– Угробишь старуху.
– Что ты, Настенька, она сама кого угодно угробит. Железная теща.
– Слушай, Жора, бери в одну руку свою канистру, в другую – Нинку, и пойдем к нам.
– А удобно?
– Время еще непозднее. Посидим, песни попоем.
– За песнями – хоть на край света. Сейчас зазнобу переодену – и вперед.
До края света они дошли за пятнадцать минут, могли бы и быстрее, но Нинка в дороге раскапризничалась, надумала убегать, и Жорке пришлось ловить ее и уговаривать.
Дома, усадив гостей, Настя вызвала сестру на улицу.
– Слушай, у них целая канистра спирта. Ты же говорила, что дом собираешься ремонтировать, теперь будет чем рабочих угостить.
– Водки на ремонт не напасешься, это уж точно.
– И я про то. Так что пусть Жорка с подругой здесь ночевать останутся. Койку не продавят.
– Пусть остаются. А канистра-то полная?
– Почти.
– Ну, так отлить надо.
– Успеется, вечер долгий.
Места для ночлега хватило всем, расщедрившаяся Людмила готова была выделить каждому по отдельной комнате, даже Андрею, но он промямлил о каких-то срочных делах в гостинице и ушел еще засветло. Может, подумал, что с него снова потребуют деньги, а денег в конце командировки не бывает; может, спасался от новых розыгрышей Насти – уточнять она не стала, пожалела.
7
Нинка убежала чуть свет, а Жорке спешить некуда. Он всем доволен, аж морда лоснится от блаженства. По дому ходит, как по собственному – мало того, что никого не стесняется, но и не стесняет никого.
– Первый раз по-людски с Нинкой переспал. Зря смеетесь. Вы представить себе не можете эту шехерезаду: только приляжешь – бабка поднимается и в крик. Приходится вставать и снова к столу. Наливаю ей стопаря, укладываю баиньки, дождусь пока захрапит, и возвращаюсь к Нинке под бочок. Лежим, дышать боимся… и все равно, только дело до горячего доходит, храп прекращается. Голову поднимаешь, а она уже к выключателю ковыляет.
– Совсем совесть потеряла, – возмущается Людмила.
– Я-то ее по-человечески понимаю, а Нинка вот извелась совсем, оттого, наверное, и худая такая.
– И понимать нечего, – наседает Людмила.
– Ну, почему же, каждая мать мечтает выдать дочку замуж. Я бы и сам на Нинке женился, да боюсь, посадят за многоженство. Если б был я турецкий султан – другое дело.
– И султанша бы у нас появилась…
Людмила вроде как ревнует. Для Нинки приличного слова найти не может, а вокруг Жорки словно наседка. И рассольчику ему с утра из погреба, и к холеной своей редисочке в огород вывела. Стоят у грядки, шушукаются, секреты заводят. А когда провожала – аж на дорогу выползла.
– Чего это ты вокруг него вьешься? – спрашивает Настя.
– Да мужик больно хорош. Жалко, что стиральной доске достался.
– Отбить, что ли, надумала?
– Чего болтаешь-то, – пугается Людмила, – с ума сошла? Я ему сдобную кралю устрою, век будет благодарить.
– Других забот у тебя нет.
– А ты думаешь, с плохоньким литром, который после вчерашней гулянки остался, можно избу отремонтировать?
– Вот оно что. А вдруг он крале не понравится? – О том, что в канистре должно было остаться гораздо больше, чем литр, Настя не напоминает – пусть хитрит. – Вдруг ей рыжие не по вкусу?
– Как это – не понравится? Здоровый мужик с дармовой выпивкой.
– Мало ли их с дармовой выпивкой.
– У нас немного, – не без намека отчеканила. – И отдельная комната на ночь – это разве не в счет? Ты пойди поищи для этого дела комнатку.
Крыть нечем. Для игры в подкидного – козыри самые надежные. О существовании других игр Людмила не догадывается, зато здесь считает себя мастерицей.
