Псарь крупно задрожал.
– Отвечай, – велел Брониимир.
– Я не знаю! – прокричал псарь.
– Так стоит это проверить. Если твои псы не могут найти след в воде, отправляйся сам и поищи!
– Нет! Нет… – взмолился псарь.
Князь задрал голову и сощурил глаза:
– Говорят, смерть в воде и земле закрывает для людей Чертоги Вечности.
– Нет, прошу, – поднял голову псарь.
– Нет? Ты хочешь с воеводой, посмотреть сверху, может, оттуда видать следы?
Псарь смолк и сел сложился, склонив голову к коленям.
– Привяжите его к телеге, путь идёт, разведывает дно! – приказал князь.
Слуги быстро стащили псаря и привязали за руки к небольшой телеге. Один мужик шёл впереди, расчищая дорогу, следом медленно двинулась кобылка, тянущая телегу и осуждённого. Псарь шёл молча, опустив голову, не рыдал и не молил о пощаде. Он сам выбрал лёгкую бесчестную смерть.
Слуга расталкивал народ:
– С дороги!
Псарь изредка затравленно озирался, скользил затравленным взглядом по лицам людей, на мгновение он уставился на Волка и снова опустил глаза.
– Чего, Щенок, боязно? – прошуршал знакомый голос.
Волк оглянулся и увидел рядом с собой Косого. Он не удивлялся слежке, больше насторожило бы, коли подельники при этом не выдавали себя.
– С чего взял? – спросил Влаксан.
– Да, вижу, приоделся, – усмехнулся Косой.
Удар в колокол снова привлёк толпу.
– Что ж… Коль ушёл наш псарь искать следы на дне реки, – проговорил князь, – Теперь княжья псарня осиротела… Может, кто из моего славного города желает занять его место? Есть ли, кто разумеет в этом деле? – спросил Брониимир.
– Я!
Решение было мгновенным. Раз не выходит залечь на дно или бежать, нужно прятаться на виду. Если Любомир продолжит трепать языком, то скоро Волка будут узнавать на каждой улице. Косой и Птах неустанно следят за ним, князь продолжает обшаривать каждый угол в городе, кроме своего двора.
– Чавой?! – заорал Косой.
– Я хочу быть княжьим псарём! – прокричал Волк ещё раз.
– Кто это сказал? – наклонился вперёд князь. Его воодушевил доброволец. Никто не ожидал, что кто-то по своей воле пойдёт к Брониимиру.
– Сдурел что ли, Щенок? – ударил его в плечо Косой.
Волк распихивал людей, стараясь добраться до княжей телеги. Косой что было сил тянул его назад.
– Разойдитесь же вы! – прокричал князь, – пустите человека. Что ж, как дурни, стоите?
Толпа расступилась, Косой отпустил его, быстро скрываясь за спинами гратичей. Волк вышел к телеге, поправляя кожаный ворот: кто знает, откуда глядит Птах.
– Назовись. Кто ты? Откуда? – велел Брониимир.
– Моё имя Влаксан, я из Награя.
– Замечательно, Влаксан. Что же? Ты умеешь натаскивать псов?
– Да. Мой отец был охотник, выучил меня сему делу.
– Что ж… Волчий Сын из Награя, вставай к моим людям, будешь княжьим псарём.
Толпа затихла. А что дальше… Плевать, что дальше. Главное, что ни Косой, ни Птах, ни Бык не решатся напасть на людей княжьего двора.
Волка проводили ко двору. К удивлению, прежде его повели в баню для черни, а уж после выдали кнут и ключи от клетей.
Псарня при дворе нехитрая: большой выгул, сарай да клетка в углу, под навесом от непогоды.
Ключник зло глянул на Волка:
– Гляди, не вздумай соваться никуда с Чёрного двора. Увижу, что по княжескому саду или ещё где шаришься – плетей отведаешь! Спать прибейся в черновой избе, где-нибудь. И гляди, чтоб на псарне порядок был. Не то князь серчает.
Княжеская свора оказалась добро натаскана: точно дикие, готовы кинуться на чужака, но кнут псы знали хорошо, и сразу послушно жались к стене.
