Чудные
Тина Мирвис
Композитор, телеведущий, актриса, писательница, писатель, певец, поэт обитают в Москве. Они успешны или неуспешны, они на разных этапах своего творческого пути или на распутье. Случайно все они оказываются втянуты в работу над мюзиклом. Оказывается, что некоторые участники творческой авантюры очень давно знакомы и их многое связывает и в прошлом, и в настоящем. Все меняется, когда в жизнь каждого из них беспардонно или деликатно, но абсолютно неожиданным образом, вторгаются посланники. Книга содержит нецензурную брань.
Чудные
Тина Мирвис
Дизайнер обложки Антон Петров
© Тина Мирвис, 2023
© Антон Петров, дизайн обложки, 2023
ISBN 978-5-0059-9526-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Часть 1. Психоз первых месяцев
Утро в похмельном бреду. Композитор
Лёгкий октябрьский иней на пластиковом окне придавал загадочный флёр мрачной комнате в трёшке, в панельке, в ближайшем замкадье. Сказать, что в помещении было грязно, значило не сказать ничего: опустошённые бутылки, немытые чашки и тарелки в самых неожиданных местах, хрустальные, советские ещё, бокалы, переквалифицировавшиеся в пепельницы, и давно не стираная одежда, расположившаяся прямо на полу. Кто-то назовет это помойкой, но для хозяина квартиры это был обычный творческий беспорядок. Хозяин, впрочем, пребывал в стандартном для себя похмельном анабиозе. К реальности его вернул радостный возглас. Лучше бы не возвращал…
– Вива, наконец-то! Какая шикарная ночная ваза! – воскликнул странно одетый молодой мужчина, страстно прижимая к себе псевдофарфоровую вазу с надписью «made in China» на дне. Нетрезвый, лохматый, помятый, длинный и тощий дядя «за сорок», не растерявший, вопреки своему образу жизни, красоты и обаяния, если отмыть – он же хозяин жилища – удивленно таращился на незваного гостя. «Неужели опять „белочка“»? – подумал он. – «Нее, в тот раз было по-другому».
В «тот раз» действительно было не так. Когда-то счастливый, популярный и талантливый, а ныне забытый, ненужный и пьющий композитор Евгений Вавилов впервые повстречался с белой горячкой лет восемь тому назад. Нет, выпивал он и раньше, и помногу, но первая встреча с чертями-санитарами, галоперидолом и решетками на окнах случилась именно тогда. Восемь лет назад он, тридцатипятилетний, всё ещё «подающий надежды» композитор, затеял дело, как он считал, всей жизни – написал рок-оперу. На самом деле, гениальную. Однако, инвесторов, желающих вложиться в его постановку, благодаря изрядно проспиртованной репутации и одному вредному продюсеру, не нашлось, и он, чтобы рок-опера стала реальностью, продал наследственную квартиру на Тверской и переехал в «село Кукуево», не так давно ставшее районом Москвы. Опера пала жертвой рока. Жена, устав терпеть закидоны гениального мужа, бросила его и, прихватив трех детей и всё, что плохо лежало, уехала к любовнику. Евгению остались долги и трёхмесячный щенок ирландского терьера. Тогда-то он и познакомился с нежными объятиями абстрактного пушистого зверька. Из того приключения он запомнил медикаментозное амбре, небо в клеточку, необъятную медсестру, шишку на тощей заднице и Наполеона из соседней палаты. Наполеон, впрочем, был, как и все, в пижаме. А тут мужик! В камзоле! На театрального Фигаро похож! Блин, да что же он творит?!
Пока Вавилов мучительно вспоминал встречу с пушистой знакомой, мужик спустил панталоны и использовал стеклянное творение китайской промышленности для удовлетворения малой нужды. Звук падения струи в сосуд окончательно вернул Евгения в реальность.
– Мужик, ты кто?! Ты что творишь, твою мать?! Это тебе не сортир, а ваза для цветов… кажется… Сортир налево по коридору, бля! А ты вообще откуда взялся?
