А Марина после этого сеанса ожила в прямом смысле этого слова! Она поправилась на три килограмма, сделала стрижку, купила юбку с запахом фасона «когда мужчинам некогда» и зарегистрировалась на сайте «Одноклассники», где у нее немедленно началась бурная виртуальная жизнь.
В среду Павлик повез ее на биохимию. Доктор Илья Моисеевич даже очки приподнял, увидав Марину. «Голубушка? Вы ли это? Да… пребывание на домашних харчах вам явно пошло на пользу. Потолстели!» – улыбнулся он и слегка ущипнул Марину за плечо, глядя на Павла удивлённо и вопросительно. Доктор был опытным, и знал, как никто другой, что такой расцвет часто оборачивается скорым увяданием. Слишком скорым. Доктор задумался. Он хорошо помнил все проблемы этой молодой женщины – сам дважды стоял над ее располосованным нутром, освещенным слепящими белыми лампами операционного блока. И все видел, и знал, как безнадежно ее положение. Потому и отпустил домой. Что проку мучить ее капельницами да бесполезными процедурами, если все и так предопределено. Пусть лучше с детьми проведет время, немного, неизвестно сколько. Да черт с ней, с этой гистологией. Ему и так все ясно. Пусть радуется жизни. Пусть будет так, как есть сейчас. Она и вправду ожила. Да-а, дома-то и стены помогают. Всякому понятно.
Потому он и решил по-человечески, не как врач, а как если бы Марина была его собственной дочерью. Пусть будет надежда. Не нужны нам эти лабораторные цифры. «Да-а, смотрю я на вас, Мариночка, не будем мы делать эти анализы. Что колоть зря, и так вас за этот год накололи так, что на всю жизнь хватит. Отдыхайте гуляйте. А весной увидимся», – и нарочно громко, так чтобы слышала Марина, проговорил, наклонившись к Павлу: «Барышня-то у нас, vinco vinetum! И, хлопнув Павла по плечу, быстрым шагом почти бегом заспешил по коридору.
Илья Моисеевич знал, что если и состоится еще одна встреча с Мариной, то она будет тягостной и недолгой. Конечно, ему хотелось бы запомнить ее вот такой, посвежевшей, домашней, отвлеченной от своей страшной болезни.
Эпилог
Илья Моисеевич ошибался. Встреча с Мариной произошла спустя 7 лет. Это было случайное столкновение на центральной улице Петропавловска. И конечно, Илья Моисеевич никогда не узнал бы ее сам. Марина окликнула его в толпе. Она очень спешила и приветствовала его взмахом огромного букета сирени. «Выпускной у дочки, бежим за аттестатом», – на ходу без предисловия заговорила она. Илья Моисеевич замер, приоткрыв от удивления рот. Марина смутилась: «Вы меня не узнали, наверное, я – Марина, помните, 7 лет назад лечилась у вас. Мы из Усть-Большеретска, где обсерватория», – Марина совсем растерялась. Илья Моисеевич улыбнулся: «Я помню вас Марина». Но в этот момент кто-то несильно толкнул доктора – мимо спешили, проходили люди, бойко возбужденно разговаривая, и молодой человек приподнял шляпу в знак извинения. Илья Моисеевич, это было видно сразу, ошарашен и не находил слов. Почему-то именно в этот момент Марина вспомнила толстуху в белых обтягивающих джинсах, которая приехала кадрить ее Павлика и примерять на себя весь их семейный быт. «Как же вы все не верили в мое выздоровление, все, все…». Марина на какие-то секунды загрустила и замолчала. Из мимолетного забытья ее вырвал голос Ильи Моисеевича: «Марина, надо же, вас и не узнать, вы так…», – доктор поднял руки и нарисовал в воздухе воображаемый контур женского тела с очень пышными формами. Печаль на лице Марины сменилась озорным весельем, от глаз побежали вверх задорные лучики: «Да я кормящая мама – набрала 25 кг. Сыну 9 месяцев». Девушка рядом с Мариной, крупная, кареглазая, с высоко убранными волосами уже тянула ее за руку: «Ма, пойдем, ма-аа, опаздаем…». Марина заторопилась: «Побежали мы. До свидания, Илья…Моисеевич» – уже затерялось в городском шуме. Она обернулась и, высоко подняв руку с сиренью, замахала доктору, который так и стоял среди снующих мимо него оживленных прохожих.