Краля появляется на следующий вечер. Настя приходит из магазина и застает их с Людмилой за чаем. Сидит кралечка, воркует, а нормальным голосом двух слов связать не может и чуть ли не половину букв с трудом выговаривает. Головка с кулачок, волосики, что цыплячий пух. И только потом, когда она приподнимает с табуретки свое сокровище, Настя угадывает, чем новая краля собирается оттеснить Нинку.
А Жорке что, он не привереда, ему без разницы.
– Неужели ты себе приличную девку найти не можешь? – спрашивает Настя утром, с глазу на глаз – не дай бог, сестра услышит, как хают ее товар.
– А этим куда деваться? Им тоже ласки хочется.
Не понимает ее Жорка. Редкостный мужик. Стоит перед ним Настя, разомлевшая спросонья, а спросонья она еще соблазнительнее, об этом ей многие говорили, стоит перед ним избалованное дитя природы в халате, наброшенном на голое тело, а ему хоть бы что. Морду, конечно, не воротит – балагурит, смеется, но жадности в глазах нет. Языку можно приказать говорить что следует и руки утихомирить можно, а с глазами так просто не управишься, глаза всегда выдают. А этим синим – никаких забот. Непривычно такое Насте и немного обидно, и очень даже любопытно. А любопытной Варваре на базаре… в том-то и дело.
И на Любаху глаз не загорелся. А ей всего двадцать. Не подействовало. Чужого не надо. Удивительный мужик. И какой все-таки рыжий! В жарках, наверное, нашли, а не в капусте.
Любаха вернулась из деревни как раз в тот момент, когда Людмила устраивала на ночлег Жорку с новой кралей. Не помешала, но все-таки лишний свидетель мог бы спугнуть, окажись бабенка поприличнее. А этой девчонка не помеха, она бы и ее Виталия не постеснялась.
Виталий приходит на другой день, но встречают его неласково, на двери пока не указывают и к чаю зовут, и тут же говорят, что гости замучили, отдохнуть в собственном доме нельзя.
– Ты что-то переменилась к нему? – спрашивает Настя.
– Ходит, ходит, а толку, что с козла молока, – ворчит Людмила. – Пудрит девке мозги за здорово живешь, а я ему за это улыбаться должна.
– Он сам хорошо улыбается.
– Что мне его улыбки на зиму солить или в погреб складывать посоветуешь?
В погреб она складывала подарки любимого Жорочки. За кралю он пожаловал трехлитровую банку. Правда, на следующее свидание заявился с бутылкой водки в кармане. Принес только для стола. Может, посчитал, что краля с косой саженью в бедре не стоит второй трехлитровки, может, не подвернулось случая достать спирта. Людмила не допытывается, находит более тонкий подход – обещает новую подружку.
– Такую шалунью приведу, за которую тремя литрами не отделаешься.
– Веди, а за мной не заржавеет.
И приводит. Если сравнивать ее с той, курдючной овцой, новая – писаная красавица. У Жорки никаких претензий. Недовольна сама Людмила, – девчонка, на ее взгляд, плохо себя ведет, слишком похабно: после второй рюмки за пазуху к Жорке лезет, целует на виду у всех.
– Последний стыд потеряла.
– Для того и приглашала, – удивляется Настя.
– Так не при людях же. Под рубаху к нему полезла. Все равно у мужика там ничего нет. Зачем тогда шарить?
– Захотелось, вот и залезла.
– А если захотелось, для этого отдельная комнатка предназначена.
Не понравилась и получила отставку. Излишней прытью напугала. Такая быстро разнюхает, что к чему, и своей доли потребует, а Людмиле компаньонки не нужны. Ей проще новую девицу подыскать. За новую и лишнюю банку потребовать не стыдно.
Жорка против новой не возражает. Дают – бери, бьют – беги. Почему Андрей носа не кажет? – спрашивает у него Настя.
