– Давай пятьдесят рублей и пошли.
Говорит, а сама во все глаза на клиента, и самым краешком, на всякий случай, на окна в комнате сестры, не горит ли свет? Интересно наблюдать за растерянным мужчиной. А рассмеяться и свести все к шутке она всегда успеет.
– Пятьдесят? – переспрашивает Андрей.
– А ты думал – пять?
– Я ничего не думал.
– А ты подумай, только недолго. А то и я думать начну.
– У меня с собой всего сорок два рубля.
Видно, что слова срываются помимо его воли. Голосок такой несчастный, что хоть самой плачь от жалости. Но она смеется, и с удовольствием, от души. Она и вспомнить не может, когда еще так безудержно смеялась.
– Что же делать, давай сорок два. Или жалко?
– Я это добро никогда не жалел.
– Тогда давай.
Червонцы у него лежали в бумажнике, а рубли ищет по карманам, две линялые бумажки с надорванными краями.
– Слава богу, что не мелочью.
Жестковато немного, а что делать, и она тоже рискует, и она открыта для удара. Настя кладет деньги в карман и направляется к дому.
Андрей стоит у калитки.
– Пойдем, что же ты?
Она пропускает его вперед, идет следом. Походка у Андрея пугливая, недоверчивая, ожидающая подножки или удара. Пусть понервничает. В сенях Настя берет его за руку и ведет в свою комнату. Еще днем она видела в доме радиолу, но не перетаскивать же ее среди ночи, а музыка не помешала бы – негромкая, на полушепоте. Пьяная Людмила все равно ничего не услышит. В комнате Андрей смелеет, проходит к кровати и садится – молодец; не стоять же возле двери. Настя и сама рядышком присядет, она и обнимет его, и поцелует, но не крепко, крепче – немного погодя, им некуда торопиться, сначала она разведет его руки и отбежит к двери. Не затем, чтобы выключить свет – нельзя же и без музыки, и в темноте. Ей очень хочется станцевать для него, он и не подозревает, как легко она танцует, такого танца он еще не видел. Туфли, конечно, придется сбросить, чтобы не разбудить старшую сестру, такие танцы не для ее нервной системы, но не только поэтому, если честно, Насте хочется, чтобы он увидел, какие ровные пальчики у нее на ногах. Пальчики у нее изумительные, но колени еще лучше. Точеные колени, пока она кружится, он может ими любоваться, как мимолетным видением. Потом у него будет время их рассмотреть. А сначала она обнажит плечи, прикрытые материей, они все-таки не так соблазнительны. Кофточку можно снять, не прекращая танца, снять и бросить рядом с ним на кровать, даже не бросить, а уронить, проплывая мимо. Живописные плечи и белье, достойное этих плеч, вряд ли он видел подобное и уж точно никогда не прикасался к нему, а теперь может дотронуться, немного терпения, и она небрежно освободится от него, не нарушая танца, потом небрежно уронит на колени своего повелителя, но не все скопом, мужчина должен быть терпелив, сначала упадет сорочка. Теперь он может оценить, насколько щедра была к ней природа, но когда тело лишится последних мешающих его свободе тряпочек, оно станет еще прекраснее. Жаль, что голова слегка закружилась и надо присесть. Только на минуточку и, конечно, рядом со своим повелителем. Только зачем он торопится? Это недостойно его. Ни к чему хозяину воровская суетливость. Еще немного, и все будет хорошо. Голова перестала кружиться, и она снова может танцевать. Неужели не нравится танец? Еще два или три круга и к ногам победителя упадет самая интимная вещь ее туалета. Ее можно поднять, не надо стесняться, притворство не идет мужчине – если хочется, надо поднять и положить к остальному белью, но можно и подержать в руках, пока не кончится танец. И совсем необязательно раздеваться самому – для этого существует женщина. Еще немного терпения – и она освободит его от ненужной одежды. Сначала она снимет с него пиджак. Жалко, что в комнате нет стула… она не бросит его на пол, она повесит его на гвоздь, пусть повисит на гвозде. Теперь надо снять галстук. Он не умеет завязывать узел? Не стоит печалиться – она не допустит, чтобы утром он уходил без галстука. Теперь рубашка… Но сначала можно поцеловаться. Не желает ли он поцеловать вот здесь? Крепче.
Голый по пояс Андрей отталкивает Настю и падает лицом в подушку.
– Все! – рычит он.
– Что все, миленький? – Настя присаживается рядом и гладит его по спине.
