Схиму монах Кифа принял восемь лет назад, в возрасте сорока трех лет. В монастырь же пришел, когда ему исполнилось тридцать семь.
Иван Остроухов – так звали его в той старой жизни, о которой он успел забыть, а точнее, полностью перестал отождествлять себя с прошлым своим именем, поступками и привычками. Слишком велик был контраст между тем, каким он был, и кем стал сейчас.
Лишь иногда во сне Кифа видел, что он все еще Иван и не стал монахом, живет как прежде, утопая в своих грехах. В эти моменты Кифа вскакивал со своего скромного ложа, расстеленного прямо на полу в келье, начинал молиться, обливаясь слезами, и горячо благодарил Бога за то, что он дал ему шанс спасти свою душу и молиться за спасение других.
Кифа помнил тот день, когда он впервые пришел в обитель. Тогда это решение было спонтанным. Он скрывался от властей и врагов после очередного дела. За несколько недель промотав и пропив те деньги, которые украл вместе с подельниками, он неожиданно для себя, еще не до конца протрезвевший, оказался у монастырских ворот.
В голове тогда была одна мысль: «Здесь меня искать точно не будут».
Воровство было основным промыслом жизни для Ивана. Он не был «в законе», но авторитет в своей среде имел. С семьей не сложилось – где-то под Москвой жила его бывшая жена Ольга, с которой они прожили вместе около года. Но тогда, в начале девяностых, ему пришлось бежать, оставив жену. Она была уже беременна, но он лишь потом случайно узнал об этом. В пьяной драке в кабаке он убил одного и ранил другого бандита – чеченца.
С женой они не были расписаны, он быстро отправил ее к матери в Подольск, а сам бежал из Твери, пообещав вернуться за ней через год–полтора, когда эта история забудется, да так и не сдержал своего слова.
Дальше жизнь его совсем покатилась под горку. Где бы он не оказался, трудности и неудачи преследовали его, проблемы нарастали снежным комом, он несся к неминуемому концу.
Несколько раз его чуть не взяли во время или сразу после ограблений, но он чудом уходил от погони.
Когда в 95-ом во второй раз оказался в тюрьме, Иван приготовился к смерти. Он знал, что по старым счетам придется платить, и внутренне был готов к этому, слишком утомили его последние годы жизни. Он не желал смерти, но и жизнь свою почти не ценил.
Его пытались убить трижды и трижды Бог отводил. Его резали, душили, избивали до полусмерти, но он все равно каким-то чудом выкарабкивался и выживал.
Тогда Иван не понимал почему, да он особенно и не думал об этом. Каждый раз, перед тем, как потерять сознание, он думал одно и то же: «Ну вот! Наконец, это все закончится!»
Он не боялся смерти, в эти моменты он искренне ее желал, потому что слишком устал от той своей жизни, но зато потом, в тюремной больнице, жить хотелось очень. Что-то внутри него из последних сил цеплялось за жизнь, боролось за каждый вздох, каждую минуту бытия.
Перед освобождением ему снова повезло. Братва подкупила охрану, его выпустили на три дня раньше срока, и Иван разминулся с теми, кто так страстно желал встречи с ним.
Находясь на свободе, он вновь бежал. Ему нельзя было расслабляться, поскольку его враги отличались завидным упорством.
Он снова воровал, переезжая из города в город. Однажды, после очередного запоя, которые случались с ним все чаще и чаще, в похмельном бреду, он увидел Богородицу. Лик был светел и ярок, но печален. Дева держала на руках младенца. Она плакала о судьбе Ивана. Младенец же, напротив, улыбался, он манил его к себе.
Что-то знакомое было в этом образе. Лицом дева очень напоминала ему кого-то, он никак не мог вспомнить кого, а потом понял. Это было лицо Ольги…
В тот день Иван, проснувшись, впервые не захотел нажраться, да и похмелье как-то сразу прошло. Ни головных болей, ни ломоты во всем теле не было. Решение оформилось в голове само собой. Словно вспышка молнии, озарившая на секунду ночную тьму, возникшая мысль вдруг указала реальный и, пожалуй, единственный нетрагический выход из ситуации.
