Как кал лежит в прямой кишке,
А бомж в упор не видит дома.
Он в путах спутанным быть должен,
Пройти пытаясь сложный путь.
А из мешка, словно из кожи,
Не вырваться, не отряхнуть
Как пыль, как прах, ногам привычный.
Беги, пока бежишь – живой.
А цель – ничто, и рок – первичен,
И слепо властвует тобой.
«Луна висит над горизонтом…»
Луна висит над горизонтом,
Застыл, недвижим, циферблат,
Как часовой часов. И он-то
Остережёт заблудших чад
От неуместных здесь поступков
И не ко времени словес.
Он в этом равновесье хрупком
Имеет явный интерес.
Не начинайся, день, помедли!
Пока висит, как вечность, тьма,
У мыслящих целее стебли,
И дальше горе от ума.
На грани сна и горькой яви
Пусть балансирует восход,
Пусть тот, кто свыше, не оставит
Своих возлюбленных сирот,
Пускай, усталые, проснутся
Чуть позже, чем велит восход,
Пускай ночной свободой куцей
Хоть раз насытится народ.
«Воскресный день. Из серой тучи…»
Воскресный день. Из серой тучи
Над зоной капли Н
О,
И от безделья нам не лучше.
Да и «дела» все у него —
У прокурора. Здесь – делишки:
Помывка, стирка, стрижка – ох!
Здесь самомнения излишки
Уходят, словно капли в мох.
Ещё до полдня не рукою,
Скорей верстою подавать,
Своё богатство вещевое
Выкладываю на кровать,
На шконку, то есть. Жив Курилка!
(Проснулся здесь и есть – воскрес).
Хотя вознёсся из могилки
Не в лучшем из возможных мест.
«Страстей и горестей неделя…»
Страстей и горестей неделя,
Напоминанье о кресте,
Которым эры ныне делят
На до и после. Тех страстей,
Что призваны очистить души,
Как чистит ржавчину наждак.
А мы опять: чего б покушать,
Как разговеется бедняк.
Яйцо и есть нам Роза Мира —
Начала и концы таит
И сотворённого кумира
Несёт в Аид.
«Мать-мачеха – карикатура…»
Мать-мачеха – карикатура
На жизнь в тюрьме и вне тюрьмы.
Я падал на колени сдуру
Перед желтком цветка. Увы!
Национальную идею
Не там искали и не так:
Тут, на дворе тюремном, где я
Ей кланяюсь за просто так,
Мать-мачехе. И всем народом
Не можем разделить ту связь:
Одним лицом она свобода,
Другим, точнее мордой, – в грязь.
«Понятно, что конец апреля…»
Понятно, что конец апреля:
Мать-мачеха опять цветёт.
Да, жёрнов хоть неспешно мелет,
Муку хорошую даёт.
А м?ки – в прошлом, злом и зимнем.
Оно пригвождено капелью,
Как басурман – крестом и гимном.
Мать-мачеха, конец апреля:
Дыши, на то тебе мандат
И выдан Росгидрометцентром,
И ты, как дурень сельский, рад
Обрывкам вечной киноленты.
«Скажи мне, сорная травинка…»
Скажи мне, сорная травинка,
Какой судьбой, какими ветрами
Занесена сюда, где ФСИНкса
Окрест на много километров
Владенья, где царит режим,
Несовместимый с мирной жизнью?
Смеются сорняки над ним,
И я смеюсь, пока не брызнет
Слеза, пока не жжёт глаза
Мне немощь русского народа
(Сентиментальность, что-то вроде),
Не понимая ни аза
В закономерностях природы.
«Мы отдаём ли в том отчёт…»
Мы отдаём ли в том отчёт,
Что Человеческому Сыну,
Не вылепленному из глины,
Всё ж глиною забили рот?
Нагорную впустив в пол-уха
(В игольное ушко – верблюд),
Апокрифические слухи
Пускали в иудейский люд.
Полюдье словно половодье
Захлестывало Израи?ль.
А речь его, как что-то вроде
Бикфордова шнура, фитиль,
К пороховой ведущий бочке,
Опасна. Посему Пилат
(Шлем – как пожарный), говорят,
Лил воду долго. (Авва, отче!)
Вода спасает грешных чад.
Неделя страсти человечьей.
А бремя страсти не снести
Ни чистым ангелам, ни нечисти.
Мы видим станции в пути
По этой Via Dolorosa,
Где скорби протянулась нить.
И мы отходим от наркоза
И только начинаем жить.
«Листок, что от ветки на Марьиной роще…»
