– Не убежит, но сейчас он мне без надобности.
– А зачем ты запер маленьких? Они ведь тебе нужны.
– Да, нужны, но они любят расползаться по чужим рукам без моего ведома, – усмехнулся родитель. – Приходится маленьких тоже запирать.
– А совсем маленького ты не запер, – заметил сын.
– Совсем маленького? – не понял родитель. – Это которого?
– Который у тебя на шее. – Княжич показал пальцем.
– Да, этого я не запер. Он всегда при мне. На всякий случай.
Подвалы делали своё дело – сдерживали драконов – ведь большой серебристый змей не являлся Владу, как явился тогда, в Сигишоаре, поэтому существование подвалов мальчик всецело одобрял.
В то же время он не одобрял разграничение дворца на две части: мужскую и женскую. По мнению княжича, такое деление не приносило пользы. Для чего, скажите на милость, матери надо жить вдали от мужа и сыновей? Зачем? Она могла бы жить у них под боком, ведь ей и её служанкам требовалось совсем мало комнат: для сна, для обедов, для хранения нарядов, для рукоделия и прочих скромных развлечений, а также для приёма посетителей. Вот и всё! И не для чего расселяться!
Тем не менее обычай требовал расселиться, и в результате сыновьям, чтобы повидаться с матерью, приходилось преодолевать не один и не два длинных коридора. Вдобавок полагалось известить «государыню» о своём приходе заранее, а то можно было и не застать, ведь она присматривала за всем огромным дворцовым хозяйством: прачечной, кухней, кладовыми, скотным двором, птичьим двором, огородами, садами, прудами с рыбой… Хорошо ещё, что за конюшней и псарней присматривали отдельные люди – всё-таки облегчение от забот. Раньше, живя в Сигишоаре, дети говорили с матерью каждый день, даже если не желали, а в Тырговиште могло так случиться, что они несколько дней кряду не слышали от неё ни слова, а видели только на богослужениях.
Здешние богослужения лишь отдалённо напоминали Владу прежние, домашние, которые устраивал отец Антим. После переезда в Тырговиште семья начала посещать храм, построенный близ дворца нарочно для знатных прихожан, и здание это, почти лишённое окон, сильно отличалось от светлой столовой в Сигишоаре. Святые и небожители, изображённые на стенах и сводах церкви, смотрели на людей строгими взглядами, и, наверное, поэтому в храме всё было основательней и строже – даже разделение мужчин и женщин.
Во времена, когда отец Антим совершал богослужения в столовой, мужчины стремились встать правее от того места, где он священнодействовал, а женщины – левее, но из-за тесноты разделение почти не получалось, поэтому Влад со старшим братом стоял так близко от матери, что мог рукой дотянуться. А вот в церкви между мужской и женской толпой даже оставался проход. Братья смотрели влево и видели – вон, окружённая жёнами жупанов, стоит мать. Она даже не замечала, что сыновья на неё смотрят. Впрочем, с отцом тоже удавалось поговорить не каждый день, ведь почти всё время у детей занимало учение.
По сравненью с тем, что Влад с братом изучали в Сигишоаре, количество предметов увеличилось. Раньше было всего три: славянская грамота, Закон Божий и математика. Все три науки преподавал отец Антим, тративший на это много сил, и потому княжичи были удивлены, когда по приезде в Тырговиште священник объявил, что помимо прежних наук станет преподавать две новых – риторику и логику.
Наверное, он сохранил и даже расширил свои обязанности учителя из-за своих глубоких познаний, ведь другого такого знающего человека найти было бы трудно, несмотря на то что в Тырговиште хватало желающих услужить семье нового государя.
