Геннадий Литвинцев "Шесть дней месяца Авив. Повесть параллельной жизни"

Шесть дней месяца Авив. Повесть параллельной жизни
Геннадий Литвинцев

Сюжет повести «Шесть дней месяца Авив» выводит персон большого бизнеса и тайной политики из закрытых кабинетов в пустыню, на ветер, под солнце вечных истин. Ритуальное путешествие из суетливого московского апреля в библейский «месяц Авив» привело к разладу и взаимному отчуждению участников и окончилось драмой.

Шесть дней месяца Авив

Повесть параллельной жизни

Геннадий Литвинцев

© Геннадий Литвинцев, 2023

ISBN 978-5-0060-0066-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ШЕСТЬ ДНЕЙ МЕСЯЦА АВИВ

Повесть параллельной жизни

Соблюдай месяц Авив…

Втор., 16:1

ПРОЛОГ

Девятого дня месяца Авив восточнее Беэр-Шевы, но западнее бедуинского посёлка Тель-Шева, чуть севернее Неватим и немного южнее Омера, промеж холмов возник кочевой стан – полумесяцем семь одинаковых шатров из бурой овечьей шерсти, а в центре, под бело-голубым стягом, шатер повыше и покрупнее.

Кремнистая, ржавая земля вади, в каменной крошке и щебне, цвела в эту пору анемонами, ирисами, дикой горчицей и луком, и от множества лиловых, красных и желтых пятен казалась брошенной кем-то сверху парчовой ризой. Воздух же в долине был недвижим и прозрачен, как будто его не было вовсе. Солнце, не жгучее и доброе из-за войлочной облачности, шло к заходу, отчего отдаленные ковриги гор на востоке нежно порозовели, а в складках холмов залегли синеватые тени.

Лагерь, казавшийся до того безлюдным, стал оживать. В отверстии одного из шатров показались двое мужчин – один в спортивном костюме Адидас, другой в шортах и майке. Имена их, если потребуются, назовем в свое время. Персонажи эти обычно избегают лишнего внимания и славы, предпочитая оставаться в тени, за кулисами, над схваткой, вне протокола. Повествователю приходится с этим считаться. Так вот, показались герои (в литературном, конечно, смысле герои) и тут же пали в обтянутые парусиной раскладные стулья. Тот, что в шортах, достал сигареты, а «спортивный» приложился к баклажке с водой.

– Ты без курева не можешь, а я вот без телефона, – заговорил он напившись. – Тоже наркотик, хоть на минуту, а затянуться надо. И так каждые полчаса. Не знаю, как обойдусь без него пять целых дней.

– Да ведь и контору без присмотра не бросишь, – молвил курильщик. – Я, скажем, ни разу настолько не пропадал. Кому надо, те, конечно, знают, где я, а все равно искать будут… кому не надо.

– Я, признаться, ради дела поехал. С ними ведь (кивок в сторону соседних шатров) дома так просто не встретишься, чтобы без спешки и по душам. А здесь вроде все свои.

– Избранные.

– Вот-вот, больше, чем родственники. Что дозволено одному избранному, дозволено и другому. А пять дней, что ж, потерпим, это не сорок лет бродить по пустыне.

– Еще и без всякой связи, – засмеялся курильщик. – Я вот перечитывал перед поездкой…

Внезапно он смолк и уставился на дальний справа шатер, в проеме которого, как видение, показалась женщина. Одета она была непритязательно-просто – в цвета сливок холщовые штаны и легкую открытую блузку, однако все остальное – рыжие, распущенные по плечам волосы, голые икры, грация движений – здесь, в пустыне, удивляло и волновало. За нею вышел наружу мужчина.

– А, Добровейн! – негромко сказал один из друзей. – Это не честно – договаривались холостяками, чтоб без обид. А он с гаремом…

– Боится оставить ее одну. Это, кажется, его новая жена.

– Для чего всякий раз жениться, когда можно просто заплатить за эскорт?

ОГНЕННЫЙ АНГЕЛ

Между тем Ефим Добровейн с подругой удобно расположились в низких плетеных сиденьях. Тут же из большого срединного шатра показался и поспешил к ним официант.

