– Признаюсь, здесь вы правы, – Тонни с сожалением развёл руками. – Газетные вырезки пятидесятилетней давности, это всё, чем я располагаю на сегодняшний день. И, пожалуй, плюс к этому ещё несколько знакомств в государственных ведомствах, которые заинтриговали меня вашей персоной.
– Можете не раскрываться, – перебил его Дворецки, – в любом случае вы наживаете себе серьёзные проблемы.
– Я знаю, – сохраняя прежнее спокойствие, ответил Кляйн. – Тем не менее, именно я нахожусь здесь, прямо перед вами. И благодаря своей врождённой простоте, вновь сую свой длинный нос туда, куда не следует, надеясь вновь его вовремя убрать. Как, то и было всегда. Поэтому, профессор, ответьте, пожалуйста: если не вопросами импринтинга, то чем вы занимаетесь сегодня?
– Экспериментальной генетикой, молодой человек. Это куда более увлекательное занятие, чем психология и психиатрия. Хотя, стоит признаться, когда-то давно весьма увлечённый ими, я тоже кое-чего сумел добиться.
Тонни Кляйн подался всем телом вперёд в ожидании разъяснений.
Профессор встал, подошёл к кондиционеру и, выключив его, продолжил:
– Но, тем не менее, вы явно руководствуетесь изначально неверной информацией обо мне. Мои научные изыскания всегда, если и сопрягались с вышеупомянутыми вами направлениями, то лишь по мере необходимости, косвенно. Ибо мой путь был всегда и остаётся крайне индивидуальным, по настоящему обособленным, что навряд ли возможно напрямую соотнести с проблематикой здравоохранения, для которого как раз и свойственно задаваться вопросами в импринтинге. Для здравоохранительной медицины – да. А для моей… – по лицу Дворецки промелькнула иронично-загадочная ухмылка, – для моей медицины – нет. А это значит, прошу вас впредь не растрачивать собственные силы почём зря, в желании отыскать некие достоверные документы на данный счёт. Поверьте, если и существуют таковые, то хранятся они в местах совершенно недоступных для вас. Но, а если ослушаетесь и всё-таки вознамеритесь, то просто погибнете. Что, однозначно.
– Прошу не беспокоится за меня, господин профессор. Я и на этот раз постараюсь не наделать глупостей. Если можно, хотя бы вкратце…
– Нет, воистину, по своей природе человек скорее глуп, чем умён. В то время как мудрость ему совершенно не ведома! – тихо проговорил Дворецки. – Ну, что ж, извольте. Постараюсь максимально быть доступным в своих пояснениях. Скажем, представьте, что вас с рождения воспитывают как девочку, лишив образовательных моментов и общения с внешним миром. Более того, вы помещены в питомник с приматами.
– Бред, – резко побледнев, проговорил Кляйн.
– От чего же? – профессор окинул его холодным взглядом. – Нет ничего невозможного. И вы однажды убедитесь в правдивости моих слов. Равно как и в том, что подобный вариант не является уж столь неординарным. Существуют куда более исключительные, более прикладные и практические, но рассказывать вам о них теперь не имеет смысла. Знайте, что вы уже подписали себе смертный приговор, явившись ко мне. Только не подумайте, что именно я приведу его в исполнение. Нет, конечно же, нет. Гораздо интереснее будет узнать однажды, что вы собственноручно свернули себе шею на этом деле. И, кстати, так оно и случится. Услышанное сегодня вы уже не сможете забыть. Отныне и впредь оно будет преследовать вас повсюду, и никогда уже не оставит ваш разум в покое.
– Возможно, не спорю. Только это уже будет не вашими, а моими личными проблемами! – Тонни Кляйн резко перебил профессора, слегка поражённый той неприкрытой ненавистью, вдруг зазвучавшей в его голосе. – Я сам постараюсь тогда разобраться с ними. А сейчас, хотелось бы услышать от вас, господин Дворецки, ответ на мой последний вопрос. После чего я немедленно удалюсь.
Профессор вновь уселся в кресло и столь же неожиданно, сменив мрачный тон на прежний доброжелательный, произнёс:
– Хорошо, молодой человек, в данный момент я само внимание.