Кроме того, отец Антим, хоть и не совершал больше церковных служб, остался духовником для всей государевой семьи. Не случайно изучение Закона Божьего всегда заканчивалось для детей исповедью. Наставник завершал уроки одними и теми же словами:
– А теперь, чады, когда мы разобрали такой важный вопрос, подумайте о себе. Вдруг вспомните некий свой проступок, связанный с сим вопросом. Если знаете за собой что-либо, о чём вы мне прежде не говорили, то исповедайтесь сейчас, дабы не осталось даже малого сорняка в вашей душе.
Ученики честно задумывались, и если что-то такое всплывало в памяти, то признавались:
– У меня есть сорняк.
Священник кротко просил одного из братьев, чтобы обождал некоторое время за дверью. Другой же брат исповедовался. Если «сорняки» обнаруживались у обоих, то затем каялся второй брат.
К сожалению, этим заканчивались только уроки Закона Божьего, но не учебный день, который длился много часов, ведь княжеским сыновьям приходилось изучать не только науки отца Антима, но и ряд других. Например, деяния прежних румынских государей, историю других народов и стран, а также воинское дело, которое в свою очередь делилось на три отдельные науки – умение сражаться пешим, умение сражаться на коне и умение повелевать войском так, чтобы привести его к победе.
Новые предметы оказались занятными, но Влад втайне желал, чтобы их количество уменьшилось, потому что учение утомляло, а свободного времени оставалось так мало, что иногда этим временем даже не хотелось воспользоваться. К чему начинать игру, если всё равно не успеешь доиграть до конца?
В довершение всего Владу с братом больше не позволялось выходить одним в город. В Сигишоаре они гуляли по улицам, не стесняемые высоким положением своего отца, а по Тырговиште запрещалось так бродить, ведь княжеским сыновьям это было «не по чину».
Единственное, что осталось от прежних времён – вечерние отцовы рассказы. Когда за окнами сгущались сумерки, родитель мог явиться к детям и сказать:
– Давайте-ка сходим в гости к вашей маме.
Случалось такое редко и всегда неожиданно, но тем радостнее казалось идти длинными коридорами, зная, что мать в своих покоях уже накрыла стол и ждёт, когда муж с сыновьями явится. На один вечер она переставала быть вечно занятой государыней, и отец тоже забывал о своих делах. Всё становилось как раньше – по-простому.
Однажды за вечерним застольем рассказчик оглядел сыновей и, хитро прищурившись, произнёс:
– Выбирайте, что желаете послушать. Старую историю или новую?
– Можно и новую, – бойко ответил Мирча, а Влад кивнул.
– Тогда расскажу вам, как давным-давно случалось мне гостить у турок, – начал отец.
Дети поняли, что не ошиблись с выбором истории, и принялись расспрашивать:
– А это было страшно?
– Поначалу – да, – ответил родитель, – но отказаться ехать к туркам я не мог, потому что отказ стал бы нарушением обещания, которое я дал вашему деду. – На этом слове повествователь приостановился, а затем спросил отпрысков: – Надеюсь, вы не забыли наставлений вашего деда, великого государя Мирчи? Брат должен во всём помогать брату. Помните? Ваш дед взял с меня слово, что я буду следовать наставлениям. А когда ваш дед умер, пришла для меня пора выполнить обещание.
Видя, что сыновья всё помнят, рассказчик продолжал:
– Я помогал, чем мог, своему старшему брату, который сделался новым румынским государем. И вот однажды зовёт он меня и говорит: «Настала осень. Мы должны заплатить положенную дань турецкому султану». Я отвечаю: «Если есть деньги, то давай заплатим». А мой брат объяснил: «Деньги собраны, подарки для великих и малых турецких начальников тоже готовы. Но кто отвезёт всё это в Турецкую землю? В прошлом году, пока ещё был жив наш батюшка, отвозил я. А теперь кто повезёт? Придётся это делать тебе».
– Но разве твой брат не мог поехать сам, как всегда? – удивлённо спросил малолетний Мирча.
– Не мог, – ответил родитель.