Посидев на диване минут десять, обдумывая сон и озаривший его замысел, примеряя его к себе, он неожиданно для себя осознал, что это действительно то, чего он желает, что нужно ему на самом деле. Он решил поехать в ближайший монастырь.
Дальше он встал и быстро, будто за ним снова гнались, принялся за дело. Он собрал деньги – все, что оставались у него с последнего дела. Свои немногочисленные вещи быстро отдал соседке по коммуналке. Затем отвез деньги священнику, служившему в небольшой церкви на окраине города, попросив помолиться за его грешную душу. Священник, словно почувствовав природу денег, сначала воспротивился и не хотел брать, но когда услышал, что Иван просит благословения отправиться в монастырь послушником, принял их, сказав, что передаст все на нужды недавно организованного рядом с ними детского приюта. Затем батюшка благословил Ивана.
Сто пятьдесят километров от церкви до монастыря Иван прошел пешком, повторяя единственную молитву, которую буквально вбила в него бабка, – «Отче наш».
Он упросил взять его трудником в монастырь. Через полтора года жизни в обители очень медленно, сам не замечая изменений, Иван стал другим человеком. Постоянный физический труд, простая монастырская пища, аскетичные условия и приобщение к религиозной жизни постепенно преобразили его.
Первые месяцы было очень тяжело. Постоянно хотелось выпить, разные мысли лезли в голову, особенно о том, как можно было обокрасть монастырь, ведь в храме, да и в административном здании было достаточно ценных вещей.
Сначала он искренне расстраивался и считал, что он неисправим, что быть вором – его судьба, а потом стал замечать, что мысли эти будто бы и не его собственные, а приходят со стороны, словно кто-то нашептывает их ему в минуты слабости, особенно, когда хотелось выпить или курить.
Он действительно испугался и обратился за советом к старцу Алипе. Этот иеромонах – весь его образ, манера говорить и вести себя с окружающими – с первой встречи в монастыре произвел на Ивана неизгладимое впечатление.
Именно так он и представлял себе монаха, а еще почему-то появилось ощущение, что он очень давно знает Алипу, хотя видел его впервые. Да и Алипа сразу расположился к новому труднику, всегда тепло приветствовал его при встрече.
И в этот раз, когда Иван обратился за советом, он внимательно выслушал его путанный, несвязный рассказ и соображения о том, что с ним происходит. Немного подумав, Алипа сказал:
– В этом нет ничего необычного, друг мой. Если ты хочешь стать монахом, то должен быть готов, к тому, что эта борьба в твоей душе, в твоем сознании, в твоем сердце продолжится и будет постепенно нарастать.
– Борьба с чем? – не понял Иван.
– С Дьяволом, – просто ответил Алипа и, видя удивление трудника, добавил, – А ты думал, что все это сказки? Ты ступаешь на опасный путь, путь воина христова, а врагов десятки и сотни тысяч – бесов, которым будет приказано ежесекундно искушать, пытаясь сокрушить тебя и таких, как ты. Так что подумай, действительно ли ты хочешь такой судьбы? Только представь: перед тобой будет целое море бесов, а позади весь этот несчастный мир, и, как в песне поется, нельзя ни солгать, ни обмануть, ни с пути свернуть.
Алипа немного помолчал, а затем с улыбкой подмигнул и добавил:
– Особенно, учитывая твое боевое прошлое.
Иван был поражен. Никому в монастыре он не рассказывал о своей судьбе, боясь того, что его сразу выгонят. Никаких наколок на видимых частях тела у него не было, да и за поведением своим он следил. Ему казалось, что ни жестом, ни словом – ничем он не выдал своего воровского нутра.
Старец же говорил с ним так, будто знал о нем все.
– А за душу убиенного тобой молиться тебе всю жизнь придется, – продолжил старец серьезным голосом, – а то, что иноверец он, так это ничего. Господь всех любит и всех привечает.
Иван был ошеломлен. Побледнев, он молча попросил благословения и вышел из кельи Алипы.
Через год жизни в монастыре, избавившись даже от мыслей о том, чтобы выпить или закурить, Иван решил открыться настоятелю. Конечно, он страшился, что тот выгонит из обители, но сердце подсказывало, что дальше молчать нельзя. Он все честно рассказал и просил о том, чтобы когда-нибудь в будущем ему позволили стать монахом.