– Благодарю! Ответьте, пожалуйста, если вы меня не разыгрываете и всё услышанное мной сегодня от вас имело место быть в вашей научной практике, то, кто те…
– Тот материал, правильнее будет сказать, молодой человек! —не дал договорить ему Дворецки. – Так наиболее правильно вы сформулируете свою мысль. Тот научный материал, о котором вы изволили спросить, обитает в зоопарке, окружающем нас повсеместно!
Широким жестом руки прямо перед собой, профессор завершил свою фразу, словно ставя в её конце заключительную точку.
Глава 1
«Одному богу известно, каким местом он сотворил этот участок суши», – подумал Элоиз Кляйн, когда вертолёт завис над посадочной площадкой военной базы.
Как только он ступил на её территорию, время остановилось. По крайней мере, Элоиз так и не смог избавиться от этого ощущения все первые дни своего пребывания на ней. Воинская служба по месту распределения оказалась удивительно нудной штукой. Радовало только одно, что теперь он не испытывал прежнего, и вовсе изнуряющего нервного напряжения, которое не покидало его в учебке. Там жизнь била ключом, когда Элоиз даже не успевал опомниться, как пролетал очередной день и наступал новый.
Тогда он был благодарен судьбе, что родные и близкие не видят его, вскакивающего в шесть утра с казарменной койки и кувыркающегося среди собственного шмотья. За то, что не видят, как орёт на него сержант, а Элоиз спросонья судорожно пытается сообразить – толи ему бояться, толи подчиняться, а толи просто врезать по этой ненавистной сержантской роже. За то, что не видят озарённое счастьем лицо рядового Элоиза Кляйна, которому, наконец-то удалось в одно прекрасное утро напялить на себя форму за сорок пять секунд. Которому хватило двух недель, чтобы превратиться в «торпеду», умудряющуюся за пять минут отмывать мыльной пеной полы в расположении взвода. За то, что его друзьям, оставшимся на гражданке, вовсе неведомо о десяти минутах, выделенных сержантом на принятие пищи и о шестидесяти секундах на отправление естественных потребностей.
Тогда, он не смог бы объяснить своим друзьям, почему именно этот бытовой маразм воинской службы помог юному Элоизу Кляйну стать мужчиной. И даже более того, стать человеком, уверенным в своих силах – знающим цену каждой минуте собственной жизни.
Вне сомненья, родные-близкие испытали бы страх и возмущение, если бы узнали, как его больного с высокой температурой сержант вышвырнул из роты под проливной дождь, понуждая вместе со всеми сделать трёхкилометровый марш-бросок. Как Элоиз бежал и плакал, жалея себя, не забывая последними словами, что зарождались в самых тёмных закоулках его истерзанной души, проклинать сержанта. Тогда Элоизу казалось, что жуткая пневмония вгрызается в лёгкие, что завтрашний день будет для него последним. Но, вот и он, тот день наступил как всегда – по команде. И Элоиз, резво вскочив с койки уже через минуту стоял в строю.
Тогда, к своему глубокому удивлению, он почувствовал себя совершенно здоровым. В то время как Сержант, проходя вдоль строя, едва заметно улыбнулся, взглянув на него. И Элоиз вдруг понял, что этот человек владеет наукой, о существовании которой ему было ранее не известно. Эта наука была столь же древней, как и род человеческий. Она давала знания, позволяющие выжить в любой безвыходной ситуации, буквально, наполняя кровь свежими эмоциями и силами. Она обостряла инстинкты и заставляла обратить внимание на животное начало в твоём сердце – в твоей душе. А самое главное учила управлять зверем, живущим в каждом из нас.
Эта наука строилась из мелочей. Она являлась продуктом человеческих взаимоотношений, которые были естественны для первобытного стада, что помогло Элоизу сполна осознать, что быт, существующий за пределами учебки, мало естественен и есть ничто иное как изобретение людей, созданное всего лишь ради надуманного ими удобства. Что уже изначально весьма непрочно, как и любая искусственная поделка, когда достаточно лишь целеустремлённого усилия, дабы она рухнула подобно карточному домику. Тогда-то и пришло Элоизу понимание, что данной наукой способен овладеть только сильнейший, к примеру, ну да… такой, как он.