– Почему не мог? – продолжал удивляться сын. – Оставил бы все государевы дела тебе, а сам поехал бы к туркам. Или твой брат боялся оставлять тебя на государстве?
Отец улыбнулся:
– Ты умнеешь день ото дня, Мирчулике. Правильно подметил, что мой брат боялся. Чего именно боялся мой брат, мне не известно, но тогда я не думал об этом вовсе. Думалось мне другое – что я получил очень важное задание и что следует выполнить всё наилучшим образом. К тому же мне хотелось посмотреть на султана. Я думал: «Увижу человека, который победил моего отца в войне, отобрал приморские земли и принудил платить дань. Наверное, султан весьма искусный военачальник, и мне следует у него поучиться».
Малолетний Мирча тоже хотел узнать, как же турки сумели победить его тезоименитого деда Мирчу Великого, поэтому принялся выспрашивать:
– И что за человек оказался султан?
– В первую встречу я этого до конца не понял, – отвечал родитель. – Я лишь увидел, что он ещё не стар, но и не молод – ему было больше сорока лет. А ещё я увидел, что глаза у султана узкие и раскосые. От этого казалось, что тот щурится и замышляет злые козни. Султан знал, что я не понимаю по-турецки, и потому сам он молчал. Со мной говорили его слуги. Они спрашивали быстро и ждали быстрых ответов. Судя по всему, турецкий правитель не любил тратить зря ни одной минуты. Все вокруг него ходили не обычным шагом, а семенили или даже бегали.
– А о чём тебя спрашивали? – выпытывал малолетний Мирча.
– Мне велели ещё раз назваться и объяснить, почему дань привёз я, а не мой старший брат. Я назвался и сказал, что считаюсь первым помощником своего брата во всех делах.
– Подожди, отец, – озадаченно произнёс Мирча. – Ты сказал «велели»? Как это турецкие сановники могли приказывать тебе? Ты же был посол!
– Вот так турки обращаются с послами.
– Со всеми?
– С послами, которые привозят дань, – пояснил рассказчик. – Поэтому я не обижался. Послы не имеют права обижаться или гневаться, а вот принимающая сторона – другое дело. К счастью, турецкий правитель не гневался, однако дал понять, что в следующий раз я должен приехать со своим старшим братом, а иначе будет плохо. Я опечалился, однако приободрился, когда мне поднесли в подарок от султана парчовый кафтан. А затем я удивился, потому что мне поднесли ещё один подарок – кошелёк с деньгами. Получалось, что я привёз дань, а мне подарили часть дани назад. «В чём смысл?» – думал я, но позже мне объяснили, что таков обычай. Всякий, кто приезжает к турецкому двору, считается гостем и не должен тратиться на постой. Я же остановился в городе, а не во дворце, поэтому мне просто возместили мои траты.
– А старший брат похвалил тебя, когда ты вернулся? – продолжал спрашивать отца старший сын.
– Мирчулике, ты снова радуешь меня, – улыбнулся рассказчик. – Ты задаёшь правильные вопросы. Вот тебе ответ для размышлений – мой брат не похвалил меня. Когда я вернулся, мой брат сказал только одно: «Обошлось, слава богу». Но на следующий год, когда пришла осень и потребовалось снова отвезти дань, мой брат стал меня укорять и сказал: «Ты должен был убедить султана, что мне незачем ездить к нему, но ты не убедил. Это твоя оплошность. Поэтому сейчас поезжай и исправляй её». Я сказал: «Брат, нам обоим может стать плохо, если мы не приедем вместе», но тот не слушал. Он передал мне ещё больше дорогих подарков для великих и малых турецких начальников, но сам никуда не поехал.
– Отец, – перебил Мирча, – ты сказал, что твой брат тебя не похвалил, и чтобы я поразмыслил над этим. Я уже поразмыслил. Хочешь сейчас узнать, что я думаю?
– Да, – ответил родитель. – Наверное, и остальным интересно узнать, что же ты думаешь.