– Уйди!
– Ах, вот оно что, это бывает; не переживай.
– Уйди!
– Уйду, мой хороший, но прости – сдачи в этом деле не бывает.
Издевка срывается, как пощечина, хлесткая, со всего плеча.
Андрей молча натягивает, рубаху, сует скомканный галстук в карман пиджака. Лицо словно у ребенка перед слезами. Хотелось проучить, чтобы не важничал, не болтал лишнего. И проучила, а теперь и самой жалко.
– Ну, что ты, право, как маленький?
Андрей не отвечает.
– Присядь, успокойся, и все будет нормально.
Чтобы не встречаться с ней глазами, он старается держаться спиной к ней. Она подкрадывается на цыпочках, сжимает ладонями его голову и пробует повернуть к себе. Но Андрей уже не верит ей.
Не накинув халата, Настя идет проводить его и закрыть двери. Она останавливается на крыльце. Он, сутулясь, вышагивает к калитке. Ну и пусть катится, невелика потеря…
6
В маленьком городе случайных встреч почти не бывает, и не хочешь, да встретишь, а если хочешь – тем более.
К приходу Людмилы Настя решила прогуляться по магазинам, взять что-нибудь к столу, чтобы не чувствовать себя нахлебницей.
Промтоварный магазин ее ничем не порадовал, а в продуктовом был Андрей. Он покупал сигареты. Увидев Настю, он отвернулся, но она сама подошла к нему.
– У воспитанных людей, между прочим, принято здороваться со знакомыми, – сказала вроде бы с некоторой обидой, но тут же примиряюще улыбнулась.
– Здравствуйте, Настя.
Не обращая внимания на сухость голоса и убегающий взгляд, Настя взяла его под руку и повела к выходу.
– А я вот решила посмотреть, не торгуют ли здесь медвежатиной. Раньше, помню, выбрасывали.
– Не знаю, не встречал.
На улице дождик. Настя раскрыла зонт и, чтобы на Андрея не капало, плотнее прижалась к его руке.
– По такой погоде не разгуляешься. Может, сходим в кино?
– С удовольствием бы, но меня ждут.
– Кто, женщина?
– Товарищ по работе.
– Виталик, что ли?
– Нет, Жора, из нашей лаборатории. Взяли на службе канистру спирта, он пошел к своей подруге, а я за куревом. Подлечиться надо.
– А меня пригласить ты стесняешься? Может, меня стыдно людям показать?
Она не выпрашивала комплименты и задавала глупые вопросы с единственной целью – защититься и, может быть, слегка подразнить Андрея, а он вдруг стушевался.
– С чего ты взяла? Просто там не совсем изысканная компания.
– Андрюшенька, милый. – Она чмокнула его в щеку. – Я же выросла на этой окраине, меня здесь ничем не удивишь.
Андрея поджидали в доме Нинки Тумановой. Дружбы с ней Настя не водила, но знала, учились в одной школе только Нинка на три класса впереди, тоже – безотцовщина, но из тихонь, вечно на школьных вечерах в углу скучала. Мать у нее работала проводницей. Когда Настя убегала с Анатолием, боялась, как бы не напороться в поезде на тетю Таню, но обошлось.
Скособоченная, хибарка Тумановых вросла в землю чуть ли не по окна. Именно с такой завалюхой сравнивала Настя свой дом, когда называла его родовым замком.
– Мы на полчасика, – предупредил Андрей.
– Не суетись, все равно не помешаете, – сказал рыжий мужик и, посмотрев на Нинку, засмеялся.
– Болтаешь много, – одернула Нинка.
Она почему-то нервничала. Едва кивнув гостям, сразу же замкнулась. Жорка усаживал их за стол, мыл для них рюмки, а хозяйка сидела, забившись в угол. Настю она не узнала, а когда вспомнила, не проявила ни интереса, ни радости. Раздраженность ее можно было принять и на свой счет, но шипела она только на Жорку. Этот кудрявый бугай успел до их прихода серьезно приложиться к стакану и балагурил, не замолкая. За некоторые шуточки его, действительно, стоило бы одернуть, но очень уж добродушна была его круглая физиономия с белыми бровями, а синие глаза – удивительно невинны. Хотя у его подруги могли быть свои счеты к этому невинному добродушию. Когда хохот Жорки набирал силу, она пихала его в бок острым локтем и показывала пальцем в сторону занавески, отделяющей кухню от комнаты.
– А что я могу поделать, если у меня голос такой?