Отец наместник Филарет, к удивлению Ивана, не только не прогнал его прочь, а достаточно долго проговорил с ним, несмотря на свою занятость, и дал много дельных советов для жизни в монастыре, как бытовой, так и духовной. Лишь в конце, посуровев и смерив Ивана своим тяжелым, буравящим взглядом, спросил:
– Не от тюрьмы ли бежишь к нам или от знакомых своих старых?
– Нет, отче! – искренне и твердо ответил Иван.
– Смотри, тут тебе иногда в стократ хуже тюрьмы будет. Я прослежу! – погрозил он пальцем и, благословив, отослал продолжать работу.
Темные волосы, черные с обильной проседью борода и усы, морщинистое лицо, веки, чуть припухшие от постоянного недосыпания, белки больших небесно-голубых глаз с красными, как будто трещинки, прожилками – так сейчас выглядел схимонах Кифа. Ни во внешнем облике, ни во внутреннем его состоянии не было больше ничего общего с тем человеком, который четырнадцать лет назад пришел в обитель. Настолько жизнь в монастыре изменила и перестроила все его существо.
Иногда, обычно около трех утра, его будто кто-то будил, и тогда, даже если лег час или два назад, Кифа вставал и начинал молиться.
Он давно уже понял, что судьба, беспощадно бившая и мотавшая его всю его икчемную жизнь, пощадила Ивана лишь потому, что Иван должен был превратиться в Кифу, а Господу были угодны его молитвы, и именно они дают ему шанс на спасение.
Молясь, он всегда начинал поминать про себя того убитого им чеченца, тех, кого ранил, у кого украл, всех тех, кому причинил вред и принес зло. Затем он молился за свою бывшую жену и сына, почему-то Кифа был уверен, что где-то далеко живет его сын, не видевший его ни разу, но от этого не перестающий быть его сыном – его плотью и кровью.
После принимался он молить Бога за Святую церковь, Патриарха и весь священный чин, за руководство страны, за братию и всех, кто населял монастырь, а также всех людей, живущих в России, затем он молился за всех православных христиан и далее – за всех людей, нуждавшихся в помощи.
Часто, когда он молился, перед глазами возникали образы плачущих детей и горящей иконы. Тогда Кифа, страдая, чувствуя их боль и страх, ощущая, что где-то в огромном мире в эти минуты свершается злодеяние, обращенное против слабых, удесятерял свои усилия и продолжал молиться усерднее, наполняя молитву всей своей любовью, всей своей горячей верой и состраданием, искренней заботой и желанием помочь.
Исполненный благоговейного страха, он просил Господа обратить внимание на страждущих и волей своей, вмешавшись в дела земные, облегчить их судьбу. Так он продолжал усердно молить Творца до тех пор, пока на душе не становилось спокойно и слезы умиления не начинали течь по щекам. Тогда сердце его наполнялось благостной спокойной и светлой радостью, он понимал, что Господь услышал его, и с этими детьми теперь все будет в порядке. Он продолжал молиться и вновь видел страждущих, гонимых, невинно убиенных, и вновь с большим усердием становился на колени. И вновь все эти лица, искаженные болью и страданием, проплывали перед его внутренним взором уже умиротворенные, утешенные, находясь в безопасности, – больше ничего им не угрожало.
Те же, кто погиб, немедленно возносились наверх, за пределы различаемого взором Кифы. А он, молясь и вновь слыша отклик в сердце, в душе своей, заново наполнялся радостью и любовью.
Часто Кифа, страшась, что он впал в прелесть, обращался к своему духовнику Алипе, но тот раз за разом наставлял свое духовное чадо продолжать свое молитвенное правило, стараться не отступать от него. Он говорил, что ему, через его внутренний взор указывают именно на тех, кто больше всего сейчас нуждается в молитвенной помощи, и именно в этом задача Кифы – не пропустить ни одного, за всех помолиться. Что это не только дар, но и громадная ответственность.
Точно и мягко Алипа, подбирал нужные слова, верные примеры и выдержки из святого писания, как раньше Иван подбирал нужные отмычки к замку. Наставляя, Алипа укреплял его терпение и волю.