Марина подумала, что надо было бы сказать ему спасибо, а потом решила, что не за что – он ведь с самого начала не верил в ее выздоровление и мысленно вынес приговор почти сразу. Кому спасибо надо было говорить, так это китайцу. Да, только ему… Ну… И Лермонтову, конечно, тоже.
Домик для белки
Самой пожилой участнице семинара было лет 65, может быть, 70. Про себя я ее называла «неудавшаяся поэтесса». Про таких моя мама со значительностью говорит: «из бывших». Очень интеллигентная, тихая. Часто улыбающаяся такой улыбкой, о которой уместно сказать «про себя» – демонстрирующей интеллектуальное превосходство над собеседником. Бесконечное цитирование Фета, Тютчева, Бальмонта – это кого узнала я, остальные поэтические строки были мне неизвестны. Опираясь на классиков, она пыталась доказать несостоятельность нынешней эпохи и деградацию поколения, следующего за ней. Было видно по ее снисходительной улыбке, что людей она делит на два лагеря: интеллигенция и нувориши. Интеллект в ее понимании находится в прямой пропорции с нищетой, а богатство – с серостью. Она смиренно несет свою нелегкую долю не признанности и неоцененности. Устроена тонко. Легко обижается. Эмоционально восприимчива. Не хватает уверенности в себе и амбициозности.
Вторая – жена нового русского. Очень богатая. Очень красивая. Очень несчастная. Страдает в совершенно чуждом ей мире.
Так и вижу ее тонкую, невероятно длинную шею, будто ее мамой была сама Нефертити, в черном декольте, с небрежно накинутым на оголенные беззащитные плечи боа. Бриллианты крупные. Но умеренно. Не кричаще. Колье и серьги. Не вульгарно, а так, строго. Со вкусом. Ну, пол-лимона гринов, не больше. Но в этом ли дело? Светский прием. Под руку ее держит мужчина ниже ее на голову точно. У него лунообразное лицо, большое, дряблое, и живые маленькие глазки-буравчики. Он успевает всех заметить, все разглядеть, всех оценить. Возможно, он банкир или нефтяник, а, скорее всего – большой чиновник, имеющий свой бизнес. Эту тусу сегодня профинансировал он. Потому и подколоть можно: «Вы, милейший, омарчиков-то поменьше, а хлебца-то побольше… Ха-ха-ха».
Лариса (почему-то мне кажется, что ее должно звать Лариса, хотя на самом деле она Галочка) не выпускает своей руки из его, и с ее лица не сходит широкая, радостная улыбка. Она всем кивает, улыбается еще шире, изредка губы произносят что-то быстрое, незначительное и снова растягиваются в улыбку. Она без нее не может. Снимает только перед сном. Вместе с макияжем. Муж дома тоже требует улыбку. Скоро вторая подтяжка потребуется из-за этой вечной гримасы.
А глаза у Ларисы, то есть, Галочки, глаза – огромные, влажные, фиолетовые (линзы, конечно). И в них стоит такая глубокая печаль, такая скорбь. И постоянно сдерживаемые слезы. Глаза не улыбаются никогда, только рот. От этого сочетания смеющегося рта и скорбных глаз – впечатление лёгкой невменяемости.
Она все время думает, раздавая кивки и даря улыбки по сторонам: «А что здесь делаю я? Зачем вы все мне нужны? Вы мне противны. Противны. Вы отвратительные, скользкие типы. Думаете, что с вашими бабками вы что-то собой представляете. Вы же мертвые все…». Ларисе скучны и непонятны их разговоры, их эмоции, их речь. Много лет она уже не вникает в то, что слышит вокруг, она избрала такую позицию – добрая открытая улыбка. Это ее ответ всем. Это ее диалог с миром. Говорить и обсуждать невозможно, когда люди стоят на разных жизненных позициях. Да и не то, чтобы в позициях дело – сама система ценностей у них различна в корне. С мужем у Ларисы все идеально – ее реплики за день можно сосчитать по пальцам: «Доброе утро, милый», «Кофе?», «Да, и я тебя», «До вечера». Днем по телефону: «Как ты сам считаешь, любимый», «Как больше нравится тебе», «Ты же все знаешь лучше меня», «Люблю». Лариса понимает (уж не знаю, книжек ли умных начиталась или сама докумекала, на личном опыте), что лучший и самый верный комплимент мужчине – это сказать: «Ты прав». Вот она щедро и оперирует этими нехитрыми фразами.