– Разбудишь, она тебе покажет, что делать.
– Суровая у меня теща. А если ей дать законные права – даже мне представить страшно.
– Оборзела совсем.
– Милая моя Нинулечка, нельзя так о матери.
– Пожил бы ты с ней.
– Теща, как теща. У меня и хуже бывали. Эта хоть выпить со мной не отказывается.
– Потому и не отказывается, что у тебя спирту полно. Попробовал бы ты с пустыми руками сунуться.
– А зачем? Для тещеньки отравы не жалко. Канистра кончится, новую принесу.
– Ей хоть весь завод перетаскай, – не унималась Нинка. – Часа не прошло, как Жорка ей почти полный стакан выпоил. И думаете долго проспит? Как же. Попробуй пройди в комнату – сразу вскочит.
– И что бы не спалось под шум дождичка, – вздохнул Жорка.
– Тебе бы все хиханьки.
Пока они переругивались, Настя подсматривала за Андреем, видела, как он мрачнел, и гадала, что его сильнее угнетает – вчерашний конфуз или вид некрасивой, издерганной Нинки. Она была уверена, что запросись она домой и Андрей с радостью кинулся бы ее провожать. Но оставаться с ним вдвоем ей пока не хотелось, не было вчерашнего куража.
А Жорка тем временем развел новую банку спирта и поставил ее в морозилку.
– Может, уже остудилась? – напомнил Андрей.
– Слишком хорошо думаешь о тещином холодильнике. Это же «Саратов». А в Саратове не до качества. Там сплошные страдания. Парней так много холостых, а я люблю женатого…
– Взял бы и подарил «Бирюсу».
– Подарю, Нинулечка, с первой шабашки подарю.
– А жене что обещал с первой шабашки?
– Жене, моя кошечка, я зарплату отдаю. Сейчас проверю, если напиток не остыл, то обязательно подарю.
Он пошел к холодильнику, и в это время на пороге комнаты появилась мать Нинки. Глаза у нее были открыты, но, словно слепая, она вытягивала руку вперед, чтобы ощупывать дорогу перед собой, а может быть, и для страховки, надеясь, ухватиться за что-нибудь, если непослушные ноги поведут в ненужную сторону. Не обращая внимания на гостей, она прошла к умывальнику, задрала подол халата и присела над помойным ведром, но не устояла и плюхнулась в него. Из переполненного ведра полетели брызги. Упираясь руками в пол, она все-таки сумела приподняться и справить свою нужду. Потом, на ходу вытирая подолом мокрый зад, двинулась к столу, но пошатнулась и, если бы Жорка не успел подхватить ее, врезалась бы головой в печку.
– Спокойненько, Татьяна Ивановна, баиньки надо.
Она вскинула голову, посмотрела на Жорку и, сложив худые пальцы в сухонькую дулю, сунула фигуру ему под нос.
– Хрен тебе, а не моя дочка.
– Мамка, заткнись!
– Не кричи на меня. Тоньку Петракову монтажники в горсаду хором драли, и то замуж вышла, а ты, раскрылетенная, до сих на моей шее сидишь.
– Спокойненько, Татьяна Ивановна, сейчас мы вам лекарства нальем. – Жорка взял ее за плечи и усадил на свое место. – Подлечитесь и баиньки.
– Неразведенного давай.
– Не учите ученого, для любимой тещеньки самого чистого, как моя слеза. – Жорка плеснул прямо из канистры и вложил ей ковшик в руку.
Старуха отхлебнула воды, потом, лихо запрокинув голову, вылила в себя спирт и снова приложилась к ковшу.
– Ну как, полегчало?
– Хрен тебе в нос, а не моя дочка.
– Понял, Татьяна Ивановна, а теперь баиньки. – Жорка хотел ее приподнять, но она шлепнула его по руке и повернулась к Андрею:
– Женись на моей дочке, с этого рыжего алкаша все равно проку нету.
Андрей нагнулся к канистре, налил в свою рюмку, выпил и накинулся на закуску. Но пьяная поняла его уловку.
– Не хочет, тогда пусть выметается.
– Мамка, заткнись!
– И ты выметайся. Кому я говорю… Все катитесь!
– Не слушайте ее.
Но Андрей уже встал. Он словно боялся, что к нему подобреют и раздумают выгонять. Настя на всякий случай пошла за ним. Жорка догнал их в сенях.
– Подождите, ребята, она сейчас угомонится. Еще пятьдесят миллилитров – и захрапит.
