучка – это святое дело. Да еще «Баргузин» так браво поет. Внучке она отдаст. «Бери, внучка, бери, только Пегов-гуаю не отдавай!» – наказывала Дондо-эмэ, не утирая слез, которые катились и катились из ее подслеповатых глаз.

2.

Всю зиму Лена читала дневники. Мияки тихо приносила ей чай с печеньем. Ходила на цыпочках. Упорный труд был ей понятен.

Перед Леной лежали четыре огромные тетради, исписанные мелким почерком чернильным карандашом. Тьма разных терминов, и латинских в том числе, немыслимые сокращения, вставки, исправления, какие-то непонятные значки, рисунки… Лена все это переносила на компьютер. К почерку она постепенно привыкла, стала понимать некоторые аббревиатуры и лигатуры, разбираться во всяких «93 градуса восточной долготы». Термины можно было посмотреть в интернете. Аллювий старичный, полиморфизм, слоистость градационная и флиши стали ей как родные.

Местами в дневниках встречались записи бытового или даже художественного характера. Дедушка писал о докторе Соболевой, которая во время чумы 1945 г. ушла на карантин с больным монгольским мальчиком. Они жили в одинокой юрте, дым из трубы показывал, что живы. Если бы дым не появился, их должны были сжечь. Оба выздоровели и жили еще долго. Лена вспомнила питерского участкового врача, милую киргизку. «Может, мне вот это лекарство попить? – как-то спросила ее мама. – Говорят, помогает». – «Пей, пей. Хороший», – закивала головой киргизка.

Были в дневниках и забавные пассажи. Однажды экспедиции встретилась беременная женщина, которая шла на моление в монастырь. По дороге стала рожать. Их шофер, самый бывалый из всех членов экспедиции, сжал зубы и принял младенца. Женщина не пикнула. Только спросила, как зовут шофера.

– Константин Иваныч, – ответил Иван Антоныч.

– Константин Иваныч, – сказала женщина, показывая на младенца. Так она назвала сына.

«Жив ли монгольский Константин Иваныч? – подумала Лена. – Времени прошло много». Иногда ей хотелось смеяться над этим, иногда плакать. Дед даже в дневниках писал ярко. Но главное, расшифровка бесконечных «восточной долготы» и «северной широты» указывала на то, что надо ехать в Гоби. Там остались динозавровые сокровища. Экспедиция забрала не все, спрятала несколько ящиков. Старик Пурвэ должен был помнить… Лама Содном точно знал… Неужели всё исчезло за эти годы? Не может быть, решила Лена.

3.

Отправиться по следам дедушкиных дневников было не так просто. Поездом до Сайншанд и там пытаться найти машину? Автостопом? Какие есть еще варианты? Взять машину из Улан-Батора и кататься на ней две недели по степям ? это очень дорого, не потянуть. Придется посоветоваться с этой маленькой-кругленькой. По слухам, она со своими молодыми коллегами собиралась в экспедицию как раз в Гоби. Может, получится присоединиться к ним?

– Нет, взять мы вас не можем. Машина забита. Кроме того, все это стоит денег. И потом мы не сможем ездить по вашему маршруту. Одной я вам тоже ехать категорически не рекомендую. Какой автостоп? Вы с ума сошли? А с кем-то ехать опасно. Пойдут дети… Так что, к сожалению, ничем помочь не могу. Могу только дать совет.

– Какой?

– Не пейте пиво «Чингис».

– А что «Чингис»?

– Плохое пиво.

Все-таки эта маленькая-кругленькая умела быть очень противненькой.

4.

Лена две недели искала варианты. У Гана в Гоби жили родственники. Но совсем не там, куда дедушкина «восточная широта» требовала явиться. Гоби оказалась довольно большой. Археологи из Института предложили Лене поехать с ними в качестве рабочего. Директор Института все никак не мог понять, зачем Лене так нужно в Гоби. Что-то он, видно, слышал про Лениного дедушку. Может, и про дневники тоже. И так расспрашивал, и сяк. Чаем поил, конфетами кормил. Хотел даже в ресторан пригласить, да его вызвали куда-то. Лена держалась скалой. Не будет она ничего никому рассказывать. Интересно, и всё!

Голова у нее пухла от планов и комбинаций. Как вдруг к ней явился Сухэ.

– I can help you if you want. Go to Gobi together by my car.

– Why, ? только и смогла промямлить Лена.

– I love you!

Пару часов Лена пребывала в смятении. Нет, вы посмотрите, love you! А в кустах бросать? А пять месяцев ни слуху, ни духу? Тоже мне, загадочная монгольская душа.

Лена решила так. Она поедет с Сухэ. Но никаких love. Все очень корректно, спокойно. С достоинством. Это она умеет.

5.

– Предательница!

– Ну, Леночка-Ленусик! Я уже обещала Ульриху, что мы поедем в Германию. Он хочет познакомить меня с мамой. Мне надо успеть сделать визу. Так что никак, – Машка очень переживала.

– Что я там буду делать с Сухэ?!

– Возьми Димку.

– Что я там буду делать с Сухэ и Димкой?!!!

– Ну не езжай. Что ты вцепилась в эту идею? Привезешь в Питер дневники. Это же здорово. Можно считать, дело сделано. Куда ты еще хочешь тащиться? И главное – зачем?

Такое решение вопроса Лене в голову не приходило. Как это она не поедет?

– Ладно, – сказал Димка, – поедем. Какие проблемы? А ты за это не могла бы мне помочь включить стиральную машинку? Носки там, футболки постирать.