Тогда-то и проникся Элоиз к сержанту чувством глубокой благодарности, зная теперь наверняка насколько наивными выглядели бы страх и возмущение друзей, вдруг окажись они на его месте. Впрочем, чего просто не могло случится по определению. Ибо они слишком дорожили привычкой потреблять, если что, формируя необходимую для себя помощь не собственными руками, а в адвокатской конторе или же под убаюкивающее словоблудие психолога, свято веруя в незыблемость подобных гарантий. В отличие от друзей-знакомых Элоиз уже понимал, если что и дано человеку, то лишь единственное право – приобретать и терять.
Элоиз всеми силами пытался развивать в сознании праздность подобных рассуждений – их свежее новшество для себя, которое развлекало и успешно отвлекало от рутины происходящего вокруг, равно как и множество повседневных забот, что проходили тогда через его руки. Всё это помогало ему стойко переносить ожидание последнего дня своего пребывания в учебке.
И вот этот день настал, когда вертолёт завис над посадочной площадкой военной базы. А Элоиз, окинув взором с высоты птичьего полёта её плешивые холмы с редкими кустарниками, с иронией упомянул про непредсказуемость божьего творенья и решил, что теперь начинается самое интересное. Но, как выяснилось чуть позже, на этот раз он ошибся уже по-крупному. Ибо безумно напряжённая муштра шести месяцев в учебке сменились клинически монотонной службой в воинском гарнизоне. Где вовсе не присутствовало даже намёка на героизм и отвагу.
Хотя на первых порах кое-что всё-таки развлекало Элоиза, то были новые знакомства. Одно из них, с Джерри Коном, стало наиболее примечательным.
Однажды вечером Элоиз вошёл в уборную и заметил, как тот бреется, не сняв крышку с лезвия электробритвы. Закончив процедуру, Кон приблизил свою рябую физиономию к зеркалу весящему на стене, и провёл широченной ладонью по щеке. Поняв, что его рыжая щетина после бритья фантастическим образом не исчезла, а по-прежнему стелется от уха до уха, он весьма озадачился и возмущённо пробурчал:
– Какого хрена здесь нахрен происходит?
На его шее выступили багровые пятна и в этот момент Элоиз допустил чудовищную глупость, обратившись к нему с едва скрываемой иронией:
– Эй, парень! Мне кажется твоя бритва не в порядке!
Джерри Кон внимательно взглянул на Элоиза, затем на свою электробритву, пару раз столь же задумчиво щёлкнул по её крышке указательным пальцем. И догадавшись в чём дело, всё с тем же по-философски невозмутимым видом вновь перевёл свой взгляд на улыбающегося от уха до уха Элоиза, не спеша приблизился к нему вплотную и тихо произнёс:
– Это ты сейчас будешь не в порядке, умник!
Такой могучей оплеухи Элоиз никогда ранее не получал. После неё он пришёл в себя только под утро. Рядом с его койкой стоял Эдди Гаубе, и разглядывая опухшее ухо, а заодно и совершенно заплывший левый глаз Элоиза, ржал подобно мерину. Он же и объяснил, что бог наделил Джерри Кона всего лишь двумя качествами – удивительной тупостью и столь же незаурядной силой. А также пояснил, что Джерри Кон бреется подобным образом всегда. И что только ему взводный позволяет один раз в неделю бывать в парикмахерской посёлка, расположенного невдалеке от базы. Таким образом, Элоиз познакомился с Джерри Коном и Эдди Гаубе. Со вторым ему достаточно быстро удалось найти общий язык и уже вскоре они по-приятельски относились друг к другу.
***
В субботу Элоиз получил свою первую увольнительную и сразу же отправился вместе с Гаубе в посёлок, там находилась пара замызганных кабаков. В одном из них приятели решили за рюмкой-другой закрепить свою дружбу. Эдди слегка перестарался на этом поприще и ближе к вечеру уже не порывался подняться из-за столика, больше молчал, лишь изредка бросая мрачный взгляд на посетителей заведения. Элоиз не навязывался к нему с беседой, став после знакомства с Джерри Коном более осторожным в общении. Он не спеша попивал пиво из большой деревянной кружки и курил одну сигарету за другой, думая о чём-то своём.
– Эй, ты, заткнись! – Гаубе, опершись локтем в салат, попытался встать. На аккуратной низенькой сцене девица усиленно плакалась в микрофон. Кто кого обманул в злополучной любовной истории понять было невозможно. Муторным угаром висела цветная поволока дыма, а девица, спотыкаясь о шнуры, путала куплеты.