Духовник научил как не поддаться гордыне и не впасть в настоящую прелесть, как идти осторожно и твердо по духовному пути, избегая бесовских ловушек, с изобилием встречавшихся в жизни каждого монаха.
Маленькая узкая комната больше похожа на заставленный коридор. Множество икон на стенах украшали восточный угол кельи. Ровно горит огонек лампады перед образом Казанской Божьей Матери. Вдоль одной стены, почти во всю ее длину, поместился старый книжный шкаф, напротив него, вдоль другой – небольшой стол и топчан – лежанка монаха. Шкаф и топчан разделяло метра полтора свободного пространства. Две других противоположных стены почти полностью занимали окно и дверной проем. Дверь открывалась не до конца – мешал шкаф, поэтому полному человеку было бы затруднительно попасть в келью. Личных вещей немного, все они на своих местах, в комнате чисто и опрятно.
Пять утра. Кифа на коленях перед образами. Глаза прикрыты, губы шепчут молитву.
Через час он встанет и пойдет в храм. Идти недалеко – около пяти минут по прямой, через всю территорию монастыря, на окраине которого находилось небольшое здание, где он жил.
Затем будет служба, трапеза, послушание – сейчас у него одно дело – заготовка дров. Он и еще два монаха будут заниматься подготовкой монастыря к зиме. Дров нужно много, монастырь разросся за последние десять лет, угля уже не хватает. Братия увеличилась, а зимы здесь холодные.Газ к монастырю все никак не подведут, а может быть, не подведут никогда. Слишком дорогое удовольствие.
Работа была тяжелой, но он справлялся, никогда не роптал, даже внутренне. Радовался тому, что помогает монастырю и всей братии, радовался напряженному, тяжелому труду, принимая его как унижение гордыни, так учили его старшие братья, так учил его духовник.
Затем Кифа разделит обеденную трапезу с братией и вновь будет работать в лесу. Вечером – служба, скромный ужин и вновь молитва до самого сна или вместо него.
Так или почти так проходил каждый день его пребывания в монастыре. Кифа нес свой крест, свою службу и искренне был счастлив, особенно в те моменты, когда слышал, чувствовал отклик в сердце на свои молитвы.
Он не просто верил, а чувствовал, что Всевышний слышит его скромные мольбы, поскольку не раз с ним и с ближними происходили необычные вещи, настоящие чудеса, как сказали бы об этом миряне. Божья воля – говорили монахи.
Однажды духовник Кифы иеромонах Алипа, выходя из храма после службы, почувствовал резкую боль за грудиной, отчего-то стало трудно дышать, вдруг потемнело в глазах. Не успев сойти с белых, истертых ногами многих и многих прихожан, каменных ступеней храма, он упал. Подбежавшие монахи тут же отнесли его в трапезную – ближайшее к храму здание – и там, испуганные, положили его прямо на стол. Сердце Алипы остановилось. Трудно описать охватившие братию ужас и печаль. Алипа пользовался всеобщей любовью и уважением.
Кифу, стоящего рядом со столом, обуяло настоящее отчаяние, он очень страшился потерять друга и столь опытного духовного наставника. Монахи плакали. Даже отец-настоятель, отвернувшись, сдавленно рыдал, закрыв лицо руками. Вдруг в трапезную вбежал запыхавшийся старец Никодим, который три года назад дал обет безмолвия и ушел в дальний скит. В монастыре он появлялся только по большим праздникам и для исповеди. Жил в небольшой избе в лесу, в семи километрах севернее обители. .
Появление старца было столь неожиданным, что некоторые даже ахнули. По внешнему виду старца было понятно, что весь путь от своей ветхой избушки до монастыря он пробежал. Борода была всклокочена, он тяжело дышал, крупные капли пота выступили на лбу и шее. Глаза горели той ярой силой, которой наполняется человек в минуты смертельной опасности или тяжелых испытаний. Он быстро и энергично продвигался к столу сквозь толпу монахов, расталкивая и с силой отпихивая всех, кто оказывался у него на пути. Затем он вцепился костлявыми, но еще крепкими руками в плечо Кифы и рывком развернул его к себе. Кифу трясло, он все еще сдавлено рыдал, издавая какие-то звуки, больше похожие то ли на волчий вой, то ли на лай собаки.