– Аллилуйя! Сколько слов в одну минуту! Я было подумал, что Вы, герр, отправились к праотцам и миссия провалена, не начавшись. Знал бы я раньше, что для вашего воскрешения надо просто оросить этот сосуд, я бы сделал это сразу и не терпел так долго. Впрочем, я его только нашёл…
– Мужиик, ты ккто таакой? Ты из какакого театра? Я… я тебя не знаю… – Вавилов пытался вспомнить, с кем и где он вчера пил. Лохмотья памяти подсказывали, что пил он вчера с собакой – ирландским терьером по кличке Кавалер. Друг человека, помнится, категорически отказывался идти за добавкой, рычал и разлил остатки водки, а сейчас мирно похрапывал пузом к батарее. Мужика не было… К сожалению, проверить сей факт по количеству стаканов не представлялось возможным, ибо все стаканы давно валялись горкой в раковине, а пить Вавилов предпочитал из горла.
– Муужиик, откудаа ты взяался? – слова с трудом выползали из бывшего композитора через пересохшую глотку.
– Позвольте отрекомендоваться, хотя уверен, что вы обо мне слышали! Я Иоганн Хризостом Вольфганг Амадей Моцарт. Предваряя ваши вопросы, я не сбежал из лечебницы и не служу ни в каком театре. Я действительно Моцарт.
Амадеус подпрыгнул и раскланялся.
– Да-да! Тот самый: тара-дара-да тара-дара-да тара-дара-тара-дара-тара-дара-да трам-пам-парам трам-пам-парам трам-пам-парам парам-да, – напел мужчина. Вавилов молчал. – Ну, «Турецкий марш», что вы право?! Появился на свет двадцать седьмого января одна тысяча семьсот пятьдесят шестого года в Зальцбурге, скончался от невоздержанности, кстати, в возлияниях и кучи другой гадости в Вене пятого декабря одна тысяча семьсот девяносто первого года.
– …
Вытянутая физиономия Вавилова была исчерпывающа.
– Ну, не стоит так нервно реагировать. Да, для всех я умер, но для вас на некоторое время жив и отправлен Им, чтобы помочь вам вернуться к нормальной жизни, поскольку Он считает, что вы ещё не вполне потеряны и способны написать нечто гениальное.
– …эээ
– Какое красноречие! Я, должно признаться, с Ним не согласен, но я нынче лицо подневольное. Да и скучно там на небе. Ну, скажите уже хоть что-нибудь…
– Ааа кто такой этот он?
– Не он, а Он, с заглавной литеры. Он тот, кого не принято поминать всуе. Он – il Dio, der Gott, Бог. А я – один из его посланников. Но хватит пока подробностей. Вам, сударь, необходимо принять человеческий облик. Вам ли не знать, что называться человеком и быть человеком не одно и то же… Катитесь в ванную.
– Мужик, иди отсюда, я тебя не знаю, не видел и видеть не хочу. Я сейчас полицию вызову…
Моцарт влез на «Стейнвей[1 - Steinway&Sons, американская марка роялей и фортепиано, основана в 1853 г.]» – подарок какого-то олигарха вместо гонорара за корпоративный гимн, чудом уцелевший в засранной квартире и не проданный даже ради поллитры – и продолжил вещать оттуда.
– Как это Серж говорил?.. – Амадеус поворошил завалы памяти. – Вот, ага! Зовите! Как вы там сказали? Полицию, гвардию, императорскую охрану – и поедете в приют страждущих. А там ох как несладко, я по себе помню. Да и вы помните. Придется вам смириться с моим временным присутствием в вашей жизни.
– Хорошо, допустим, я в тебя верю. Ты Моцарт и послан ко мне Богом, – Вавилов, стремительно трезвея, сполз с продавленной тахты и пятился к двери, – но это значит, что я не просто поймал «белку», но окончательно и бесповоротно рехнулся…
Вавилов выскочил из комнаты и, насколько это возможно, ловко закрыл дверь.
– Ага, попался. Всё, звоню в полицию, – сообщил Евгений дверному стеклу и повернулся, намереваясь пойти на кухню за напитком завтрашнего дня. Мечты о рассоле вконец замутили рассудок несчастного Вавилова, поэтому, зайдя на кухню, он не заметил на подоконнике своего нежданного гостя…
В ожидании его. Посланники
– Где он есть ходить?
– Твою мать, композитор, ну что ж ты так орать-то? – возмутился бородатый мужик в джинсах и тельняшке; настолько большой, что сидящая рядом с ним пожилая женщина казалась игрушечной. Обращался он не к ней, ибо она молчала, а к растрепанному патлатому невысокому мужчине лет шестидесяти в камзоле, кружевной блузе, панталонах, чулках и туфлях на каблуках.