– Сока, лимонада, чаю? – спросил он, склоняясь.

В строгой белой рубашке с бабочкой и черных брюках, официант здесь, в пустыне, выглядел привидением или, во всяком случае, персонажем из другого фильма. Ефим не сразу и понял, чего от него хотят. Рената, его подруга, нашлась быстрее:

– Мне коктейль, не очень крепкий.

– Пожалуй, и мне, – согласился Ефим. – Крепкое как-то не по погоде.

Официант сходил в свое убежище и спустя пару минут вернулся с двумя оснащенными соломинками запотевшими бокалами.

Тридцатисемилетний Добровейн – седеющий блондин среднего роста, с фигурой бывшего спортсмена, с неглупым, окаймленным светлой бородкой среднеевропейским лицом – одет был в зеленоватый дорожный костюм, дорогой и удобный.

Его стройная рыжеволосая спутница издали смотрелась совсем юной. Особенно хороши были ее лучисто-янтарные, с золотыми точками, глаза. Умные и чувственные, они, подобно лампадам, озаряли ее бледное и худощавое лицо с неяркой естественной алостью губ. От редкой, но открытой улыбки трогательно напрягались веки и вздрагивали жилки на бледных прозрачных висках.

– Не знаю, зачем мы сюда приехали! – сказала она, отпив из бокала. – К чему этот маскарад? И эти все… Они тебе не надоели? В Москве пропустим такой интересный вечер (назвала модного режиссера). Нас приглашали. И еще много чего. А здесь (крутит головой) пустыня, скука… И ради чего? Что за фантазии!

Они сидели в пестрой кружевной тени крупных акаций, между каменистой осыпью и цветущим островком маков, пили холодный напиток и старались не смотреть друг на друга. Ее грудной, низкий голос, еще не совсем проснувшийся, дремлющий, в котором и сонная сладость, и зябкость, каприз и детская беззащитная интонация, – действовал на Ефима безоговорочно, лишая его всякой способности возражать и сопротивляться. Он увидел, что Рената может сейчас заплакать. Он ждал этого и очень боялся. Того особенно, что своим хныканьем и капризами она может выставить его в дурацком виде перед партнерами по поездке, каждый из которых был старше, солиднее и влиятельнее его.

Они жили вместе около года, но Рената уже порывалась уйти от него. И уходила, но всякий раз Добровейн разыскивал ее и возвращал к себе обратно. Он был крупно богат, с каждым годом каким-то образом становился еще богаче, а значит, как считается, еще сильнее и привлекательнее. И при этом у него не было совсем уверенности, что эта сумасбродка, единственная, ни на кого не похожая, его не бросит. Это и удивляло, и бесило, и вязало его.

Страх и мученье всех богатых людей: они не верят, что их любят или что с ними дружат не из-за денег, что кому-то просто так, без притворства и обмана, нравятся собственно их человеческие качества, например, их глаза, походка, талант, щедрость и простота, юмор и дружелюбие. Они, конечно, ни в грош не ставят отношения с партнерами, всеми этими новыми друзьями и любовницами, появившимися в их орбите в годы прибытка и успеха. Но подозрительность и недоверие вскоре начинают переходить и на старых друзей, на товарищей по «простой жизни», по школе и вузу, на родственников и возлюбленных. Ржа разъедает их душу, говорить просто и искренне, как прежде, становится все труднее. Люди чувствуют это и многие из них сами собой начинают отдаляться от богачей.

Выйти из этого круга нелегко. Богатым особенно тяжело с женщинами. С годами в каждой они начинают видеть охотницу за миллионами, подставу, шпионку, в лучшем случае честную проститутку. К тому же Ефиму наотрез не нравились «куклы» и «модели» – конкурсные красотки, глупые и манерные, с нарисованными лицами, с подкачанными губами и ягодицами, форменные идиотки, с металлической прописью в глазах «Все продано!» или «Предложите свою цену». От вида их, от одного лишь их голоса, Ефима начинало подташнивать. Но именно с такими водились его знакомые, такие заполняли салоны и клубы, предлагались конторами по торговле «лохматым золотом». Конечно, секс-продюсеры могли предоставить и «свежую девочку», этакий полевой цветок, из провинциалок. Но вскоре выяснялось, что дикой ее свежестью уже успел надышаться кто-то из твоих знакомых. А за наигранной чистотой и неопытностью выглядывали все те же цап-царапистые коготки. Ефим не был ни скупым, ни жадным, но служить кошельком ему было досадно.