Никодим разлепил ссохшиеся на жаре губы и, хрипя и задыхаясь, произнес:
– Ты, молись о нем, – он практически ткнул Кифу в бездыханное, синеющее тело Алипы, – сейчас особо!
Затем старец, развернувшись к образам, бухнулся на пол, на колени, потянув за собой Кифу, и принялся усердно молиться. Все, включая отца основателя, последовали столь горячему примеру. На какое-то время в трапезной установилась почти полная тишина. Около пятидесяти монахов на коленях молились за спасение Алипы. Кифа молился так истово, как только умел, все его естество, все его душевные силы – все сейчас не кричит, а вопиет к Господу, умоляя об одном.
Время словно остановилось. Тяжелая, вязкая, душная тишина прочно установилась в трапезной. Кифа вдруг уловил своим внутренним видением, что молитвы всех пятидесяти монахов, словно золотые нити, сплелись в тугой канат, который, как мощный луч прожектора ударил куда-то вверх и одновременно оттуда, сверху, в Алипу.
Через минуту Алипа вздохнул. Кто-то рядом с Никодимом радостно вскочил, но старец резко дернул монаха вниз, безмолвно призвав продолжить молитву.
Через час Алипа открыл глаза и его, аккуратно подняв со стола, отнесли в келью.
Радостный Никодим, встав с колен, улыбаясь, трижды поцеловал все еще плачущего Кифу, затем настоятеля, обнял тех, кто стоял рядом, поклонился остальной братии, трижды перекрестился и вышел вон.
Через семь дней произошло еще два события. Алипа поправился и смог выходить из кельи, чему вся братия была несказанно рада. Он присутствовал на исповеди, на которую не пришел Никодим. Чувствуя неладное отец настоятель послал вечером к нему двух монахов. К полуночи, обливаясь слезами, они принесли его окоченевшее тело.
После случившегося некоторые монахи стали поговаривать, что прозорливый старец указал им на Кифу, как на своего будущего преемника. Все стали смотреть на него с особым уважением, и авторитет Кифы среди братии сильно вырос.
То и дело монахи стали искать с ним встречи, задавали различные вопросы на разные темы, как духовные, так и земные. Кифа очень стеснялся и избегал встреч, пока Алипа его не успокоил:
– Никодим, действительно, не просто так пришел. Он тебе так путь духовный указал. Быть тебе старцем, сынок. Жаль, я не увижу.
Кифа часто думал об Ольге, о том, что бросил ее беременной, оставив без защиты и поддержки в самый тяжелый период для женщины.
«Ведь что значит беременность для мужчины, – думал монах, – если она запланирована, а не случайна? Беременность значит, что женщина не просто любит тебя, она доверяется тебе полностью, доверяет себя в самый беззащитный период своей жизни, когда носит под сердцем дитя и, конечно, доверяет жизнь будущего потомства. Это значит, что она полностью вверяет тебе свою жизнь и судьбу, и даже больше. Значит, из всех окружавших ее мужчин она выбрала тебя, потому что считала самым достойным и сильным. А ты обманул свою женщину, нарушил закон природы, предав самого близкого человека, нарушил закон Божий! Не того человека выбрала она себе в мужья…»
В такие минуты Кифа впадал в уныние, терзаясь муками совести и невозможностью ничего исправить в своем прошлом. Что он мог теперь? Находясь за тысячи километров от Ольги и своего чада, не имея никакого права вмешиваться в их жизнь.
«Ведь где-то ходит этот человек – моя плоть и кровь, мой ребенок, а я даже имени его не знаю!» – с горечью сокрушался он.
Кифа вновь и вновь молился за Ольгу и ребенка. Молитва была единственным способом как-то исправить содеянное, загладить вину перед ними, помочь. Он молился за них, не надеясь, что Господь простит ему этот грех, прося лишь о том, чтобы создатель милостью своей не обделил их, о том, чтобы Богородица укрыла их от бед, а Николай чудотворец помог вырасти и выучиться отроку, которому в этом году должно было исполниться четырнадцать лет.