Владу в тот момент стало не интересно, а завидно. Мирча был старше на неполные два года, но с недавних пор эта разница в возрасте сделалась неодолимой пропастью между братьями. Раньше пропасть казалась Владу узкой канавой, ведь когда тебе пять лет, а твоему брату семь, ты можешь сравняться с ним и в учении, и в играх, если хорошенько постараешься. В дальнейшем, когда младшему исполнилось семь, а старшему – девять, канава расширилась, но младший не оставлял попыток успеть за старшим. Всё изменилось, когда Владу стало девять, а его брату – одиннадцать, потому что старший вдруг начал превосходить младшего так, что не догонишь, как ни старайся.
Влад чувствовал зависть, когда видел, что Мирча не просто перебивает отца по всегдашнему обыкновению, но задаёт умные и правильные вопросы. Когда родитель отвечал на эти вопросы, младшенький понимал, почему они заданы, но спросить что-нибудь такое же умное не мог. Вернее, мог бы, но не сразу. «Эх! – думал он. – Вот если б отец велел сначала дослушать историю до конца, а на следующее утро спрашивать – вот тогда я бы придумал, что спросить. Даже если б ради этого пришлось не спать целую ночь! Но так много времени никто не даст».
Так много времени не было ни на одном уроке – ни на одном, где братья, сидя рядом, слушали объяснение учителей. Старший схватывал всё налету, а младший – нет. Владу требовалось время, чтоб понять, и он всё соображал, соображал, а утром следующего дня просыпался, и мысль становилась ясна, но это было уже не важно. Начинался новый день, новый урок, и на этом уроке Влад снова оказывался непонятливым, а его брат казался всё умнее и умнее.
Когда приходил час для занятий воинским делом, младший княжич опять был вторым. Дядька вооружал его и Мирчу деревянными мечами, ставил друг напротив друга – дескать, деритесь. «А как драться? – думал Влад. – Кто мал, тот не победит силой – только хитростью, но все мои хитрости известны Мирче наперёд. Ведь он сам учил меня, как увернуться, чтоб по лицу не получить, и как ставить подножки, и куда ударить больнее».
Ничего не менялось и тогда, когда братья пробовали сражаться верхом. Обоим княжичам давали смирных коней, меринов, но у Влада конь оказывался не только смирным, но и трусливым. Пока княжичи, сидя в седле, пытались нанести друг другу удары, у младшего четвероногий помощник всё время отступал.
Учитель, бывалый вояка, неизменно говорил Владу:
– Твой конь не виноват. Он отступает потому, что ты сам робеешь.
Ученик не верил, но однажды учитель велел ему слезть, сам уселся на «трусливого» мерина, взял деревянный меч, сильно стиснул коня ногами, подобрал повод покороче… И вдруг животные стали вести себя наоборот – учитель не успел даже подъехать к Мирче, как у того конь попятился и приготовился удирать, а вот недавний четвероногий «трус» вёл себя крайне смело.
– Видишь, кто тут на самом деле робеет? – усмехнулся бывалый вояка.
Влад понял, однако под ним конь неизменно отступал. Успехи появились лишь тогда, когда противником девятилетнего княжича стал не старший брат, а мальчик-ровесник.
Вот почему младшенький, слушая, как Мирча задаёт отцу умные вопросы, даже не пытался соревноваться – просто сидел и с завистью слушал.
– Наверное, и остальным интересно узнать, что же ты думаешь, – сказал родитель своему старшему сыну.
– Я думаю, отец, – произнёс Мирча, – что посылать тебя к туркам одного было неправильно. Я думаю, твой старший брат нарушил слово, которое дал нашему дедушке. Ведь дедушка хотел, чтоб его сыновья жили в мире, а твой старший брат поступал так, как будто поссорился с тобой и желал тебе зла. Но ты вёл себя правильно. Ты не давал повода для обиды и не отказывался по второму разу ехать к туркам в одиночку… А ведь мог бы отказаться.
– Да, наверное, мог бы, – ответил отец, – но я не подозревал своего брата в злых намерениях и к тому же полагал, что отказываться от опасных поручений – позор и бесчестие. Думаю, у моего старшего брата имелись причины поступать так, как он поступал. Не знаю, как поступил бы я сам на его месте…
Мать всё это время сидела за столом подле мужа и молчала, но, услышав рассуждения о чести и бесчестии, с грустью произнесла:
– У вас, мужчин, очень странные понятия о чести и позоре. Что же это за честь такая, которая грозит гибелью? Не честь, а наказание.
Произнося это, мать странно смотрела на своего супруга, словно провожала в дальний путь и предвидела, что на пути встретятся многие опасности. Много лет назад она, наверное, смотрела так же, но ничего не говорила, потому что её всё равно не слушали.
– А что случилось дальше? – подал голос Влад.
– Дальше я снова поехал к туркам один, – продолжал отец, – но, прибыв в турецкую столицу, не пошёл сразу к султану, а сперва поговорил с его визирами, дарил им подарки и уверял, что мой брат остался дома не из упрямства, а из-за того, что боится потерять власть. «Если мой брат лишится власти, то султан, вероятнее всего, лишится дани», – говорил я. Визиры сочувственно качали головами, и это ободряло меня, но всё-таки я предстал перед турецким правителем с опаской.
– А тот что? – спросил малолетний Мирча.
– Тот молчал, как в прошлый раз, – продолжал родитель. – А слуги, что находились подле трона, сказали – султан рассержен на моего старшего брата и потерял к нему всякое доверие. Однако на меня этот гнев не распространялся. Более того – мне предложили помощь в свержении моего брата, если я пожелаю стать румынским государем. Я сначала не поверил ушам, но затем увидел, что султан, когда его слуги закончили говорить, начал хитро улыбаться.
– А что ты ответил? – в один голос спросили сыновья.
– Я низко поклонился, поблагодарил, но сказал, что никак не могу пойти против брата, потому что тем самым нарушу заветы своего отца, ныне покойного… Вот тогда я понял внутреннюю суть султана – он очень любил ссорить людей и в этих самых ссорах черпал свою силу, а в военном искусстве был не так уж сведущ.
Рассказчик вспоминал о случившемся без содрогания, но Мирча и Влад в страхе спросили:
– Отец, а султан разгневался на тебя?
Чтобы успокоить детей, родитель улыбнулся и даже хмыкнул в усы:
– Нет, турецкий правитель совсем не разгневался. Когда ему перевели мои речи, он произнёс что-то, что звучало очень складно, как поговорка. Позже я узнал её перевод: «Иногда Аллах делает разумными даже христиан», – но в тот день мне ничего не объясняли, лишь передали султанское повеление: «Будешь жить при нашем дворе как почётный гость, и отказаться от этой милости нельзя». Я остался. А турецкое гостеприимство было таково, что я не мог подать о себе вестей никому. Не мог послать письмо даже вашей маме.
– А я места себе не находила, – принялась жаловаться мать. – Я и в первый-то раз, когда ваш отец отвозил дань, боялась. Только-только отшумела свадьба, только-только переехали мы с вашим отцом в новый дом, который был подарен вашим дедом Мирчей, только-только устроились, как посыпались несчастья одно за другим. Сначала государь Мирча умер. После этого наступила пора отвозить дань. Я говорила вашему отцу: «Зачем ты едешь? Ты собрался сделать меня вдовой вскоре после свадьбы?» А он только отмахивался. И во второй раз, когда собрался к султану, отмахивался так же.
На слове «отмахивался» отец только хмыкал, мать, слушая, как муж над ней посмеивается, вздохнула, а малолетний Мирча удивился:
– Отец, а почему так получилось с письмами? Разве в Турции гостям не разрешено слать вести домой?
– Может быть по-всякому, – пояснил родитель. – В моём случае передавать послания запретили, потому что султан задумал идти на моего брата войной. То, что войны не миновать, стало ясно ещё в тот день, когда мне предложили сделаться государем, а турецкий правитель видел, что я понимаю его планы, и потому не позволял мне слать письма – не хотел, чтобы я рассказал кому-нибудь о грядущей войне.
– Но ведь твой старший брат мог сам догадаться, что будет война, раз ты не вернулся, – заметил Мирча.
– Одно дело – догадываться, а другое дело – получить об этом достоверные сведения, – возразил отец, но тут же похвалил: – Мирчулике, ты радуешь меня всё больше и больше. Тебе пока не хватает опыта, чтобы делать правильные выводы, но ты мыслишь в верном направлении. Я думаю, из тебя выйдет хороший государь.
Слушая, как хвалят старшего брата, Влад совсем сник, но, поскольку братья сидели рядом, родитель не мог не заметить настроение младшего сына:
– А ты, Влад, не завидуй старшему. Быть младшим тоже хорошо. Вспомни – я ведь тоже был у своего отца вторым сыном. Разве мне жилось плохо?
– Ты жил хорошо и интересно, – пробормотал девятилетний княжич.
– Вот и ты будешь жить так же, если последуешь заветам твоего дедушки, – сказал отец.
Ненадолго воцарилось молчание, которое прервал новый вопрос бойкого Мирчи:
– А что случилось дальше? Война началась?
– Война началась весной следующего года, – продолжал родитель. – Султан взял меня с собой в поход, поэтому я наблюдал битву и видел, как мой брат проиграл. Вскоре после этого я получил весть о смерти брата. Передавали, что он пал в бою…[21 - Михай (Михаил), старший сын Мирчи Старого, ставший князем в 1418 году, умер в апреле-мае 1420 года на поле битвы.] Но вот здесь всё непросто. Помните, я говорил вам, что у моего брата могли быть серьёзные причины не ездить по чужим землям? Когда я получил весть о его странной гибели, то призадумался.
– Отец, а почему смерть в бою считается странной? Почему? – удивились дети.
– Смерть в битве обычна для простого воина, – объяснил рассказчик, – а для государя это конец странный. Государь гибнет, только если вся его рать полегла на поле брани. Если же главный военачальник погиб, а войско отделалось малыми потерями – значит, была измена. В случае с моим старшим братом почти все воины уцелели, и вот тогда я решил: «Наверное, брат подозревал измену ещё давно и пытался дознаться, кто зачинщики. Он не мог никуда уехать, пока не дознается, ведь иначе началась бы смута, поэтому и приходилось ему отправлять меня к туркам одного». Вот что я подумал. Можно ли считать, что завет вашего дедушки был нарушен? Не знаю. Знаю одно – если брат в чём-то провинился передо мной, то заплатил за это сверх всякой меры. Это меня очень печалило.
Влад вдруг вспомнил, как отец Антим рассказывал ему про седого государя Мирчу, чью смерть люди искренне оплакивали, а также про то, что вскоре после смерти старого государя старший сын покойного оказался предательски убит «злыми людьми». Священник рассказывал и про «лысого» князя, устроившегося на опустевшем престоле, так что Влад, сравнив свои давние знания с нынешним рассказом, смог показать сообразительность и спросил:
– Отец, а новым румынским государем стал твой дядя, который лысый?
– Всё верно, – кивнул повествователь. – Новым государем стал мой престарелый дядя, успевший облысеть… А откуда ты это знаешь? Тебе говорили учителя?
– Отец Антим рассказывал, – признался младший сын. – И он тоже считает, что твоего брата убили изменники.
Родитель преисполнился любопытства и, наверное, хотел спросить у младшего отпрыска ещё что-нибудь, но тут опять встрял Мирча Малый:
– Отец, а что ты делал, когда твой брат умер?