– Donnerwetter! Wo diese Gore[2 - Черт возьми! Где этот паршивец… (нем.)] Mozart? – снова закричал нарушитель спокойствия в камзоле, он же Людвиг ван Бетховен.
– Милостивый государь, извольте говорить на общепринятом языке или хотя бы на французском. Ваш лающий язык наносит мне непоправимый эстетический ущерб, – попросил, сверкая из-под очков, сидящий в углу мужчина лет сорока с именной бородкой.
– Герр Чекхов! – воскликнул окамзоленный, – Ну это же невозможно! Все соблюдают политес, пришли вовремь, ждут, а он опять где-то шляться! Не иначе с герр Пушкинъ опять изволить кутить и нынче похмелье мучиться.
– И вовсе мы не кутили, – флегматично сообщил кучерявый смуглый мужчина, оторвавшись от шахматной партии с седым стариком в белой сутане. – Мы оперу сочиняли, и Амадеуса покинула муза…
– После чего, Вы, любезный Александр Сергеевич, отправились на покой, а герр Моцарт отправился на её поиски, – подхватил его противник.
– Ага, как же! Кароль, Вы же знаете этого балбеса! – пробасил персонаж в тельняшке, он же Сергей Мечик, более известный как Довлатов. – Пошёл искать музу, а нашёл приключений на собственную зад… ну, в общем, вы меня поняли.
– Сергей, ну как Вам не совестно говорить про Моцарта в таком тоне! – возмутился Чехов.
– Не, Антон Палыч, не совестно. Мы его уже полчаса ждём.
– Вот именно, – снова зашумел Бетховен, – а ведь взрослый мужчина… Ох, всё, надо успокаиваться. Ich grolle nicht, Ich grolle nicht[3 - Я не сержусь, я не сержусь! (нем.) Отсылка к одноименному романсу Р. Шумана на стихи Г. Гейне]!
– Позвольте узнать, господа, – включилась в разговор женщина, – взрослый мужчина – это тот неуравновешенный юноша в парике, который на прошлой неделе в собрании устроил скачки на стульях и проломил паркет?
– Ага, миссис Хепбёрн, он самый. Привыкайте!
За пару недель до сцены в одном из спальников российской столицы в сумрачном кабинете, заставленном мебелью черно-красного дерева, встречи с Ним ждали шесть человек: пятеро мужчин и одна женщина. Ждали не столько Его – Он обязателен в своем появлении, сколько восьмого участника встречи, который, как водится, опаздывал. Тусклый свет канделябров по мере сил освещал странную компанию в одеждах разных эпох. Камзол, фраки, панталоны, сутана, джинсы и шедевр Юбера де Живанши[4 - Французский модельер, основатель одноименного модного дома] создавали атмосферу съемочного павильона, в котором рождается фильм о событиях вне времени и истории.
– Так, ну все собрались? – появился главный, кого ждали, – прошу прощения за задержку, дела всё. То русские ракетами машут, конституцию переписывают и территорию расширяют, то американцы санкции наводят и нефть пьют; китайцы помышляют о мировом господстве, евреи с арабами никак не успокоятся, эпидемии всякие опять же – совсем мир сошёл с ума, а рук-то у меня всего две. Попробуй успей. А тут ещё и заблудших творческих овец спасать надо. Итак, посланники, ваша миссия направляется в Москву. Ту, которая столица России. Вы, конечно, уже знакомы, но без бюрократии даже здесь никуда, поэтому, ещё раз всех представлю.
– Бог, а Моцарт, как всегда, шлёндается где-то, – наябедничал Довлатов.
– Оп-ля! А вот и я! Ликуйте! Где мои цветы? – в открытую дверь, сделав колесо, влетел молодой мужчина в панталонах и пестром камзоле. Во время исполнения акробатического этюда его парик слетел и приземлился на колени к очкастому. – Милый Чехонте[5 - Детская кличка Антона Чехова], не соблаговолите ли вы вернуть мне мой бесполезный аксессуар? – Моцарт подбежал к писателю.
Чехов протянул парик Вольфгангу Амадею и тихо спросил.
– Лекарство нужно?