Виктор
«Самый первый раз. Когда же я вышел из тела самый первый раз?» – Виктор ехал ночью, возвращаясь домой в Москву из Калуги, где настраивал два новых томографа в центральной городской больнице. Работа была достаточно сложной. Кроме установки много времени ушло на то, чтобы научить персонал больницы ими пользоваться. До этого в клинике стояли старенькие японские аппараты. Новая же техника была из Германии и сильно отличалась.
«Да, это было в Омске. Когда меня избили вечером», – ночная трасса была свободна и лишь изредка попадались автомобили в попутном или встречном направлении. На автомате он читал белые буквы на синих придорожных знаках и вновь погрузился в воспоминания…
…Он шел домой после тренировки. Осенью быстро темнело, и в половине девятого вечера, да еще и во дворе без фонарей, уже было очень темно. Лишь благодаря свету из окон можно было хоть как-то разобрать дорогу. Он шел не смотрел по сторонам, слушал плеер, его ударили сзади по голове. Палкой или обрезком трубы. Он отключился не сразу. Падая, Витя успел кувыркнуться, уронив сумку, и встать на ноги лицом к нападавшим. Два каких-то гопника довольно скалились, предчувствуя легкую добычу. Витя даже сделал шаг вперед, встав в стойку, но тут все поплыло перед глазами, но он успел еще ощутить лицом жесткость мокрых опавших листьев, перед тем как отключился.
Удар был очень сильным, и, возможно, он бы погиб, если бы на него не наткнулся сосед – врач скорой помощи, который как раз возвращался домой после смены. Он буквально споткнулся о тело Виктора. Но самое интересное, что Витя видел в этот момент и Ивана Андреевича, жившего двумя этажами выше в его подъезде, и себя со стороны. Витя висел над своим телом и наблюдал за тем, как та связь, которая была между телом и душой, то, что называют «серебряной нитью», становилась все тоньше и слабее. Он не переживал, ему даже не было страшно. Он был спокоен, умиротворен и наблюдал за происходящим с отрешенностью.
Тем осенним вечером Иван Андреевич спас ему жизнь. Он вызвал скорую и вынес его из темного двора к дороге. Там у дороги у Вити остановилось сердце, и сосед продолжал делать ему непрямой массаж и искусственное дыхание до самого приезда неотложки.
Виктор обалдело смотрел за происходящим, ничего не понимая. Но он четко все видел и слышал. Все, что шептал не на шутку перепуганный Иван Андреевич, и те немногие люди, которые остановились на дороге, заметив мужика, делающего искусственное дыхание молодому парню прямо на асфальте под фонарем, все, о чем говорили примчавшиеся врачи. Это сюрреалистичное зрелище закончилось, только когда его тело погрузили в скорую. Там его «втянуло» обратно, и Витя уже ничего не видел и не слышал до того момента, пока не очнулся в реанимации.
Потом были три недели больницы и два месяца реабилитации. Чудом удалось избежать академического отпуска. Очень помогли друзья, одногруппники, преподаватели. Он быстро смог нагнать пропущенный материал и сдал все долги до конца семестра. Вскоре жизнь полностью вошла в привычное русло. Прошли головные боли и приступы головокружения. Витя снова стал заниматься боевым самбо. Только гопники эти ему так и не попались больше, хотя их лица он запомнил хорошо и пару раз даже пытался искать их вместе с друзьями.
После произошедшего Витя серьезно увлекся выходом из тела. Он хотел снова испытать эту легкость и безмятежность, которую ощутил во время своего первого, случайного опыта, но подвергать свою жизнь такой опасности он больше не хотел. Пережитые ощущения пробудили в нем острое желание узнать больше о той, другой, внетелесной жизни.
Он долго думал над тем, как ему вновь выйти из тела. Конечно, много читал о внетелесных путешествиях разного рода. Но на практике овладеть этой техникой оказалось не так легко. Среди его круга общения не было людей, настолько компетентных в данной области, чтобы с ними можно было советоваться. Те книги, которые попадались по данной теме, видимо, были написаны людьми, либо не имевшими такого опыта вообще, либо не желавшими давать четких инструкций и советов по выходу. Виктор привык все свои изотерические опыты ставить на себе, надеясь лишь на свои врожденные способности, да те немногие книги, посвященные эзотерике, в которых давались четкие объяснения и техники.