Примерно тот же набор и вечером. Она заведомо со всем согласна, во всем полагается на него и кивает, кивает, и улыбается. Иногда что-то просит. Редко. Но это мелочи всякие – навестить родителей, съездить к подруге, чтобы отпустил. Финансово она независима. Он не контролирует ее расходы. Подарки делает щедрые. Такие, какие желтая пресса без внимания не оставляет.
А когда-то была у Ларисы (вы уж позвольте так мне ее называть, ну, не похожа она никак на Галочку – Галочка должна быть острая, шумная, маленькая и быстрая, шустрая вся такая, а моя партнерша по семинару, напротив – высокая, плавная, неспешная, тихая) была другая жизнь – настоящая. Она родилась в старом русском городе Владимире, мама – учительница истории, папа – учитель математики. Лариса с детства проявляла интерес к живописи и мечтала стать реставратором. В сорока километрах от Владимира, в Суздале – художественно-реставрационное училище, туда она и решила поступать после школы.
А в школе был драмкружок. Лариса и ее друг Стасик – они вместе выросли, и родители часто подсмеивались, называя их Кай и Герда, – учились в одном классе. Даже жили в одном большом деревенском доме, но с разными входами. Сколько Лариса помнила себя, столько и знала Стасика и его родителей. Они были как одна дружная семья.
Выпускной вечер. Готовились полгода к спектаклю. Островский, «Бесприданница». Стасик – Паратов, а Лариса – Лариса. Весь актовый зал аплодировал им стоя. Три раза вызывали на бис. Фильм Никиты Михалкова и пьеса Островского переплелись, и в итоге получился красивый музыкальный спектакль. Стасик играл на гитаре, а Лариса пела романсы.
– Я прилетаю туда подышать. Пожить. Люди едут дышать в Альпы, а я рвусь оттуда во Владимир, в маленький частный дом в старой части города напротив Княгинина Успенского женского монастыря. Приеду, наглотаюсь досыта тамошней жизни. Иду на кладбище, в монастырь… Хожу по городу, и, кажется, сейчас вот увижу рыженькую девочку с веснушками и худого сутулого мальчика – они идут медленно из школы. Идут часами. Им есть о чем говорить друг с другом. Иногда он читает ей стихи. У него невыразительный тихий голос, и половину слов она не может расслышать вовсе, но это и не нужно. Его лицо – она не может оторвать от него взгляд. Глаза, мимика – вот осталось в памяти от тех стихов. Своего детства, юности, счастья наберу в легкие, как воздуха, и лечу обратно – в кино, как зову мою жизнь. Воздух заканчивается – начинаю задыхаться. В самолет – и снова лечу во Владимир.
Инга ехидно перебила ее:
– А что, во Владимире построили аэропорт? Раньше не было.
Лариса невесело усмехнулась:
– Взлетная полоса единственная всегда найдется. В любом, даже самом маленьком, городке смогут посадить «боинг» – он же игрушечный совсем. Трехместный.
Лариса улыбалась Инге и искренне не понимала, что же тут такого непонятного с перелетом. Но, увидев изумленные лица всех нас, Лариса смутилась. Она поняла, что забылась, расслабилась. Нельзя такие подробности… Шокировать нельзя. Она тут же начала исправлять положение и оправдываться: «Аэродром маленький есть в Семязино, это рядом с городом. У нас в стране ведь воздушное пространство монополизировано государством, потому все частные перелеты привязываются к клубам ДОСААФ и для местных властей выглядят как перелеты авиамоделистов-любителей».
Все оторвались от своих записей и уставились на Галочку. Даже Инга, всегда невозмутимая и бесстрастная, явно была шокирована. Свой личный самолет. Да-а-а… недаром Галочка попросила записать ее под фамилией Решетникова. Явно вымышленной. Кто же она на самом деле? Кто он ее супруг?
Лариса не помнила и не слышала, что произошло. Только заливалась собака, крики какие-то и удары глухие, сильные по чему-то мягкому, стоны. Оказалось впоследствии, били… лежавшего на земле Стасика. Очнулась Лариса дома, в постели. Стасика привезли в местную больницу – перелом позвоночника в двух местах, череп проломлен, глаз выбит, сломаны все ребра… Оперировали его в Москве… Домой вернулся через восемь месяцев, когда у Ларисы уже началась первая зимняя сессия в училище.