Рената пришла в его жизнь необычно – не по заказу, без рекомендации, самовольно. Он сам подцепил ее в клубе, куда и попал-то случайно, по недоразумению. Зашел, присел на свободный стул. Она оказалась напротив, глаза их встретились – и Ефим вдруг ощутил себя двадцатилетним студентом, раздухарился, стал смешить, говорить глупости, а она, удивленная напором, весело-поощрительно заискрилась. Незаметно, условным сигналом, Ефим отпустил водителя и охранника, а сам потом ловил такси, разыгрывая безлошадного, не сильно обеспеченного клерка, правда, с претензиями по части культуры и вкуса. Первые две недели они заходили только в недорогие кафе, и Ефим, для чистоты эксперимента, даже не возражал, если дама вносила при расчете какую-то денежку за себя. Но когда розыгрыш раскрылся, он с тревожным чувством ждал перемены в их отношениях. А она, казалось, не придала его новому статусу никакого значения, не показала большого интереса к смене такси на первоклассные машины с водителями, кафешек на шикарные рестораны и клубы, съемной квартирки для встреч – на особняк в поселке «Сады Майндорф».

Рената тоже поначалу играла с ним свою роль Золушки. Не сразу узналось, что, ныряя за устрицами, Ефим по воле случая схватил раковину с драгоценной жемчужиной. Но однажды она назвала местом встречи необычайно дорогой и престижный клуб. Он пришел, всюду искал и вдруг увидел Ренату на сцене – в фантастически красивом испанском наряде она танцевала под музыку Сарасате. Пораженный, видел он: как спичка, чиркнув ногой по полу, выбросила она языками пламя, вспыхнула – и танец-огонь охватил ее с головы до пят. Зажав огонь в горстях, вдребезги о землю разбивала его, словно огонь был стеклянный – с величавой горделивой улыбкой. И пламя в бешенстве вновь овладевало плясуньей. Но взгляд ее, повелевающий дыханием зрителей, смирял огонь. Отточенно и четко – каждый жест чеканом в меди выбит – входила в сердце шестью ударами в секунду, шестью стуками каблуков, отбивающих чечетку. И в бедро упершись рукою, стояла потом, задыхаясь, перед праздностью сытых, и смеялась над тщедушными и тщетными их желаньями. Тогда-то, в тот вечер, она и взяла над ним власть – когда отдалялась от толпы, уходила в свободный свой образ, отдаленный от жалких потуг на восторг, от растерзанных похотью лиц. И как божество, была осыпана рукоплесканьями и цветами, и поклонниками вознесена на руках.

Время от времени Рената возникала на телевидении. Она накоротке зналась с многими людьми-звездами. В их компании Добровейн все-таки чувствовал себя папашей Гобсеком, годным лишь на то, чтобы платить по счетам. Импозантный, толковый, уверенный в себе среди бизнесменов, он терялся в обществе артистов и художников, которые, как он вскоре убедился, способны говорить лишь о себе любимых да о своем искусстве, а о всем другом и о всех других умеют только злословить. Откровенно скучавшая среди его друзей-деляг, Рената казалась ему иногда дивной птицей, вроде Алконоста или Сирин, чудом залетевшей в курятник и тоскующей без надежды найти среди бескрылых бройлеров хотя бы какое-то подобие себе.

Для балерины она высока, при этом стройна и изящна. Художник мог бы всю ее – от макушки до пят – нарисовать одной волнистой линией. Венчает ее не «змеиная головка», как у большинства балерин, не прилизанные волосы, а копеночка свободно лежащих, ловко вьющихся огневых волос. Небольшое, удлиненное лицо с горбатым и тонким носом. Пунцовые губы, влажные без блеска, всегда готовы к улыбке.