На протяжении полугода каждый день перед сном Витя пытался освоить «выход из тела», но толку было мало. Он почти отчаялся, но вдруг, в гостях у своего одногруппника Васи Федорова, наткнулся на книгу Майкла Ньютона. Витя смотрел на стеллаж с книгами и среди многих корешков видел только ее, будто бы все другие книги были фоном для этой. Руки сами потянулись к ней. Бегло пролистав и прочитав аннотацию, он понял – это именно то, что надо.
Автор книги – психолог-гипнолог – рассказывал о своем более чем двадцатилетнем опыте работы. Майкл Ньютон работал со своими пациентами по особой методике: погружая их в состояние гипноза, он помогал им вспомнить себя и свои ощущения во время нахождения в утробе матери. Эти переживания помогали его пациентам решить многие проблемы со здоровьем, характером, эмоциональной сферой. Книга представляла собой стенограммы сеансов Ньютона. Вопросы, которые задавал доктор своим пациентам во время гипноза, и их ответы. Не было ни толкования, ни выводов, автор вообще ни на чем не настаивал. Это была книга ученого, который столкнулся с областью непознанного и просто описывал свои наблюдения, делился своим опытом работы.
Как-то раз случайно Ньютон погрузил пациента в его воспоминания глубже, и тот вспомнил, что было с ним до рождения. То есть свое пребывание на том свете. Описания пациента были очень красочны и интересны, Ньютон заинтересовался. Он вновь и вновь погружал своих пациентов на уровень до рождения, и оказалось, что многие, почти все, видят примерно одно и то же. Его пациенты вспоминали свои предыдущие жизни, видели те места и области, в которых пребывали после смерти, и то, как они готовились к следующим своим воплощениям. И главное для Виктора – те ощущения, которые описывали пациенты Ньютона во время выхода из тела после смерти или перед вхождением в тело во время беременности, были точно такими же, какие испытал сам Виктор.
Витя нашел все книги этого автора, прочитал их, а затем решил найти тех психологов, которые работали бы по методике Ньютона, либо в том же направлении, в Омске. Таких в городе было трое. Виктор нашел их через интернет. Желание у него было одно – испытать выход из тела еще раз. В двух местах ему отказали. В одном даже достаточно жестко, сказав что-то вроде: «Мы тут серьезными проблемами занимаемся, а тебя, по сути, туризм интересует!»
Последний номер телефона оказался счастливым для Виктора. Его согласилась принять Алла Минякина, врач-психолог, прошедшая стажировку в Германии у ученицы Ньютона.
Алла назначила сеанс через неделю. Раньше все ее время было занято другими людьми. Витя еле дождался своего сеанса. В назначенное время он приехал по адресу, который ему назвала Алла – она принимала у себя дома. Психолог оказалась миловидной добродушной женщиной лет сорока, ничем не напоминавшей тех психологов, с которыми Виктор успел пообщаться в детстве, когда родители, столкнувшись с необычными способностями сына, пытались проверить его душевное здоровье.
Одна из комнат ее квартиры была специально отведена для приема. Виктору сразу здесь понравилось. Пара стеллажей с пестрыми рядами разноцветных книжных корешков, небольшой письменный стол с двумя удобными деревянными стульями, пара картин с пейзажами Омска на стенах и кушетка, застеленная красно-синим пледом. Бирюзовые, немного выцветшие обои, дорогие сердцу хозяйки безделушки, привезенные их разных стран, цветы на подоконнике, книги – все это было подобрано с любовью, создавало приятное спокойное настроение. В такой уютной, домашней обстановке было легко расслабиться.
После стандартного опроса, позволяющего составить психологический портрет Виктора, они быстро разговорились на общие темы, а затем Алла вкратце описала сам метод. Она пояснила, что будет стараться много говорить, чтобы от обилия информации было перегружено его левое полушарие, отвечающее за восприятие вербальной информации. Тогда правое полушарие, ответственное в том числе за восприятие образов, связь с подсознанием, а также, как считала Алла, контролирующее сверхспособности человека, станет более активным. Как следствие, это позволит Виктору передвигаться вне тела.