Суздаль. Зима. Воскресное утро. Разложив этюдник, она стоит на возвышении позади торговых палат и заканчивает работу маслом. Сзади подходит высокий мужчина в огромной меховой шапке. Любуется. Ему нравится картина, нравится русская девушка в шерстяном платке и валенках. Как-то интуитивно он понимает, что она не такая, как большинство живописцев на Арбате или на Воробьевых горах. Она рисует для себя, не на продажу. Вот она отходит немного назад, издалека сравнивает свою церковь с оригиналом. Прищуривается. Бережно заворачивает кисть в грязную промасленную тряпку. Достает из рюкзачка термос – пошел пар – и пьет, вытянув трубочкой губы, чтобы не обжечься, дует, дует на горячий сладкий чай.
Мужчина, а зовут его просто Глеб, сам не заметил, как завел с ней разговор.
– Девушка, а скажите, в чем вот секрет? Вот смотрю, как вы чай пьете, и размышляю – почему, когда горячо, люди дуют, а когда холодно, тоже ртом руки обогревают – отчего так?
Лариса задумалась.
– Наверное, от того, что из уст наших можно сказать самые прекрасные, самые лучшие слова… И они же, те же уста, могут исторгнуть самую непристойную брань, самые обидные и горькие слова. Можно так и эдак – инструмент один, а работать им можно по-разному. Как и сам человек, создал его Господь, а добрые дела делать, создателем быть или разрушителем – это ему самому выбирать. Здесь, думаю, примерно такая же ситуация.
Глеб остолбенел. Никакого кокетства. Ни капли вульгарности – чистота и какая-то нездешняя просветленность.
Да откуда ж ты взялась такая? А? Глеб обошел вокруг Ларисы с мольбертом, разглядывая ее как чудо невиданное. И слова-то: брань, уста – будто из того века девица. Тут, в Суздале, таком уже давно не провинциальном городе! Где кишат иностранцы, где полюбили отдыхать и свои, то бишь, русские. Понастроили тут мини-гостиницы и нефтяники, и банкиры для проведения своих закрытых корпоративов.
Инга задала вопрос. Вообще, она уже давно что-то нам говорит, но я не могу сосредоточиться. Домедитировалась, ничего не слышу в такой увлеченной беседе со своим внутренним голосом. А ведь просили только его услышать, а не вступать в дискуссии. Инга повторяет:
– Вы не обобщайте, не надо клише. Говорите своими ситуативными индивидуальными словами. Лично для вас это как. В какой момент вы чувствуете себя свободными.
Импотент – это парень, о котором рассказывать хотелось меньше всего, он неинтересен и скучен по всем параметрам, и внешним, и внутренним, про себя я назвала его импотентом, такой, знаете ли, типаж определенный, – полагая, что он говорит что-то сногсшибательно умное, поглядывая на нас сверху, громко говорит:
– Деньги – свобода! Безденежье, соответственно, зависимость.
Инга кивает и что-то помечает у себя в тетрадке, похоже, что просто ставит крестик напротив уже обнаруженных перечисленных умными психологами ответов. Традиционных ответов. Да что ломать голову – у всех нас, у всего человечества, страхи одинаковые, и понятия счастья практически тоже так – колеблются, как маятник, немного в сторону в зависимости от интеллекта и душевной организации, а в целом мы все укладываемся в таблицу Ингиных примеров. Есть, конечно, меньшинство – те, кто испытывает страсть какой ужас перед фиолетовым цветом или перед белой бумагой. Но это уже не на наши семинары надо ходить. Вот у меня, к примеру, филофобия. Я лично считаю, что такой страх – страх любви – может возникнуть у любого после опыта определенных неудач, отверженности, когда долго и не взаимно любишь. Потом уже будешь бояться снова это почувствовать, столкнуться с подобными переживаниями.
И потому для меня свобода – это отсутствие фобий. Когда ты независим от своих болезненных эмоций.
Поэтесса – тихо, неуверенно, заискивающе:
– Для меня свобода – это когда нет страха очутиться в больнице, в палате, где 10 человек, нет лекарств, нищенские бытовые условия, хамство персонала…
Ответ поэтессы вызвал некоторую задумчивость Ингиной руки. Потом она быстро что-то записала, похоже, два слова. Я даже могу догадаться, какие это слова – что-то типа «страх как эмоция». Социальные фобии. А может, просто одно слово – «нозокомефобия», то есть страх перед больницами. Блин, если я такая умная, что я здесь делаю?
Следующая очередь Ларисы.
– Знаете, какая самая большая в жизни человека может быть свобода? Самое недосягаемое и самое бесценное, обладать чем могут очень немногие – это общение. Общение только с теми людьми, с кем ты хочешь. Никакого насилия. Только те, кто приятны, интересны, симпатичны.
