В этот момент протяжно гудит рейдовый, в ответ которому суетятся крикливые чайки. Почти совсем стемнело и не видно волну, что утробно бухает под основанием пирса. Лера медленно поднимается, какое-то время вглядывается в потухший горизонт и, улыбнувшись напоследок Инке, неторопливо уходит. Инка остаётся в глубокой задумчивости. Мысли проносятся галопом, ритмованные учащённым пульсом. Неторопливое течение её кристально прозрачной жизни самым непредсказуемым, а оттого непостижимым, образом нарушено. Инка глубоко вдыхает ночной воздух и закрывает глаза.
Климка обнаруживает свое присутствие на пустынной скамейке, спрятанной внутри каре из немолодых туй. Услышав шорох сбоку, Лера невольно поворачивает голову и, узнав мужа, пристраивается рядом. Клим берет её руки в свои, вопрошающе разглядывает её глаза и, наконец, целует в волосы у виска. Лера медленно поворачивает голову и прижимается к его теплым губам своими, открывая их для поцелуя.
– Эту девушку зовут Инка, – говорит она спустя некоторое время. – Завтра она посетит твою студию.
– Я признателен.
– Не надо ничего говорить.
Липкая ночь скрепляет безмолвные туи, образуя из них нечто вроде надёжного тёмного убежища для двух влюбленных. Клим увлечённо целует Леру, прижимая к себе каждую частичку её совершенного тела. Лера страстно отвечает, заполучившая долгожданного мужа обратно из лап его чёрной меланхолии. Пробуждённый, он рвётся к продолжению, стремится освободить её от липкого, ставшего ненужным теперь, сарафана.
– Нет, не надо. Не здесь… Комары.
Голос Леры срывается на шепот, она свертывается калачиком на Климкиных коленях и, запрокинув голову, любуется звездами.
– Пойдем домой, милый. Я хочу тебя.
– Нет, не домой. К Геворку!
– Но ты же завтра будешь работать.
– Ты же знаешь, Леруа, я всегда избегал той работы, из-за которой необходимо в чём-то отказывать себе накануне.
– Но тут совсем другой случай! – Лера вскакивает на ноги. – Ты так преображался, когда мы встречали её в городе!
– И всё равно это не стоит того, чтобы сейчас отказаться от бессонной ночи и бутылки старинного грузинского вина.
Лера молча кивает. Внезапно она осознаёт, что обманула Инку. Ей казалось, что для Клима это очень важно. Что Инка сыграет в его жизни одну из тех незабываемых ролей, которые так необходимы художникам. А теперь она поняла, что взяла на себя смелость обещать больше, чем на самом деле готов был отдать Клим.
Лера вытаскивает мужа на полуосвещенную аллею и пристально вглядывается в его глаза. Климка улыбается как проказник и нетерпеливо теребит её за руку, то и дело, показывая интернациональный жест собутыльников. Лера отступает.
«Ну что ж, пусть и такой ценой, лжи и обмана, но Климку я оживила. Попробую снять сливки со своей победы. Да, именно моей победы, раз он не сильно интересуется этой девчонкой, – думает Лера. – А, впрочем, только делает вид, что не интересуется. И чёрт с ним! Моя ночь!»
У Геворка много гостей. Сам он, как обычно, лоснящийся и ароматный, снуёт с серебряным подносом, разбрасывая блики, улыбки, пожатия, реплики, лично обслуживая любимых друзей. Приметив Леру, он устремляется к ней.
– Милая леди! Новая романтическая встреча под сводами моего романского замка! Вы позволите усадить вас вон на тот королевский трон? – Геворк указывает на красное атласное кресло, установленное в центре залы, у фонтана. – Вы позволите предложить вам лучшее, что у меня сегодня есть? Нежнейшее каре молодого барашка в мятном соусе и стаканчик двухлетнего белого кахетинского вина из погребов монастыря Шуамта.
– Милый Геворк, ты знаешь, как я тебя люблю, но и сегодня я не одна.
На пороге появляется приотставший Клим, задержавшийся на открытой веранде ресторана у изящного мраморного мойдодыра.
Геворк горячо здоровается с ним за ещё влажную руку, а потом фальшивым обиженным тоном замечает ему:
– Каждый раз, когда эта молодая леди вспоминает про старину Геворка, его праздник души нарушает явление тебя.
– Ну-ну, – отшучивается Клим, – мы с Леруа тебя очень любим, но только оба одновременно. Наша любовь к тебе несовершенна, если мы разделены.
– Геворк, ты не справедлив к моему мужу, – вступает в беседу Лера, – ведь это именно Клим сегодня привёл меня к тебе.
– О, благословенный господин! – Геворк сменяет «гнев» на милость, лично наполняет бокалы. – Будь ты вечен, как горы Кавказа! И почаще подводи под мои очи эту красавицу, эту гордую тигрицу. Пусть она благодетельствует этим скромным сводам, где для вас, друзья мои, всегда к услугам старина Геворк. Алаверды!
Втроём чокнулись. Клим выпивает вино досуха, Лера лишь пригубила.
– Спасибо, Геворк! Ты глыба! С тобой этот серый городок обретает смысл, – Клим хлопает Геворка по плечу, подставляя бокал для новой порции вина.
Лера целует старика в щёку. От этого поцелуя Геворк картинно теряет дар речи и сквозь слезу прочувственно чтит своих друзей.
Отужинав, утомлённая пара замедляет жизнедеятельность и утихомиривает эмоции. Утопают в креслах. Говорить не хочется. Клим нечасто потягивает золотистое вино и задумчиво рассматривает гармоничные, но словно ускользающие черты лица супруги. В этих чертах необычно то, что очень трудно запечатлеть тот или иной законченный образ. Лера очень живая. Картина меняется от мельчайшего угла поворота головы, неуловимой тени улыбки. Изменяются глаза, губы, брови, овал лица. В каждую секунду это другая женщина. Каждая беседа начинается почти со знакомства.
Сегодня эти яркие тёмно-соломенного цвета волосы на скорую руку прибраны двумя разными заколками. Хитрющие светло-коричневые ореолы прячутся в узковатых, на северный манер, прорезях глаз, прикрытых волнительной линией подвыгоревших на солнце тёмно-соломенных бровей. Прямые, лишь слегка подкопчённые солнцем, нос и лоб. Чуток излишне островатые скулки. Тонкие губы, редко удостаивающиеся карандаша и помады. Игрушечный подбородок на тонкой шее. Золотистый пушок на румяной щёчке и чуть потемнее над верхней губой. Все это и знакомо и, вместе с тем, волнительно ново.
Климу нравится почти каждый вечер соблазнять Леру заново, как женщину, которую видит впервые. Эта игра, правила которой он создал для себя сам, вот уже более пятнадцати лет всё больше затягивает непредсказуемостью его собственных поступков. Как человека, главное для которого – изучать самого себя не только изнутри, но и наблюдать со стороны. Он импровизатор, кредо которого по возможности избегать повторений. Он вспоминает, что из-за каких-то своих внутренних обид, причём не на Леру, нет, а просто на судьбу, на профессию, на растяпу почтальона, наконец, уже три, нет, четыре ночи не спал с ней. «Отчего я такой болван?»
К их столику подходит Валентин. Он лишь слегка кивает Климу в знак приветствия и приглашает Леру на медленный танец. «Ох, ты быстр, как хорь, мистер Поэт, только и остается поразмыслить о том, что иногда приятно лицезреть своего партнёра, так сказать, из партера… Как любимая движется в танце, хм… Но только иногда…» – только теперь Клим замечает, что оказывается, в ресторане звучит хорошая музыка (Геворк большой знаток не только по кулинарной части), а вокруг веселятся люди, многие из которых за последние три недели успели стать приятелями. Он поднимает руку, чтобы поприветствовать одних, кивает другим, подмигивает третьим. Заметив, что фужер пуст, он ищет глазами официанта, но, передумав, встаёт и направляется к стойке бара.
Восполнив вино, он перехватывает взгляд Генриетты Палны и приветствует её, слегка приподняв бокал. Генриетта Пална вальяжно располагается в своём любимом старинном кожаном кресле, разбросав у подножия многочисленные юбки тяжёлого парчового платья с пелериной. Тёмно-бордовое одеяние разбрасывает блики и отражается в хрустале и фарфоре. Генриетта Пална, как всегда, пьёт чай и тянет свою единственную за вечер сигарету через длинный и тонкий старомодный дамский мундштук. Она сдержанно, как и подобает настоящей аристократке, кивает фотографу, который неделю назад выполнил её портрет в традициях фотомастерских царской России. И даже колеровал в сепию.
Раскрасневшийся Валентин бережно держит Леру за талию. Его пальцы беспрепятственно ощущают волнующую плоть сквозь влажную ткань сарафана. Темп танца замедляется и Лере начинает передаваться возбуждение Валентина. Она сначала ближе прижимается к нему, потом, спохватившись, пытается отстраниться, но уже требовательная рука всё глубже придвигает её тело к противоположной плоти. Возбуждение сменяется легкой паникой, Лера ищет глазами мужа и не находит его. Валентин вдавливается в неё всё неистовей и вдруг почему-то отпускает.
– Лера, – говорит он ей в ухо. – Вы – это всё, что есть у меня в жизни. Вы – и сила моя и слабость. Вы – мой сон и моя явь. В вас кроется тайна моего существования, поскольку вы – единственный персонаж, лучше которого я никогда не смогу создать сам. Я безнадёжно болен вами, и переполнен любовью к вам. Скажите же теперь, прошу вас, как я должен поступить, чтобы не оскорбить вас, чтобы убедить вас в своей искренности, чтобы быть рядом с вами, чтобы…?
– Тсс! Не говорите ничего больше! Это напоминает маленькую поэму. Просто напишите её. И это будет шедевр. Я тоже люблю вас, Валентин. Вы очень талантливы, умны, красивы, может быть я даже увлечена вами, но…
– Не говорите «но»!
– Но, – смело повторяет Лера, игриво отстраняясь от его рук, – у вас замечательная жена, а у меня прекрасный муж и…
– Стойте! Ни слова больше! Я боюсь, что это ваше «и» добьёт меня окончательно!
– И те отношения, – невозмутимо продолжает жестокая Лера, – которые сложились между нами к настоящему времени, идеально подходят к текущему моменту.
– Но ведь Клим вам изменяет!
– Вы тоже изменяете Анне.
Лера направляется к стойке. Клим подаёт ей фужер. Она благодарит и игриво улыбается, лишь на секунду задумавшись о том, что только что всё могло сложиться иначе, возможно интереснее для неё самой, но вряд ли лучше, тем теперь.
Спустя минуту на соседнюю с Лерой табуретку грузно взбирается Капитан. После обмена приветствиями, он заказывает себе двойную порцию коньяка и принимается заводить часы.
– Это чтоб потом не забыть, когда захмелею, – поясняет он окружающим.
– Капитан, – обращается к нему Клим, – когда отправимся к Штормящему мысу? Ведь, помнится, обещал.
– Хоть завтра. Ты, Климуша, хоть и с крезой, но я люблю тебя как сына.
– Завтра я, к сожалению, занят.
– Ага! Будешь отсыпаться после этой бессмысленной пьянки!
– Ну почему же бессмысленной? – начинает Лера. – Смысл, уже хотя бы в том, что с вами, Капитан, всегда приятно собутыльничать.
– Ну да, пьянею быстро. Со мной не надо соревноваться…
– Я тоже быстро пьянею, – призналась Лера, – оттого и цежу вино по глоточку.
– Ах, эти столичные штучки в юбках и на шпильках, – отвлекается Капитан на танцующих, – я не понимаю, как их носит палуба?
– И какой замысел вынашивает всевышний по их поводу? – подключается Клим.
– И стоило ли ему вообще затеваться! – скорчил рожу Капитан.
– Да ладно, старина. Держу пари, яд твой на самом деле слаще мёда, ты аж вон сверкаешь.
Лера льнёт к супругу, ослепительно улыбается и предлагает чокнуться:
– Ваше здоровье, Капитан!
– Дурак ты, Климуша. Рядом с тобой такая женщина, а ты ей не занимаешься! Но, видит Бог, я всё равно люблю тебя как сына.
Капитан привычным движением опрокидывает в себя двойной коньяк, осоловело озирается и щемит слезой. Он что-то хочет добавить, но дыхание перехвачено и наибольшее, что Капитан может себе позволить – просто подмигнуть им. Любящие супруги подмигивают в ответ.
– Что напел тебе сегодня Валентин? – шутливым тоном интересуется Клим у Леры.
– Свою новую песнь о любви. Ты же знаешь – он прекрасный поэт, даже если излагает прозой.
– Знаю, Леруа. А, кроме того, я знаю, кому он посвятит «новую песнь о любви».
– Что ты говоришь! Так кому же?
Клим прячет глаза в улыбке и мелко постукивает ногтем по опустевшему фужеру.
– Ну же! Не томи!
– Погляди вон в ту сторону!
– Куда?
– Видишь вон за тем столиком брюнетку в красном?
– Вижу. А кто это?
– Кто это? Всё что нужно истинному поэту – Прекрасная Незнакомка!
– Вот те раз – ты, выходит, тоже даром времени не терял, пока меня не было рядышком.
– Да нет, Леруа, – ничуть не смущается Клим. – Я просто заметил её. И предположил. И всё.
– И всё? И за что я люблю этого парня? – игриво вопрошает у хмельной аудитории Лера и перебирается к мужу на колени.
– Мы сейчас опрокинем табурет, – шепчет Клим сквозь поцелуй. – Он разобьётся.
– Геворк нас простит, – отмахивается его прекрасная половина.
– Ну, будет вам, красавцы с красавицами, – бурчит Капитан, которого уже оседлала ещё одна двойная доза. – Такого даже я себе не позволял.
– Какого? – уточняет непоседа Лера.
– Ну, вот такого, – он изображает своими ручищами что-то огромное и круглое, потом надувает губы и громко чмокает воздух.
Слышится звонкий смех присутствующих, кто-то замечает Капитану, что он ещё и талантливый актер. Не ожидавший столь бурной одобрительной реакции, старик теплеет душой и принимается раскланиваться, но, так как он забыл предварительно слезть с табурета, теряет ощущение горизонта и его голова оказывается на коленях у Леры.
Клим замечает, что, мол, полегче там, так как он не железный. Публика в восторге, а Лера, нежно поглаживая убелённые Капитанские виски, позволяет тому в качестве опоры обнять свои прохладные колени. Мрамор с воском. Захмелевший Капитан теперь ещё и млеет.
Когда стихают последние комплименты сыгравшим экспромт актёрам, выясняется, что многим гостям пора отправляться на летние квартиры. Покидают ресторан Геворка весёлой разномастной толпой. Слышатся свежие шутки. Звонкий смех озвучивает набережную и долго ещё потом прячется в зелени лавра, бликующего в инертном свете редких исправных фонарей.
* * *
Стемнело. Безумствуют полуночные сверчки. За открытым окном изредка слышны пошаркивания незнакомых ног по выложенному фигурной плиткой тротуару. Нескромный аромат розовой акации дурманит без хмеля. В комнате горит только сорокаваттный ночник.
Анна, обмотавшись полотенцем, босиком покидает ванную и присаживается за трюмо. Она подпирает голову руками и долго себя разглядывает. Вот пара новых морщинок в уголке глаза, ещё один седой волос в темной рыжине короткой стрижки. Она трогает легкий прозрачный пушок на все ещё юной румяной щеке и задумывается. Как давно она впервые заметила, что ею интересуются мужчины. Осознала свою нетрадиционную красоту. Тогда жизнь казалась бесконечной, сцены и кадры сменялись как в слайд-шоу, многих она отвергла, некоторые отказали ей. Были и ручьи слёз, и гротескные ночи любви. Был талант, растраченный на роли второго плана из-за того, что главный режиссёр театра был ей физически противен.
Так и не сыграна тёзка Каренина, так и не появился ребёнок, так и не пришла настоящая любовь. Тридцать шесть. Времени остаётся в обрез.
Валентин вновь отправился пьянствовать и волочиться за смазливыми юницами. Он уже пятый день не разговаривает с ней. С чего началось? Что-то про гнилые персики и опоздание на прогулочный теплоход. Короче, чепуха. Да и какая разница, когда так уже происходит не первый год? Эта поездка на курорт – настояние бабушки: авось смиритесь.
Анна невысока и изящна. Она компактна и уютна, из тех, кого хочется сгрести в охапку и усадить на колени. Её маленькая грудь никогда не знала лифа, кроме купальника. Нежно очерченный овал лица и точёный аристократический носик гармонично дополняют большие тёмные, с едва уловимым восточным колоритом глаза. Узкие пальчики с молочной кожицей задумчиво оглаживают в меру покруглевший животик, устремляются выше, к большому невостребованному соску, тотчас наливающемуся желанием.
Сбросив оцепенение, Анна тянет ручку чемодана, забившегося в щель между трюмо и тумбочкой с телевизором. Она извлекает из него плотно уложенный пакет из чёрного целлофана. Настала пора осуществить давнюю дерзкую задумку, для которой в Москве никогда не было ни сил, ни времени.
На кровати разложено короткое платье из красного атласа. Греется хозяйский утюг. Анна наносит несколько мазков тонального крема, красит ресницы чёрной тушью со стальным тёмно-синим отливом. Далее в ход идут суриковые тени, алым карандашом подводятся губы. Скинув полотенце, Анна несколько мгновений изучает в зеркале свою кожу, затем наносит тональный крем на шею, плечи и верх груди. Затем нежно раскатывает вдоль своих недлинных ног новые тёмно-телесного оттенка чулки с силиконовыми кружевами. Отглаживается и надевается платье. Распечатывается флакончик новых духов, открывается баночка с цветными контактными линзами. Наконец, Анна расправляет шикарный парик. С ним она приобретает совершенно иной волнующий облик. Волнистые чёрные волосы чуть ниже лопаток, разделённые прямым пробором, игривая чёлка из двух половинок, под которой по-новому играют глаза, тёмно-синие сапфиры вместо привычных карих опалов.
В поисках, не забыто ли что, шарит в косметичке. Из тёмных недр на коврик выпадает мелко сложенный, повидавший виды, листочек. Анна задумчиво разворачивает пожелтевшую бумагу и с мягкой улыбкой пробегает первые строки… Как давно это было, задумывается она. Возможно, именно с этих ровных квадратных куплетов и начались её серьёзные отношения с Валентином. Или нет? Впрочем, какая разница – время, словно волны, стёрло грань на песке, перекроило береговую линию…
Она критически осматривает себя, незнакомую. Хорошо, зубы здоровы, да нет никаких родинок на лице и на груди. (Редкие веснушки не в счёт). Впрочем, родинку можно и добавить.
Окрестим себя Элей, решает новая Анна. Для малознакомых мужчин – Эльвирой.
Ещё несколько минут на репетицию особого тембра голоса – с хрипотцой. Тоже отголосок какой-то ныне успешно забытой роли, и можно идти.
Напоследок разбросав постель, Анна выходит на улицу. Стараясь не обращать внимания на праздношатающихся мужчин, она устремляется в ресторан. Геворк её не узнает, хотя и пытается пристальнее приглядеться.
– Что за готическая нимфа, нарушает покой нашего тихого провинциального ресторана? – произносит он своим неизменным фирменным тоном.
Анна разыгрывает новичка.