– Командировка кончилась, четыре дня как отчалил. Может, передать что-нибудь надо?
– Передай привет, больше вроде нечего.
– Постой, постой, – настораживается Людмила. – Ты разве тоже намылился?
– Начальство требует.
– И когда вернешься?
– Кто его знает. Когда вызовут.
На Людмилу находит грусть. Некстати это прощание. Система только отладилась, притерлась едва, самое время набирать обороты, и вдруг – вынужденная остановка.
– Как же мы без тебя? Меня девки живьем съедят. Я стольким наобещала, – на ходу сочиняет Людмила.
– Ничего, пусть потомятся. Приеду – спелее будут.
– Когда приедешь-то?
– Может, через месяц, может, в конце года.
– К концу года я тебе новых найду. А ты бы, если такой добрый, взял бы и подыскал себе сменщика.
Людмила прет напролом, считает, что с Жоркой можно по-родственному. Опасаясь, как бы сестра не наговорила лишнего, Настя спрашивает:
– Слушай, Жора, если не секрет, как ты ухитряешься добывать спирт? Насколько я помню, ты не кладовщик, неужели большой начальник?
– Не начальник я, Настенька, я вроде врача-рентгенолога, только для железок, но дело в другом – я слово петушиное знаю.
– Теперь за слово не больно-то расщедрятся.
– Слова, Людмила Батьковна, разные бывают, и не каждый умеет волшебное слово шепнуть. Андрея с Виталиком взять – много разных слов знают, а за спиртом ко мне идут.
– Виталик – размазня.
– Зачем же так, Людмила Батьковна, парень толковый, но для добычи другие способности нужны. А знаете, как местные работяги спирт добывают?
– Знаю наших алкашей. Выудил червонец у бабы и – на добычу.
– Не всегда. Есть и похитрее дельцы. Заливают, к примеру, цистерну. Залили, шланг повесили, цистерна поехала, начальство потопало. И тогда заливщик снимает шланг, опускает в ведро, и в ведре появляется то, что можно перелить в банку.
– А откуда берется?
– Из шланга. Когда вешают, ему дают провиснуть. В прогибе и скапливается.
– И что они с ним делают, со спиртом?
– Ну ты, Людмила Батьковна, как маленькая. Неужели не знаешь, что делают со спиртом?
– Знаю. Насмотрелась на таких за свою жизнь. Ты приведи самостоятельного, вроде тебя.
– Второго такого рыжего во всей Сибири не найдешь.
– Необязательно рыжего, – сердится Людмила. – Мне, что лысый, что кудрявый, лишь бы к спирту поближе. А кралечками я всегда обеспечу, сам убедился – зря трепаться не буду. Девушки у меня все чистенькие, с гарантией: две с хлебозавода, из детского сада одна, потом еще медсестра не против, все через три месяца в больнице проверяются, у каждой справка на руках.
– Убедила, Людмила Батьковна.
– Только смотри, чтобы солидные мужики были. Местных алкашей и в чушкины ясли не пущу.
На прощание Людмила еще раз напоминает требования к будущим клиентам, но к солидности прибавляет еще одно условие – молчаливость.
8
Жорка уехал, и в доме стало совсем скучно.
После ужина Людмила убирает со стола и достает распухшую колоду линялых карт. Любаха, из уважения к хозяйке, присаживается рядом. Настя отказывается. Играть в карты без мужчин – все равно, что пить в одиночку, неинтересно ей. Из Любахи партнерша тоже неважная. Не тем голова у девки забита. Тоскует о своем Виталике. В письме бы тоску облегчить, да адреса не оставил. Обещал через месяц приехать, так в месяце-то тридцать дней и тридцать ночей – со счета собьешься.
Людмила каждый день ждет гостей, обещанных Жоркой, а гости не идут.
– Натрепался, рыжий.
– Он тебе ничего и не обещал.