– Да-а. Ну, вы и правда назвали вещи своими именами – это, я бы сказала, непозволительная роскошь, – усмехнулась Инга. – Расскажите, что вас раздражает. Нет, нет, – она замахала руками, – общие ответы, типа пробки на дорогах и очереди в магазинах, – это не принимается. Конкретный случай. Вчера, позавчера, на той неделе. Что вывело вас из душевного равновесия настолько, что, ложась вечером в постель, вы все еще негодовали и возмущались?
Лариса тянет руку. Вообще-то, она пассивна на занятиях. Но отвечает всегда подробно и по существу. Вдумчиво и не банально. Она какая-то… Я не могу подобрать нужного слова, чтобы ее охарактеризовать. Ну вот, к примеру, если представить, что большинство людей изготавливаются фабричным способом по подобию определенной модели-болванки, то Лариса – производство «хэнд мейд», ручной работы, авторский дизайн. Так все в ней нестандартно и эксклюзивно.
Лариса начинает:
– На прошлой неделе звонит мне соседка и умоляет прийти – такая возбужденная, расстроенная. Говорит, такие неприятности, с ума сойти! Думала, что-то у нее случилось. Прихожу. Она вылетает на участок в одном пеньюаре, взлохмаченная, видно, только что из койки, и без предисловий начинает: «Нет, ну ты прикинь, купила домик для белки, вчера Василий прибил его на сосне, а она, зараза, не хочет там жить. Представляешь? Даже не запрыгнула туда ни разу. Сидит вон с сороками на елке, и хоть ты тресни!». К нам подходит Борис, начальник охраны – подтянутый выбритый мужчина. Бывший стрелок. Двукратный чемпион России по стрельбе из лука. «Оксана Лаврентьевна, вы ценник зря убрали – надо было оставить, её бы совесть загрызла, сидела бы внутри и не вылезала».
«Да, за домик-то полтора косаря отдали, а белке хоть бы что», – улыбается Борис мне. А я ему подыгрываю: «Слушай, Ксюш, а может, ей там чего не хватает, а? Ты ЖК-телевизор не поставила в домик? Вообще, мебель там есть какая-нибудь, где ей притулиться, бедной?». Ксюша смотрит абсолютно серьезно на меня, призадумалась: «Ты так считаешь? Дело в мебели?».
Лариса умолкает на несколько секунд.
– Вы понимаете, говорю я с этой дурой, а перед глазами стоит, как тяжело умирал Георгий Иванович. Как увидел он Стасика своего с перебитым позвоночником, проломленным черепом, выбитым глазом. Белым стал. В один миг. Поседел. И вскоре заболел. Рак почек. Он так кричал от боли по ночам: «Дайте яда, дайте мне яда». А когда лежал в областной больнице в Коврове, ему выписали перед сном наркотик колоть обезболивающий – этот, как его, морфий что ли… А ему не помогало – он плакал и просил сестричку: «Ну, один укольчик, пожалуйста». А сам был такой худой, уже колоть-то страшно было в эту синеву, натянутую на кости. А потом мы уже узнали, что кололи ему воду обыкновенную из-под крана, а наркотик себе колол медбрат, который там дежурил через день, он наркоман был и воровал у больных лекарства. Введет им воду, себе дозу, и до утра он «в форме». Лариса замолчала.
– Да, – только и сказала Инга. После услышанного от Ларисы говорить и, тем более, слушать кого-то еще из участников было невыносимо. – Давайте продолжим завтра.
Я ехала домой и все думала про эту необыкновенную женщину – Ларису. Я поняла, что все мои занятия на семинаре сводятся только к тому, чтобы слышать и видеть ее. Мне стала неинтересно мнение Инги, и свои собственные проблемы, с которыми я пришла, перестали меня волновать. Я ждала следующего занятия, как ждут свидания с любимым. И что самое удивительное, такое состояние было не у меня одной. Все «наши» – и импотент, и поэтесса, и сама Инга – буквально «подсели» на Ларису. Мы все летели на занятия сломя голову, чтобы только снова ее увидеть, услышать, заглянуть в ее беззащитные раскрытые глаза. А Лариса держалась очень скромно, но с достоинством. Она говорила всегда нерешительно, осторожно, никакого напора. Никаких своих выводов и комментариев к сказанному. Только факты, что тут добавишь, и так все ясно – она обдумывала и каждый раз потом анализировала, не сказала ли чего лишнего, не перешла ли порог конфиденциальности. Она никогда не хвалилась, не демонстрировала свое материальное благополучие, скорее, старалась, чтобы оно не бросалась в глаза. Но иногда невольно, вскользь, по каким-то подробностям, деталям, о каких могут быть осведомлены лишь избранные, мы догадывались о житейских буднях нашей примы.