Солнце уже закатилось, когда Волк закончил с первым днём. Вроде нехитро: покормить свору, да прибрать за ней загон. А первый раз оказалось не таким и простым занятием.
Волк забрался на крышу загона. Между сараев нашлась чудесная тёмная ниша, как раз для него. Стоило только вытянуться на колкой соломе, как по крышам зашуршали знакомые лёгкие шаги. Птах притаился под чердаком черновой избы:
– Бык в бешенстве! – зашипел он, – если ты что-то удумал, Щенок, то будь добр объявить нам. Ты подставляешь всех нас!
– Нас? – лениво спросил Влаксан.
– Да! Нас всех.
– Я больше не с вами. Передай это Быку.
– Что? – пискнул Птах, – Совесть заела? Так сразу бы и жался к стенке, как Инг! Прикидывался гоголем! Прав был Косой…
Волк схватил Птаха за ногу и сдёрнул к себе, вынимая поясной нож:
– Теперь слушай меня ты, – прижимая приятеля к стене, прошипел он. – Ещё раз вздумаешь угрожать – я с тебя шкуру сниму, вот этим вот ножом, – провёл лезвием по шее Птаха Влаксан. – Я понятно объяснил?
– А коли я тебе сейчас в сердце нож воткну? – пропищал Птах.
– Тогда вы даже сбежать не успеете. Думаешь, князь оставит это? У него украли сына, а теперь в его дворе слуг режут. Он носом землю рыть заставит, пока каждого из вас не найдёт, и тогда ты очень пожалеешь, что не я тебе горло вскрыл. Понял, умник?
Птах кивнул.
– Свободен, – вытянулся на крыше Волк.
Птах тихо верещал, бегал кругами, по крыше, но на угрозы переходить не решался. Поняв, что Волк его и вовсе перестал слушать, смирился и ушёл.
16
В княжьем саду покоилась безмятежная тишина. Когда княгиня выходила на прогулку, оттуда доносились звуки музыки и нежные напевы гусляров, девичий смех или пение княжьих девок, в остальное время только ветер шуршал листвой.
То ли дело Чёрный двор. Здесь кипела жизнь.
На Чёрном дворе жизнь неслась, что горный ключ: ещё до рассвета бабы выходили к колодцу. Дети бежали кормить птицу, кто постарше торопились к хлевам, чтоб вывести скотину. Чуть позже, отзавтракав, разбредались по мастерским мужики. Молоты и топоры заполняли звоном утро, босоногие дети суетливо носились через весь двор, на посылках у старших. Чёрные девки то и дело бегали за водой, дровами, хворостом, посудой или в погреба.
У колодца стояла небольшая скамья и стол, под которым прорыли сточную канаву. Здесь мыли посуду и тут же, на столе застирывали детскую одежду. С кухни над двором стелился ароматный сизый дым.
Иногда через двор проходили и городские дружинники. В отличие от постоянной теремной дружины, они не носили красные кафтаны, но одеты все были справно, не оборванцы. Одни важно задирали носы, другие весело приветствовали детишек, останавливались, чтоб перекинуться с ними парой слов, были и такие, что по пути умудрялись позаигрывать с какой-нибудь молодичкой. Дружинников при дворе уважали и любили. Девки предлагали им свои нехитрые угощения, а дети радостно бежали встречать их у ворот и провожали к оружейному двору.
Всё смолкло неожиданно. Волк даже не сообразил, отчего все притаились. Двор точно замер: дети быстро загнали птицу прямо в избы и попрятались сами. Затихали песни, брань и смех. На Чёрное крыльцо вышел Брониимир и застыл, облокотившись на высокие деревянные перила. Он не сводил взгляда с Чёрных ворот. Волк прекратил мести и приник к стене.
Ворота шумно отворились, и трое мужиков завели молодую ухоженную кобылку, запряжённую в небольшую телегу. Брониимир оживился, когда лошадушка замерла возле крыльца. Мужики ворочили в телеге мокрый свёрток.
Князь удовлетворённо кивнул и, бегло глянув на двор, рукой подозвал Волка:
– Псарь, поди сюда.
Волк отставил метлу и подошёл к крыльцу.
– Да, князь, – отвесил сердечный поклон.