– Оставь её, – Элоиз усадил Гаубе в кресло.
– Иди к чёрту! – Гаубе неуверенно взял кружку.
– Эдди, у тебя рукав в салате, – Элоиз протянул ему салфетку.
– Я же сказал, иди к чёрту!
– Вообще-то, могу и уйти, но тогда я для тебя не Элоиз.
– Постой! – Гаубе подался вперёд. – Извини, я, кажется, перебрал.
Девица, разделавшись с песенкой, забалансировала меж столиков в дальний угол кабака. Гаубе проводил её тяжёлым взглядом.
– Таких над судном рожать надо, – выдавил зло.
– Похоже, твой армейский контракт это попытка слинять в дальнюю глушь от безответной любви?
– Угу, а у тебя разве нет?
Элоиз ухмыльнулся:
– Извини, но я не дурак, чтобы из-за бабы влезать в оляпистую шкуру и подкованные боты.
– А я дурак, как видишь, – Гаубе пьяно всхлипнул. – Кто мог знать, что эта дыра хуже, чем дырявая любовь!
Бармен, взбалтывая коктейль, искоса поглядывал на Элоиза и Гаубе. Ради любопытства прислушивался к их разговору.
– У-у-у, рожа! Три года одни и те же лысины, носы и уши. Дорогой Элоиз, поверь мне – всё это не лучше преждевременной женитьбы. Сколько тебе осталось?
– Пятьсот тридцать восемь дней, не больше и не меньше.
– Ну-ну! – Гаубе ухмыльнулся. – В четверг марш-бросок по «тундре». Это за холмами. Не был там?
– Нет.
– Очень полезное место, особенно для здоровья. Земля морщиниста и суха точно кожа на руках старой, выжившей из ума шимпанзе. Ни травинки, ни лужицы кругом – пыль да щебень. И так с десяток километров, – Гаубе сплюнул. – А лейтенант, скотина, на джипе рассекает. Да ещё и орёт: «Задницу подтяни!» – Гаубе, подражая лейтенанту, шмыгнул носом, сплюнул сквозь зубы и довольный рассмеялся. – Слушай, Элоиз, а ты какого дьявола сюда притащился? – он огляделся по сторонам, будто собрался услышать самую сокровенную тайну на свете.
Элоиза удивила фамильярность Гаубе, которую он раньше за ним не замечал.
– Все гораздо проще, Эдди. Отец служил, брат тоже в Морфлоте поплавал, он теперь репортёр в Центральной. Пришла и моя очередь. Думаю, что армия необходима для каждого мужчины.
– А-а-а… вижу, что это ты дурак, а не я! – Гаубе разочарованно откинулся в кресле.
К ним подошёл Джерри Кон. Он упёрся кулачищами в край столика, рыжие волоски на его пальцах раздражали.
– Тебя искал майор из штаба, – наморщился, вспоминая. – Ну, этот самый, как его…
– Зачем? – в голосе Элоиза мелькнула неприязнь.
– Спроси у него, – Джерри уселся в свободное кресло.
– Давно?
– Около шести.
«Какой же ты всё-таки идиот», – подумал Элоиз.
– Раньше не мог, – Кон выставил руку, показывая на кисти большую ссадину, – подрался там с одним. У дурашки теперь ни нос, а мазня промеж глаз…
– Мне пора, – буркнул Гаубе, не дослушав его. Он выбрался из-за столика и направился к выходу.
Элоиз последовал за ним.
– У-у-у, рожа, так бы и вмазал! – зло проворчал Эдди, переступая порог заведения.
Они вышли из бара, уже стемнело. Невдалеке на сумрачных контурах холма высвечивалась редкими огнями база. В посёлке было безлюдно. Многие уехали в город, там было веселее на выходных.
– Счастливо, Эдди, – Элоиз по-приятельски хлопнул Гаубе по плечу. – Надо узнать, зачем меня вызвал майор.
– Может всё-таки зайдёшь со мной к Хенку? – спросил Эдди, зная наперёд ответ Элоиза, оттого и закуривая с недовольным видом сигарету. – У него сегодня креветки!
– Нет, дружище, не могу. Дело известное, штабные просто так разыскивать не станут, надо идти.