Где-то в середине ноября Лариса пропустила два занятия – мы все были встревожены и бурно обсуждали ее отсутствие. На следующий семинар она приехала посвежевшая, загорелая, со слегка выгоревшими волосами. И робко, неуверенно оправдывалась, что муж срочно потребовал ее присутствия на высоком приеме. Инга полюбопытствовала, где сейчас такое жгучее солнце, которое оставило свой золотистый след на Ларисиных щеках. Лариса смутилась, ей явно было не по себе признаваться окружающим, что поездка в Монако, где у ее супруга собственный дом, связана с проведением его юбилея, куда были приглашены европейские друзья и коллеги. После этого Ларису зауважали еще больше. Не за дом в Монако, конечно, а за ее скромность, чуткость и понимание того, что демонстрировать свои материальные блага – это дурной тон.
Лариса всем нам привезла подарки. Поэтессе она протянула конвертик, в котором лежали три обычных серых булыжника – такие огораживают клумбочку на моей подмосковной даче. Лариса заторопилась:
– Нинель Тиграновна, это прямо из Грасса. Около крыльца виллы дорожка выложена этими камешками. Ее не меняли. Дом остался прежним, его не реставрировали. Хозяева нынешние эмигранты из русских, пытаются сделать из дома музей, но пока ничего не происходит. Он ходил по этим камушкам. И тростью их небрежно так подковыривал. Мне так казалось…
Лариса улыбнулась виновато, словно пытаясь скрыть такой прилив сентиментальности. Она не назвала имени того, о ком так трепетно и благоговейно говорила, но мы все, люди образованные, конечно, понимали, что речь идет о последнем пристанище Бунина после его отъезда из красной России, – вилле в средневековом Грассе, городе цветов и парфюмеров.
У Нинель в глазах блестели слезы. Она медленно взяла камни в руки, поднесла к губам. И тихо проговорила:
– Подковыривал тростью… Под руку с Галиной Кузнецовой… Дорогая, – она подняла глаза на Ларису, – ну скажите, откуда, откуда вы знаете, что Иван Алексеевич так много для меня значит? Я так его люблю и не побоюсь сказать, – она обвела взглядом полным горделивого превосходства всех нас, – что очень хорошо его знаю.
Довольная Лариса пожала плечами:
– Мне показалось, вам будет приятно.
Боже мой, думала я, какая тонкость. Невероятно, что она сохранила глубину, чуткость, живя в среде, такой чуждой ей по духу.
Импотенту она привезла галстук – на нем беспорядочно были разбросаны гитары разных видов: акустические, электро, классические, такой галстук – наглядное пособие для гитариста. И тут она попала в точку – оказывается, он заядлый музыкант-любитель и даже сам сочиняет песни. Он сиял! Сразу открылось, что вниманием он не избалован, а снобизм его напускной. Защитная реакция. Очевидно, он говорил о своем хобби во время занятий, я-то, конечно, не слушала его. Голос у него противный, как скрипучее колесо. А Лариса ничего не оставляет без внимания. Мне полагался изящный мундштук из ореха. Я дымлю как паровоз. И снова застенчиво объясняя свой презент:
– Чтобы пальцы не пахли сигаретами.
Поскольку стиль у меня вообще экзальтированный, то мундштук мне к месту! Инге предназначались диоровские «Ж’Адор», тоже абсолютно продуманный подарок – Инга вся такая воздушная, женственная, вечно благоухающая немыслимыми соблазнительными ароматами, часто меняющая наряды, но с неизменным шейным платком.
Мы радовались, как дети. А Лариса счастливо улыбалась и стеснялась своих эмоций. Якобы она перешла границу полагающихся для сложившейся обстановки рамок. Она позволила проявить теплоту и участие, а ведь в современном мире, где взрослые люди объединены лишь случайными взаимоотношениями, не принято нарушать дистанцию деловых контактов. И Лариса должна это знать как никто другой.