– Видел ли ты, псарь, что бывает, если ослушаться князя? – тихо спросил Брониимир.
– Да, государь.
– Надеюсь, ты оправдаешь оказанную честь, – кивнул Брониимир. – Однако я хочу, чтоб ты лучше усвоил, что ждёт тебя, если вздумаешь перечить. Видишь вон ту рогатину?
Князь указал на крупный раздвоенный столб, который мужики заваливали на телегу.
– Да.
– Сейчас мои люди воткнут её на площади, и ты привяжешь к ней псаря, что не смог найти моего сына. Пусть повисит там, пока не найдётся княжич! Заодно и другим наука, что я сделаю с каждым, кого заподозрю в заговоре.
– Ступай же, – велел Брониимир.
Волк забрался в телегу. Слуги, уже на ходу, запрыгнули следом и, точно бревно, отталкивали от себя ногами замотанного в тряпьё покойника.
Звонко стуча подковами, кобылка потрусила к площади. Покойник лежал у самых ног, под ним уже натекла смрадная лужа. Видать, много воды набрал в себя утопленник. Волк отпихнул мертвеца босой ногой и сел ближе к краю.
– Что, псарь, не любо тебе с покойным предшественником в телеге кататься?
– Да кому охота-то будет? – проворчал один из слуг, тот, что моложе, примерно ровесник Волку, рыжий, как солома, и рябой. Второй, старый с белой бородой и плешью на макушке.
Молодой добродушно улыбался, глядя на Волка:
– Ничего! Сейчас управимся и в баньку.
– Ага. Прямо быстро так и управимся, – проворчал старик. – Коль духи благоволят, к закату воротимся.
– Ты главное споро делай, быстрее и ко двору поедем, – улыбнулся Рыжий. – Тебя как звать-то, псарь? Я Тишка, а это – батя мой, Гером.
– Зовите Волком.
– Эх! Вот имя-то! Бать, слыхал? Вот как сына надо называть! А то Тишка…
– Ты отца-то не учи! – рявкнул Гером, отвешивая сыну звонкий подзатыльник. Тишка замолчал, и только глаза его задорно блестели, выдавая сдерживаемый смех.
На площади Тишка и Гером быстро вбили в землю рогатину и приколотили опоры.
– Твой черёд, псарь, – разматывая тряпьё, объявил старик.
Волк глянул на покойника: тело его разбухло, в волосах и бороде застряла тина, кожа стала сине-серой, и смрадный дух разложения окутал мёртвого.
Дышать стало тяжело. Влаксан закашлялся, борясь с подступающей рвотой.
– А ты думал, пышки жрать нанялся? – сострадающе протянул Гером.
– Держи верёвку, – Тишка кинул моток конопляной верёвки, – лучше не мнись, он сам-то на рогатину не заберётся.
На шее, запястьях и щиколотках покойного остались тугие верёвки, за них Волк и оттащил тело к рогатине. А вот подвесить оказалось куда сложнее. Казнённый псарь при жизни-то был не мал, а расслабленный, набравший в себя воды, стал неподъёмный. Покойник то и дело падал, приходилось брать его скользкое набухшее тело под руки и подтаскивать к рогатине. Из него постоянно сочилась мерзкая жижа, воняющая тиной и гнилью.
– Может, подмогнёте? – устав от бесконечных пустых попыток, спросил Волк мужиков, наблюдавших с телеги.
– Не велено. Князь строго указал, что делать должен ты один, – подал плечами Тишка. – Поди, глядит со стены, да радуется. Мне до плетей охоты мало.
– Мать! – выругался Волк, привязывая верёвку к покойнику.
Насилу затащив утопленника на рогатину, кое-как закрепил его, моля духов, чтоб верёвка не лопнула. Слизь и вода не давали нормально затянуть узлы, то и дело выскальзывая из рук и петель.
Наконец, Волк обессиленно сел у рогатины. Взмокший, уставший, в грязной одежде, пропитавшийся вонючей жижей и потом, он уже не замечал смрада, сидел в луже, прижавшись к столбу, и утирал грязным рукавом лоб. Солнце закатилось, а Тишка с отцом тихо дремали, сидя в телеге. Покойник, точно пугало, высился над головой.