– Да хватит шептаться, свои все, – снова влез Довлатов. – Кстати, друг Моцарт, ты не прав, бесполезный аксессуар – это твоя голова! А парик не тронь, вместо шапки сойдёт зимой.
Моцарт показал Довлатову язык и спикировал на свободный стул.
– Посланники, может быть, достаточно? Устроили тут раду[6 - Намек на период регулярных массовых драк и потасовок в парламенте Украины, с 2005 по 2010 гг.] какую-то, прости гос… Тьфу! Довели сволочи – сам у себя прощения прошу! Времени немного, посему представлю вас друг другу и перейдём к делу. Итак, Вольфганг Амадей Моцарт, композитор, посланник пятой миссии. – Моцарт не утерпел, влез на стул и поклонился. – Я продолжу. Людвиг ван Бетховен, так же композитор и посланник пятой миссии. Александр Пушкин, поэт, посланник четвертой миссии. Антон Чехов, писатель, посланник третьей миссии. Сергей Довлатов, кхм… тоже писатель, посланник второй миссии. И среди нас два новичка: Кароль Войтыла, он же мой наместник в мире людей Иоанн Павел II, и Одри Хепбёрн, актриса. Для них эта миссия, как вы догадались, первая.
– Бог, Бог, а куда мы отправимся? Там будет весело?
– Вольфганг, ну сколько можно? Тебе всё же тридцать пять, а не тринадцать. Хотя… Людвиг, я тебя попрошу больше не оскорблять Амадея.
– Бог, какие оскорбления, как я сметь?!
– Ты назвал его взрослым человеком. При чем тут Моцарт?
– Ну виноват, Ich will nicht, то есть… не буду больше, погорячиться.
– Оставим это. Итак, вот ваши миссии. Разбирайте конверты. Подробности там. Но коротко обрисую. Как я уже говорил, вы все отправляетесь в Москву. Среди ваших подопечных сплошь творческие люди. Многие из вас в курсе, а некоторые знают по себе, что такое творческий человек на русский манер, но для новичков поясню: он бросается в крайности – либо считает себя непризнанным гением, либо болеет звёздной болезнью, третьего не дано. В первом случае он много пьёт, во втором пьёт столько же и мало работает. В поле моего зрения попали композитор, актриса, семья писателей, журналист, поэт и певец. Как говорится, всех не перебреешь, но стремиться надо…
– Мда… в моем доме, помнится, тоже как-то парикмахер повесился…
– А ты, Серёжа, не веселись. У вас с Каролем один пациент на двоих. Так что будешь ещё и наставником. Только сам звезду не поймай от калибра ученика. Одри, тебе придется работать одной. У тебя, Антон Палыч, два клиента сразу. Но главное, вы все будете в одном городе. Помогайте друг другу – неспокойно нынче в Москве.
– Таки-шо, за дело, господа гусары и дама!
– Ну, Довлатов в своем репертуаре… – резюмировал Чехов.
Любитель плюшевых медведей. Журналист
– Нет, Серж, не может человек быть законченным мерзавцем, если он спит в обнимку с плюшевым медведем.
– Может, Кароль, ещё и не то может быть. Вы, ну правда, из какого-то идиллического мира. Меру сволочизма хомо сапиенса нельзя определять, исходя из того, что он спит с плюшевым медведем. Гитлер тоже, говорят, котят любил. Душить. Кстати, нам всё же работать бок о бок. Как мне к Вам обращаться? По имени не слишком фамильярно? Или, может, Папа?
– Серж, я столько лет проповедовал смирение, что отзываюсь на любое имя, но моего собственного в данном случае вполне достаточно. Папой я был в мирской жизни. Это, знаешь ли, весьма трудно. Трудно даже быть отцом своему единственному ребенку, а когда таких детей у тебя полмира, ноша становится непосильной. Имею я право на отдых?
– Ну, разумеется. Только отдыхать, судя по всему, нам не придется. Нам достался «трудный ребёнок». Нет, посмотрите на него, жена с чужими детьми в Москве, сам в Париже обустроился, нажрал пузо, брешет и не краснеет, а туда же, патриот хренов… Как он с таким пузом под власть-то прогибается? Неудобно же…
– Не будьте столь категоричны, юноша. Я так думаю, что если Он отправил нас именно к нему, то, не всё потеряно, тем более что младший из детей, кажется, его собственный. Возможно, он продажный журналист, но, вероятно, не самый плохой человек.