Мы все после этого стали как-то ближе друг к другу и объединились общим секретом под кодовым названием «Лариса». Я поняла, что не только я думаю о ней, но и Инга, для которой, в принципе, это только каждодневная работа. На семинарах Лариса держалась открыто и приветливо. Говорила немного, но все ловили ее слова на лету, дорисовывая подробности в своих фантазиях. Почему-то она была таким именно человеком, о котором хотелось мечтать, думать, тратить свои душевные силы и эмоции. Ведь не про каждого интересно знать, как и чем он живет, а про Ларису хотелось знать все – даже незначительные бытовые подробности. Что она ест на завтрак, как звала ее в детстве мама, чем она занимает свои руки, когда болтает по телефону, что читает, слушает, напевает в душе? Конечно, мне ужасно хотелось увидеть ее картины. Благодаря Глебу, который, увидав ее в Суздале, не смог просто уйти от нее. Он помог ей перебраться в Москву, снял квартиру и помог поступить в Строгановку. При этом отношения они сохраняли исключительно официальные. Чтобы не быть всем обязанной ему, она продала вроде как его друзьям две своих картины ровно за такую сумму, какую требовалось заплатить за год аренды за однокомнатную квартиру на Волоколамском шоссе, прямо напротив Строгановского училища.
У Ларисы есть сын. Стасик. Что стало с несчастным инвалидом Стасиком, мы пока не знаем. Инга не разрешает перегружать неподготовленную психику излишней информацией. Поэтому до судьбы Стасика мы пока не дошли. Переход к тому плавный и неспешный. Но для нас стало очевидным, что решение выйти замуж (она называла мужа Игорь Константинович, но, вероятнее всего, это не реальное его имя, а выдуманное) было принято только ради Стасика, которому необходимы были и лекарства, и медицинская помощь, и, как далекая мечта, операция на головном мозге. Лариса, как мы поняли, не кичилась этим – напротив, она замолкала и отводила в сторону глаза, когда Инга напрямую спрашивала: «Вы даете деньги маме Стасика?», «Вы полностью взяли на себя расходы по организации похорон Георгия Ивановича?», «Вы выписали из Швейцарии специальное ортопедическое кресло для Стасика?» – такая методика у этих психотерапевтов, что необходимо подчеркнуть твои заслуги и выделить, сделать акцент на том хорошем, о чем ты сам можешь и позабыть, увлекшись навязчивым самоедством и культивируя угрызения совести. «Вы содержите тяжело больного человека, поддерживаете его мать и даже решились на такой подвиг, как брак без любви, во имя любви к другому?». Лариса молчала и только слегка кивала головой.
Ларисиному Стасику восемь лет. Про него она не может говорить без слез. Стасик – самое ее дорогое, единственная надежда на свою счастливую жизнь, на собственную реализацию. Но Игорь Константинович отнял у нее и это. Станислав должен получить хорошее западное образование и потому должен учиться в Великобритании. За месяц до семилетия отец отправил его в закрытую школу со строгим армейским режимом для мальчиков. Это даже не Лондон, это север страны – маленькая изолированная частная школы со спартанскими условиями жизни. Видеться с родными разрешается в течение одного летнего месяца.
Лариса прикрыла ладонью рот, подавив рыдания. Голос дрожит.
– Мы были с ним так близки, нам так хорошо было вместе. Он спал со мной. Гуляли вместе, рисовали. Он очень любил делать поделки из всяких природных материалов: наберем коры, шишек, веточек и мастерим гномиков и домовых. Лепили фигурки из соленого теста, а потом раскрашивали и развешивали на стенах.
Лариса валялась в ногах у Игоря Константиновича, умоляла не отправлять сына, но тот даже не слышал ее: «Тебе дай волю – ты из него бабу кисейную сделаешь. Он сейчас-то вместо того, чтобы по морде дать соседскому Мишке, говорит: Миша, ты не прав. Надо попросить прощения».
– Я летаю туда раз в месяц. На один день мне разрешают увидеться с ним, но всегда в присутствии кого-нибудь из воспитателей. Очень ругают, если перехожу на русский. Стасик стал замкнутым, нелюдимым и не стремится к общению со мной. По-моему, ему это только в тягость.
Ларисина судьба несчастной матери растрогала всех нас до самых глубин. Мы возмущались и ненавидели это мерзкое животное под названием Игорь Константинович. Инга, усевшись на край стола, предложила привлечь к этой ситуации – моральному насилию женщины в браке – средства массовой информации.
– Что вы! – замахала руками Лариса. – Он же с точки зрения большинства образцово-показательный отец. Дает сыну блестящее западное образование вкупе с их менталитетом. Растит из него достойную смену нашим сегодняшним бизнесменам.
Да, действительно, поделать было нечего.
– Может, вам родить еще ребенка? – оживилась Инга. – Если будет девочка, он ее точно никуда не отправит.
Лариса ничего не ответила и только грустно покачала головой. Вообще, тема деторождения слишком уж щепетильная, чтобы вот так, напрямую, поднимать ее. Может, у нее проблемы какие-нибудь и она не может, а, скорее всего – не хочет от своего Игоря Константиновича иметь детей. А от кого хотела бы… Такого человека, может, и нет.
Совершенно незаметно для всех нас наши семинары перешли в открытые обсуждения Ларисиной жизни. Но она по-прежнему была в тени и молчалива – это мы все так увлеклись ею, что часами наперебой спорили и обдумывали ее проблемы и действия.
Наступила весна. Апрель.
– В Москве снова Страстная пятница, – тихо проговорила Лариса, входя в нашу комнату.
Минут за двадцать до окончания занятий к нам постучали, и вошел высокий молодой человек, красивый, синеглазый, и, почти совсем альбинос – с белыми бровями и ресницами. Он очень радушно нам улыбался и подмигнул Ларисе. Мне показалось, что она была недовольна его приходом и не проявила встречной приветливости. – Я за тобой! – он снова заулыбался.
Лариса молчала и уткнулась в свои записи. Инга разглядывала его с любопытством:
– Вы… Э-ээ…
– Антон, – подсказал ей мужчина.
– Спасибо, Антон, вы присаживайтесь, подождите нас минут десять. Вы же не отнимете у нас свою красавицу? – она любовно посмотрела на склоненную голову Ларисы.
Антон слегка заикался и выглядел не очень уверенным в себе, а оттого еще больше притягательным. Уходили они молча. То есть молчала Лариса, а он поглаживал ее по спине и заглядывал в глаза. Он всем своим видом заискивал и как бы извинялся, что приехал за ней без разрешения.
После их ухода мы единогласно решили, что это Ларисин любовник, ну или поклонник – кому как больше нравится называть такие отношения. Такой молодой, красивый, открытый, очень доброжелательный, обаятельный мужчина. Ведь муж – мешок с деньгами, непременно толстый, лысый, рябой, с близко посаженными маленькими глазками, старый. И с Ларисой говорит свысока, снисходительно, пренебрежительно – уж он точно не стал бы за ней заезжать на занятия. Он в принципе не интересуется ее внутренней жизнью и переживаниями. Почему мы все представляли ее супруга какой-то отвратительной скотиной, я не знаю. Моральным и физическим уродом. Отчего? Ведь Лариса ни разу ни одного дурного слова в его адрес не сказала, не описывала его внешне. Напротив, уважение и смирение перед всеми его решениями. Но почему-то она нам виделась жертвой, а он тираном. Мы даже мысли не допускали, что он может быть молод и приятен во всех смыслах. Мы сами надумали о ее жизни многое. Но, повторяю, Лариса вынуждала нас фантазировать и думать о ней, рисуя ее жизнь в мельчайших подробностях. Такая харизматичная женщина! Загадка. В ней была сплошная недосказанность. Всегда вела диалог недомолвками, оставляя собеседнику право выбора ее позиций.
Перед майскими праздниками Лариса не появилась. Потом все отдыхали до 12 мая. Мы решили, что она в отъезде. Но занятия уже возобновились, было 20 мая, а Лариса все не появлялась. И не звонила Инге. Как-то мы подумали и решили позвонить ей сами: вдруг у нее что-то случилось, вдруг ей плохо и нужна наша поддержка? Ведь мы знали многое о ее жизни и проблемах – она могла бы доверить нам свои новые беды. Инга звонила прямо с занятий. Трубку долго не брали. По удивленным глазам Инги и ее вопросам картина стала складываться. Мобильный телефон Ларисы взял Антон:
– Ах, да, Инга, конечно, а Галочка в больнице… Да нет, все хорошо, не волнуйтесь. Мы каждую весну подлечиваемся. Такая плановая у нас госпитализация. А телефон… – Антон явно мялся. – Ну, телефон доктор не разрешает. Чтобы не было никаких внешних контактов. Этого требует лечение. Покой и изоляция.
Инга растерялась и не знала, что говорить.
– Хорошо, Антон, спасибо за информацию, а мы решили, что Галочка улетела к Стасику в Англию.
– Куда? В Англию? К какому Стасику?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69180613&lfrom=174836202) на ЛитРес.