– А раньше как ты стирал?

Димка пожал плечами.

– Совсем?! Ни разу?! А как же твой Нгуеша? У вас же комната малипусенькая.

Димка пожал плечами.

– И он?! О боже! Пошли.

Так решилась проблема с попутчиком.

6.

После суеты с покупкой спальников, палатки (на всякий случай) и других нужных вещей они двинулись в путь.

За рулем джипа оказался немолодой дядечка, Сухэ – за пассажира. Это Лене понравилось. Все же она неуютно себя чувствовала с Сухэ. Димка не в счет, а дядечка ? это как-то посолиднее и посвободнее. Дядечку звали Намдаг-гуай, он был какой-то родственник Сухэ. Веселый, называл Лену Ленюшка. Подмигивал Димке, мол, чего тушуешься, «девка хороша». Споро резал колбасу. В общем, был очень к месту. Только к Сухэ он относился как-то странно, да и Сухэ к нему тоже.

До этого Лена выезжала из Улан-Батора только на weekend. Зимой было как-то ни к чему. Сейчас они с Димкой наслаждались. Налево ? яки, направо ? верблюды, налево ? верблюды, направо ? яки. То зайчик пробежит, то лисенок. Ветерок дует, птички поют. Поели-попили, дальше поехали.

К вечеру они «сели».

– По Монголии нельзя ездить на одной машине. Я же говорил, ? ворчал Намдаг-гуай. И ругался по-русски. На «п».

Они уже въехали в гобийскую зону, вокруг ни камней, ни деревьев. Сколько машина ни старалась выбраться, только глубже зарывалась в песок. Намдаг-гуай достал домкрат. Не помогло – он тоже тонул в песке. Стемнело. Лена, Димка и Сухэ, совершенно бесполезные, слонялись вокруг машины.

– П..! П..! П..! ? вдруг закричал Намдаг-гуай. ? Ну-ка, тащите!

Выручил ковер, который Намдаг-гуай забрал из чистки, но забыл выложить дома. Подсунули его под колеса, машина зафырчала и вылезла. Вот уж ура так ура! Ковер, конечно, снова придется отдать в чистку.

– Ночуем в машине, ? предупредил Намдаг-гуай. ? В темноте я по песку не поеду.

– Вот еще! Давай, поехали! ? вскинулся Сухэ. Он повел себя как избалованный ребенок. Нахмурился, пнул машину ногой, буркнул что-то злобное. Намдаг-гуай как будто не заметил. Расправил кресла, достал спальные мешки, куртки.

– Я буду спать на воздухе, ? предложил Димка, сообразив, что ему предстояло лежать на рычагах переключения скоростей.

– Нет-нет, тут могут быть волки. Только в машине!

– Какие волки?

– Настоящие волки. С зубами. Р-р-р, вот такие, ? объяснил Намдаг-гуай.

Сухэ развалился так, что Лене было никак не пристроиться, хоть полезай к Димке на рычаги. На удивление, все спали как убитые.

7.

В сомонном центре стали разыскивать старика Пурвэ, ламу Соднома, или хотя бы их детей и внуков, которые могли помнить про русскую экспедицию. Самый старый старикашка, которого нашли, бывший завбазой, только родился, когда в этих местах работали русские. Он что-то смутное слышал о костях динозавров. Но тут давно уже ничего такого не находили. Раньше да, было, а сейчас ничего нет.

– Ничего не знаю. Баяртай!

И так встретил их не только завбазой. Еще пара стариков вообще не захотели разговаривать. Приезжим были не рады. «Всё! Поехали к моему компану[24 - Жаргонное обозначение друга у монголов.], ? сказал Намдаг-гуай. ? У него тут охотничье хозяйство».

Пэлжэ-ах пил кумыс, когда они зашли к нему в юрту. Он был толстый, страшный и веселый.

– За, сайн уу, Намдагаа! Эт кто такий? Русский? Оо, какой хорошенький маленький девочки-мальчики! Как Путин? Ви полюбляйте его? Ми русский помнит. Пить кумыс надо!

Пить кумыс было невозможно. Кислый. Терпкий. В нем плавали муравьи. Димка выпил три чашки. Зато пресный сыр был очень вкусный. Лена решила налечь на него.

Пэлжэ-ах и Намдаг-гуай закончили одну канистру и приступили ко второй. Сухэ спал в машине. У Димки расстроился живот. Лена вышла из юрты и стала смотреть на звезды.

8.

Наутро Пэлжэ-ах повез их туда, куда, как думала Лена, указывали дневники деда, и где русская экспедиция оставила зарытыми ящики с костями динозавров. У Димки болел живот. Сухэ дулся. Лене все нравилось.

– Так, здесь! ? сказал Пэлжэ-ах.

Лена и Димка начали копать.

– Не над! ? остановил их Пэлжэ-ах. ? Будем варить мясо! Потом сама копается, хэ-хэ.

Он разжег костер, установил казан, бросил туда огромные куски бараньего мяса.

– Но у нас не так много времени. Мы пока будем копать, а вы варите.

– Не над! Не над!

«Господи, когда я уже начну понимать монголов?» ? подумала Лена. Димка повеселел после своего живота и пристроился к котлу с мясом. Ой, как оттуда вкусно пахло!

Вдали показался всадник. Молодой парень в шляпе. Подскакал, спешился. Узнал, что происходит, и уселся у котла. Второй всадник. Третий. Мясо кипело. Сообща выкопали большую четырехугольную яму. Это был монгольский способ копания ям в степи, поняла Лена.

Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом