Дяде Илоны оказалось гораздо труднее стать регентом, чем Матьяшу стать королём, но, к счастью для семьи Силадьи, это удалось. И пусть Михай, получив возможность запускать руку в королевскую казну, не имел права просто переложить эти деньги к себе в кошелёк, стало возможно сделать много полезного. Надо ли говорить, что слуги в королевских резиденциях и гарнизоны в королевских крепостях весьма обрадовались, что им начали выплачивать жалованье. Теперь королевская казна осталась должна им не за год, а за полгода, но люди всё равно были счастливы и благодарили.
Также Государственное собрание одобрило расходы на торжественную встречу нового короля и на свадьбу королевской родственницы. Двоюродная сестра Его Величества – не принцесса, но почти, поэтому должна выходить замуж со всей подобающей пышностью, поскольку эта пышность нужна для поддержания чести венгерской короны. Пусть никто не говорит, что Венгерское королевство нищее!
Сама Илона считала это вовсе не обязательным, но Эржебет не уставала повторять ей:
– Мы отпразднуем твою свадьбу здесь, во дворце. Девочка моя, у тебя будет такая свадьба, которой не было ещё ни у кого в нашем роду. Самая богатая свадьба в королевстве. Все увидят, что двоюродная сестра короля выходит замуж так, как подобает при её высоком положении. Все станут тебе завидовать.
Свадьба и впрямь запомнилась, а Илона, через много лет снова оказавшись при дворе, смогла в этом убедиться, когда тётя, встретив племянницу на крыльце и кратко расспросив о здоровье, передала её пожилой даме из своей свиты.
Придворная дама должна была проводить гостью в заранее приготовленные покои и ещё раз проверить, есть ли там всё необходимое. Обе женщины шли почти молча, и поэтому Илона, следуя за своей провожатой через залы и коридоры, вдруг заметила, что та как-то странно поглядывает.
– Что-нибудь случилось? – удивилась Илона.
– Простите меня, – смутилась провожатая, – но я никак не могу поверить, что вы – та маленькая госпожа, чья свадьба праздновалась здесь семнадцать лет назад. Как же летит время! Я помню вас ещё совсем девочкой.
– Да, я та самая девочка, – спокойно ответила Илона. – А вы помните, как я приезжала сюда пять лет назад? Я тоже навещала тётю, но останавливалась не во дворце, а в городе, в доме моих родителей.
Придворная дама смутилась ещё больше:
– Увы, я этого не помню. Возможно, меня не было во дворце в те дни. Но вот вашу свадьбу я помню очень хорошо.
Провожатая, конечно, знала о том, что Илона – вдова. Придворная дама потому и смущалась, что своими разговорами о прошлом могла расстроить гостью, а гостья меж тем насторожилась, вдруг подумав, что может оказаться поселенной в той же комнате, которая была её спальней семнадцать лет назад. Возвращаться в ту часть прошлого Илоне не хотелось, ведь прежняя спальня напоминала бы не только о Вацлаве, но и о том, что не всегда можно выйти замуж за того, за кого хочешь, и что долг перед семьёй превыше личных склонностей. Что значит мальчик, подаривший тебе бабочку, по сравнению с благополучием твоей семьи и судьбой всего королевства!
Семнадцать лет назад эти мысли лежали на плечах Илоны тяжким грузом, поэтому теперь она обрадовалась, когда увидела, что тётя отвела ей другие покои. Увы, они тоже смотрели окнами в главный внутренний двор, поэтому гостье, выглянувшей в окно, на мгновение показалось, что яркие солнечные зайчики от яркого майского солнца на плитах очень похожи на островки снега, который она видела когда-то.
* * *
Йерне, разумеется, не сопровождала свою госпожу во время встречи с матерью Его Величества. Служанку вместе с вещами сразу же отправили в покои, приготовленные для высокородной гостьи, а теперь Йерне деловито разбирала сундуки и распаковывала узлы.
Увидев Илону в сопровождении придворной дамы, служанка поклонилась и терпеливо подождала, пока дама удалится, а когда в комнате уже не осталось никого лишнего, Йерне снова стала самой собой, то есть заговорила с молодой хозяйкой почти на равных:
– Госпожа, ну как? Я думала, вы ещё нескоро придёте.
– Тётя отпустила меня почти сразу, чтобы я могла отдохнуть и переодеться после долгой дороги, – ответила Илона, присаживаясь в резное кресло возле окна.
Она и впрямь чувствовала себя утомлённой и даже сонной, однако служанка своим возгласом невольно заставила её стать бодрой:
– Переодеться?! – Йерне всплеснула руками. – Госпожа, я так и знала! Так и знала, что вы одеты не так, как следовало бы. Вот и тётушка ваша об этом сказала.
– Она говорила совсем не о том, – возразила Илона, но служанка уже начала рыться в одном из сундуков в поисках подходящего наряда и между делом пояснила:
– Я уже посмотрела мельком, как тут и что. Повезло нам с вами, ведь всё на круги своя возвращается. Вот в прошлом и позапрошлом годах, наверное, всё другое было, а теперь они к старому вернулись. Что пять лет назад носили – почти то же и сейчас носят. Я вам, госпожа, сейчас найду платье побогаче, и тогда ваша тётушка будет довольна. Помню, вот было у нас голубое. Оно очень вам идёт.
Неугомонная служанка уже добралась почти до самого дна сундука, как вдруг на её лице появилось озадаченное выражение:
– Ой, а это что? – Она вынула из сундука два небольших продолговатых свёртка белого полотна.
– Это я спрятала. Пусть там и лежит. Главное, чтобы не потерялось, – ответила Илона.
Служанка, задумчиво положила на угол сундука один из свёртков, а другой аккуратно развернула с одного конца. Под холстиной показались растрёпанные вьющиеся волосы тёмного цвета, а затем – покатый лоб, покрытый потрескавшейся розовой краской, нарисованные чёрные брови и вздёрнутый носик с облупившимся кончиком.
– Госпожа, да это же ваша детская кукла! – удивлённо воскликнула Йерне. – Зачем она здесь?
– Я не смогла её оставить дома, – смущённо ответила Илона. – Знаю, что это глупость, но я не смогла.
– А в другом свёртке? – продолжала удивляться служанка. – Там другая кукла? Кукла госпожи Маргит?
– Да, – ответила Илона. – Просто положи их туда, где взяла, и всё. Ты же знаешь, что я не собираюсь играть в них, но они дороги мне. Я не хочу, чтобы они случайно пропали, поэтому мне показалось надёжнее взять их с собой.
Увидев, что служанка по-прежнему застыла в недоумении, госпожа поднялась с кресла и взяла у неё полураскрытый свёрток. Поправив кукле волосы, Илона снова аккуратно завернула края холстины и повторила:
– На, положи обратно.
Если бы она так не дорожила куклами, те давно бы потерялись, ведь ещё семнадцать лет назад, когда состоялась первая поездка в Буду, мать сказала:
– Оставь их. Они тебе уже не понадобятся. Теперь ты взрослая, скоро выйдешь замуж, у тебя появятся дети, и тебе станет не до кукол.
Двенадцатилетняя Илона понимала, что мать права, но бросать кукол не хотелось. Они казались почти живыми, когда неотрывно смотрели на свою хозяйку и будто ждали её решения.
– Подари их кому-нибудь, – посоветовала мать. – Среди твоих подруг наверняка найдутся девочки, которые с радостью возьмут это. Будет даже лучше подарить, потому что брать кукол с собой незачем и оставлять в замке тоже незачем. Сюда ты уже не вернёшься. После свадьбы ты поедешь на север, в Липто.
Подарить казалось правильным и в то же время неправильным – всё равно что подарить кому-то своих собственных детей! Пусть двенадцатилетняя Илона не знала, как ощущается материнство, но куклы для неё уже давно стали не просто игрушками. Одна из кукол была как любимая дочка, а другая кукла, оставленная старшей сестрой, стала будто падчерицей, которую двенадцатилетняя «мачеха» жалела и тоже любила. Вот почему маленькая Илона так никому их и не подарила, а завернула в холстину и втайне ото всех запрятала на дно сундука со своими вещами.
Конечно, по приезде в Буду обеих тайных путешественниц нашла Йерне, но Илона упросила её ничего не говорить матери.
Позднее, уже в Словакии, обе куклы нашли своё постоянное пристанище в большой корзинке с рукоделием. Хозяйка время от времени извлекала их со дна корзины, поправляла им платья, а затем со вздохом заворачивала обратно в полотно и убирала.
Когда хозяйка овдовела, эти куклы поехали с ней из Словакии в Буду, из Буды – в Эрдели, а теперь всё, казалось, пошло на новый круг – они снова, как и семнадцать лет назад, совершили тайное путешествие в венгерскую столицу. Именно поэтому Йерне удивилась, а Илона смутилась, как когда-то в двенадцать лет, когда служанка впервые обнаружила спрятанных кукол в вещах своей госпожи.
* * *
Наверное, нет ничего стыдного в том, чтобы хранить свои детские игрушки, но Илоне было стыдно. Иногда у неё возникало подозрение, что нежелание расставаться с ними – простая жадность. Странно казалось одно – почему эта жадность проявляется только в отношении того, что напоминает о детях?
К примеру, казалось невозможно пройти мимо, если видишь, как на городской или деревенской ярмарке продают детские башмачки. Хотелось все их посмотреть, потрогать и непременно что-то купить, то есть купить ненужную вещь, которая и в будущем почти наверняка не пригодится.
А ещё из памяти не выходил один случай, произошедший уже после того, как Илона овдовела. Тогда тоже проявилась жадность, но уже не в отношении вещей, а в отношении настоящего ребёнка. Странная, почти всепоглощающая жадность!
Это случилось, когда Илоне пришлось покинуть Липто и некоторое время пожить в Буде, и вот в один из воскресных весенних дней она возвращалась из собора Божьей Матери, где присутствовала на мессе. На площади перед церковью было, как всегда, много народа. Прохожие сновали туда-сюда, поэтому среди этой суеты сразу обращал на себя внимание маленький мальчик лет четырёх – бедновато одетый, но совсем не цыганёнок – который стоял один и озирался по сторонам.
Илона подошла, присела напротив него на корточки и спросила:
– Где твоя мама?
Мальчик не ответил, а лишь смотрел на неё очень внимательно.
– Как тебя зовут? – спросила Илона, но мальчик опять не ответил. Наверное, боялся.
Чтобы расшевелить его, она улыбнулась и предложила:
– Хочешь, я куплю тебе сладкий пирожок? Если хочешь, то просто кивни. – Но мальчик вдруг захныкал, подошёл к ней и обнял за шею.
Илона тоже обняла его, взяла на руки, и в те мгновения, когда она стояла возле собора Божьей Матери и держала ребёнка, казалось, что исполнилась её молитва о том, чтобы Бог «послал дар». «Неужели этот ребёнок мой? Неужели мой?» – спрашивала себя Илона, чувствуя, как маленькие пальчики неосознанно теребят воротник её накидки, подбитой мехом. Она сильнее прижала к себе ребёнка и ощутила, как бьётся маленькое сердце.
Казалось, что все печали и утраты остались в прошлом. «Ты потеряла Вацлава, но нашла этого мальчика», – подумала Илона, но тут послышался голос какой-то женщины:
– Благодарю, госпожа. Благодарю, что нашли его.
Илона обернулась и увидела молодую горожанку, весьма опрятную, которая держала за руку маленькую девочку – очевидно, свою дочь.
– Он убежал, – продолжала женщина взволнованным голосом. – Я звала его, а он не откликался, и я не могла найти его в толпе. Благодарю. Вы очень хорошо сделали, что подняли его на руки. Я сразу его увидела.
Женщина подошла ближе, чтобы взять ребёнка, а ребёнок потянулся к ней и произнёс:
– Мама!
Илона испытала неизвестное ей доселе чувство. Получалось, что она сделала доброе дело, но это принесло не радость, а разочарование и досаду. Ребёнка не хотелось отдавать. Хотелось оставить себе, несмотря на то, что он явно стремился вернуться к матери, чуть ли не вырывался из рук, а ведь ещё несколько мгновений назад так крепко обнимал незнакомую ему женщину.
«Так же несправедливо! Я нашла его. Он мой». – Илона еле сдержалась, чтобы не произнести этого вслух и еле заставила себя разжать руки. Она вдруг почувствовала себя очень жадной, готовой забрать то, что ей не принадлежит. Это было так на неё не похоже, и потому показалось очень стыдно!
«Хочешь детей – выходи замуж», – подсказывал разум, и в те дни Илона не раз задумывалась, почему бы ни выйти за вдовца, у которого уже есть дети, и воспитывать их… Но ведь следовало помнить о Вацлаве!
Ребёнок, найденный на улице, не помешал бы Илоне продолжать хранить верность покойному мужу, а если бы она снова вышла замуж и воспитывала чужих детей, то могла бы незаметно для себя привязаться к их отцу, если б он оказался хорошим, добрым человеком.
Любой священник сказал бы, что в этом нет ничего предосудительного и что это даже правильно, но Илона держалась иного мнения. «Если я забуду Вашека, то уже не увижусь с ним на небесах. А ведь он ждёт меня и очень огорчится, если я не проявлю достаточно стойкости и терпения», – так она говорила себе, а затем обращалась с отчаянной молитвой к Богу: «Господь, я совсем запуталась. Я уже не знаю, о чём Тебя просить, но подари мне хоть немного счастья!»
Часть II. Кузен Матьяш
I
На следующий день после приезда в столицу Илоне следовало навестить отца, но этот визит, как и вся поездка, казался тягостным, будто визит к чужому человеку.
Отец жил неподалёку от королевского дворца, в доме, когда-то принадлежавшем Михаю Силадьи, но Михай ведь погиб много лет назад, поэтому столичное жилище вместе с имениями в Эрдели и местом в королевском совете перешло к младшему из двух братьев.
Конечно, отец радовался своему возвышению, о котором не мог и мечтать, но оказалось ли оно к лучшему? Он постепенно изменился и начал так ценить своё положение, что уже не мыслил себя отдельно от него. В прежние времена Ошват мог назвать себя добропорядочным семьянином, заядлым охотником, умелым воином, рачительным хозяином в своих десяти деревеньках, а теперь всем своим поведением говорил: «Без наследства, которое оставил мне старший брат, я никто». А ещё он стал часто задумываться о том, что «закончит как Михай», то есть умрёт, не продолжив рода, потому что в таком деле важны только сыновья, а дочери не в счёт.
Возможно, перемена в характере и стала причиной того, что родители Илоны мало-помалу отдалились друг от друга, то есть теперь жили раздельно, хоть и переписывались по делам. Пока отец являлся всего лишь младшим братом всесильного Михая и обладателем весьма скромных имений, он не слишком печалился из-за того, что остался без наследника. Единственный сын, который родился в браке, Ференц, умер вскоре после рождения.
Насколько помнила Илона, её брата Ференца едва успели окрестить, но отец, глядя на маленькую надгробную плиту в часовне своего маленького замка, не очень печалился. Зачем сыну влачить полубедное существование в глухом углу Эрдели? А вот теперь, когда к родителю нежданно пришли богатство и власть, наверное, стало очень досадно, что некому всё это оставить.
Вдобавок к этому мать Илоны постарела быстрее, чем отец. Агота, урождённая Сери-Поша, уже вышла из того возраста, когда женщина способна забеременеть, а её супруг ещё не растратил всех сил. Он не потерял вкуса к жизни и даже не терял надежду оставить после себя сына – пусть незаконного, но всё-таки наследника, которому можно завещать кое-что, если похлопотать перед королём.
В итоге родители Илоны почли за лучшее разъехаться, не поднимая шума и не давая особого повода для сплетен. Точно так же поступали во многих благородных семьях. А если б родители Илоны, прожив более тридцати лет в браке, проявляли друг к другу такую же сердечную привязанность, как в первые годы, это показалось бы даже странным. Главная цель брака – рождение детей, а если это уже не возможно, то и чувства должны угаснуть, потому что они уже ни к чему.
Для Илоны всё это казалось довольно грустным, поскольку означало, что время проходит и что она уже не та «отцова доченька», которой всегда рады. Конечно, отец выказал радость при новой встрече, но дочь, вступая под сень отцовского дома, не могла не думать о том, что стала помехой, ведь где-то в дальних комнатах сидела женщина, которую мать Илоны называла не иначе как «эта шлюха».
Илона знала, что «шлюха» лет на пятнадцать младше матери, да и не шлюха вовсе, а миловидная вдова, которая вела в отцовском доме хозяйство и исполняла ещё одну обязанность, весьма деликатного свойства.
Илона знала, что эта домоправительница не выйдет из дальних комнат, не покажется гостье, и отец ни разу не упомянёт об этой женщине, но отцова вежливость не избавляла от мысли: «Это не твой дом».
– Ну? Как тебя приняла тётя? – меж тем расспрашивал отец, ведя свою дочь в столовую, где уже был накрыт обед на двоих. – Она довольна?
– Да, отец. Тётя сказала, что очень рада меня видеть и что Матьяш тоже будет рад.
– Король будет рад тебя видеть? – переспросил отец и улыбнулся. – Что ж. Это хорошо. А обо мне тётя упоминала?
– Нет, отец, – ответила Илона.
Ошват Силадьи призадумался, а затем произнёс:
– Что ж. Тоже неплохо. Пусть уж лучше молчит, чем рассуждает о том, что во мне не так.
Илона промолчала, а отец продолжал:
– Навещай меня почаще, дочка. Навещай и рассказывай, о чём с тобой говорит моя сестра. А ещё лучше – заведи-ка с ней сама разговор обо мне. Невзначай заведи. Посмотрим, что она скажет.
– Хорошо, отец. Я это сделаю.
Во время обеда он продолжал расспрашивать дочь, а Илона отвечала, в то время как пища на её тарелке оставалась почти не тронутой. Как это часто случалось, Илона не чувствовала вкуса еды. Просто понимала, что сейчас нужно обедать, и ела, а по окончании трапезы не чувствовала ни сытости, ни голода и думала только о том, что при встрече с сестрой есть не придётся.
* * *
Когда Илона известила старшую сестру о своём приезде, то получила ответ, которому весьма обрадовалась. Маргит передала, что придёт к младшей сестре сама, потому что это «удобнее», а значит, Илона могла не наряжаться и не думать о том, кто и как на неё посмотрит в гостях.
Вероятно, Маргит заботилась не об удобстве сестры, а просто придумала для себя повод лишний раз побывать во дворце, ведь если б старшая сестра могла, то, наверное, поменялась бы с младшей местами: старшая из сестёр Силадьи нарочно искала того внимания у тёти, которым младшая тяготилась.
Так уж вышло, что Маргит никогда не удостаивалась больших милостей от всесильной Эржебет, лишь изредка получая приглашения сопровождать её во время церемоний, увеселений или поездок. Впрочем, старшая сестра была неглупа, поэтому понимала причины – она в своё время не сумела оказаться полезной, а тётя благоволила только полезным людям – и всё же Илона иногда слышала от Маргит досадливые признания:
– Ах, сестричка, как же тебе тогда повезло! Ты помогла Матьяшу взойти на трон. А ведь на твоём месте оказалась бы я, если б отец не выдал меня замуж так рано.
Если бы! Но это «если» вряд ли могло случиться, ведь отец Илоны в то время жил небогато. В небогатых семьях отцы всегда стремятся выдать дочерей замуж как можно раньше. Лишь завидные невесты с хорошим приданым ждут до шестнадцати или даже семнадцати лет, да и то не всегда, так что Маргит была просто обречена выйти замуж рано. И всё же она завидовала.
Иногда казалось, что старшая завидует даже вдовству своей младшей сестры, ведь Маргит за девятнадцать лет брака успела порядком устать от своего мужа и, если б могла развестись, непременно бы развелась. А ещё она не раз отмечала, что Илона выглядит моложе своего возраста и тем самым заставляет многих думать, что Маргит старше её не на два года, а на целых четыре или даже пять лет.
Деревенский воздух, тихая жизнь и простая пища не способствуют старению, так что Илона в самом деле выглядела молодо, хоть и не мечтала о сохранении свежести, как придворные дамы, которые жили в городе, отплясывали на балах до глубокой ночи и ели лакомства, вредные для зубов и фигуры.