В ней мало русского, но нет и кавказского типа, хотя сразу видишь южанку. Нет, не грузинка и не гречанка. Вроде бы что-то еврейское, но совершенно не похожа ни на одну знакомую еврейку. Еврейское в Ренате, пожалуй, только внутренний огонь и мягкая, но непреклонная сила. Лицо бледное, но цвет бледности горячий, матовый. Глаза большие, янтарные, и светятся из глубины, из-за чего вся она видится фарфоровой лампой с жарким внутренним светом. Вроде бы спокойна, весела, а между тем от ее присутствия ощущение какой-то тревоги.

Как-то поначалу, в один из тихих любовных вечеров, она с видом вынужденного признания рассказала, что Ренатой Боярковой она назвалась только в Москве, настоящее ее имя – Хазва, что родом она черкешенка, на свет явилась в кавказских горах, высоко в ауле, чуть ли не в орлином гнезде. Ефиму легенда понравилась, она очень подходила к ее внешности и характеру, к ее многоликости, но он продолжал называть ее Ренатой.

По мнению хроникеров московской тусовки, они были блистательной парой, но из тех, что сошлись на непродолжительное время, без всяких видов на перспективу. Сам же Ефим думал иначе, хотел другого. Чего хотела Рената, он не всегда мог понять.

– Нет, в самом деле, что ты ждешь от этого путешествия? В стране этой ты бывал много раз. А встречать Пасху в пустыне, четыре дня идти пешком по камням – что за игра, право! И ты так легко подчиняешься…

– Помилуй, тебе же самой понравилась эта идея. Вспомни, ты загорелась…

– Мне хватает несколько мгновений, чтобы от любой идеи остался пепел. Если подумать всерьез…

– Рената, только не это! Тебе не идет быть серьезной.

Ефим обнял ее, силой привлек к себе и поцеловал. Они нередко мучили и раскаляли друг друга – так в пальцах разминают цветок, чтобы сильнее чувствовался его запах. «Блажь, пустяки, – сказал он в самом себе. – Дорога, усталость и все такое. Сейчас выпьем – и все пройдет».

– Повторим? – предложил он.

Но Рената уже смотрела в другую сторону, на вышедших из шатра двух мужчин.

– Ой, кто это! – воскликнула она оживленно. – Юсуф, настоящий Юсуф!

– Ты его знаешь?

– Нет, но посмотри, как хорош! Юсуф… в ком собралась вся красота мира.

Ефим вгляделся и понял, что слова Ренаты относились к младшему из мужчин, юноше лет двадцати, раскладывавшему на коленях планшетку.

– Что в нем особенного? Смазливый мальчик, не больше. А ты уж сразу – Иосиф Прекрасный! Кстати, почему ты его назвала Юсуфом?

– Да так, как арабы.

– Здесь все-так Израиль, а не Арабистан, – проворчал он ревниво.

Рената смолчала, она досасывала свой коктейль. Потом сказала, не переводя глаз:

– А давай с тобой выпьем на бис!

ИОСИФ ПРЕКРАСНЫЙ

Яков Борисович Магнер со стаканом сока в руке недовольно посматривал на сына. Тот, вперившись в экран, не отвечал на его взгляды. Наконец Магнер не выдержал:

– Кажется, чтобы глазеть в интернет, незачем идти в Иерусалим, – проворчал он негромко. – Живете как с завязанными глазами, ничего не видите и не хотите видеть

– Что тебя раздражает? Я читаю Тору, – не отрываясь от экрана отвечал сын.

– Вот как, читает Тору! Да ее нужно наизусть знать.

– Как будто ты знаешь!

– Нет, но мы жили в другое время.

– Время всегда одно и то же. Все, что было, есть и сейчас, будет и после.

– О Господи! Опять какие-то формулы. Смотри проще. Мы приехали сюда, чтобы пройти дорогой отцов, подошвами ног, так сказать, ощупать историю.

– Тебе с твоими друзьями лучше было бы пройтись дорогами Ермака. Ведь это он, Ермак, открыл Сибирь, страну ваших богатств. Там, согласись, должно быть и сердце ваше.

– Вот я тебя самого скоро отправлю в Сибирь, поймешь, как богатства достаются.