– Извините, а куда мы? – не выдерживаю я, толкая сумку по проходу в конец салона.
– Сеньор отвезет вас к вашим хозяевам.
– Как? – Митька наконец очнулся.
Садимся на самые дальние сидения. Забыла его предупредить про хозяев, но начинать это долгий и колючий разговор, где я с безмятежностью бывалого отвечаю на вопросы, а Митька с выпученными глазами задает их – нет, не хочу. Поэтому сразу перехожу к выводу:
– Не хозяева они никакие, обычные люди.
– А то я не очень, – выдыхает Митька.
Ну хоть так, я уж было подумала, что ему вообще трын трава это все.
– Первым делом выучи их имена, тогда не придется их хозяевами называть.
В бусик забираются еще две девочки. Они садятся сразу напротив двери, и я не успеваю рассмотреть их. Ирина ныряет к водителю. Он кричит так, что салон звенит его голосом, я понимаю только местоимения и глаголы. Мы трогаемся, колокольчик на панели брякает.
Боюсь смотреть в окно, страшно узнать что-то, что уже было. Через два светофора город, встретивший нас, становится отражением в заднем стекле. Мы поворачиваем и поворачиваем. Справа – земляная стена, укутанная сеткой, слева – обрыв, за ним – зелено-коричневые поля. Мне хочется ухватиться за Митьку и признаться ему, что я всего этого жутко боюсь, что это была хорошая попытка увидеть Италию по-другому, но
ничего не вышло,
ничего не прошло,
ничто не забылось,
я снова тут,
МНЕ СТРАШНО.
Все бы отдала, лишь бы нарушить эту комбинацию. И надо бы предупредить Митьку обо всем, не бросать его, наивного, вот так, с размаху. Но он все повторяет «Зырь!», «Каково!», «Оливки!»
Тоже смотрю на поля и понимаю, что не нужно ему это. У него будет своя история.
– Главное, про «убыбку» не забывай, – говорю я митькиному полупрофилю.
– Мне это проще всего, – клоульничает он в ответ.
Через десять минут бусик тормозит прямо у таблички с названием города. Вся превращаюсь в ледяную скульптуру. Сейчас нас будут «передавать».
– Раццуолло, – читаю вслух, чтобы услышать свой голос, но слышу себя словно из-под сидения.
Ирина выходит, открывает дверь и называет две фамилии. Моей нет, митькиной тоже. Девочки выходят. Вижу их головы через стекло, обе темноволосые и какие-то… разные. У одной конский хвост, другая – с кудрявой карешкой. Ирина ведет их за бусик. Не оборачиваюсь, не хочу знать, кто там у них. Мне недолго осталось, но пока можно хоть сколько поожидать лучшего.
Смотрю вперед, там мост. В Раццуолло, значит, река есть. А там и до моря недалеко, думаю я свои отвлекающие мысли.
– Пенья, – снова читаю вслух название с таблички перед мостом.
Голос уже ближе, где-то под подмышкой.
Речка течет вдоль дороги от самого знака и уходит резко влево там, где высаживается Митька. Когда Ирина назвала его фамилию, я совсем растерялась: как-то неуклюже повернулась и задела его рукой, потом зацепилась за стоящую в проходе сумку и упала коленом на что-то твердое, в довершение – ругнулась, хотя я вообще не такая.
– Пока, – промямлил Митька.
Я смотрела, как он тащит свой баул по проходу, и молила-просила себе хорошую семью или чтобы где-нибудь разверзлось и все застыло бы вот так, когда я могу еще дотянуться до митькиной спины. Но все ползло ровно не туда, затягивалось и закольцовывалось, как и должно было. Митьку забрали, я осталась последней. Даже речка и та утекала от меня куда-то в противоположную сторону. Следующая остановка – моя новая итальянская семья.
День нового дома
Дом приемной семьи был последним на улице ДаВинчи. Белые фасады, два этажа, лестница и два окна – дом состоял из таких блоков, похожих на дома чернобыльских переселенцев, в одном из которых несколько лет жила баба Маша. Я посмотрела на окна второго этажа – на меня тоже посмотрели. Это была Руби.
– Ciao! – выкрикнула она и скрылась.
– Это твоя хозяйка, – уточнила Ирина, – скоро увидимся, пока.
Когда я зашла внутрь, дом замер. Я наоборот – ожила.
– Уау, – разом выдохнула я десять часов дороги прямо в белые стены.
– Е? – переспросила Руби.
– Бьютифул, белла, красьива, – перевела я свое «здравствуйте» на все известные мне языки.
– Ааа, – поняла Руби, – кесинемольтопьювольчеинонмире[4 - Непереводимый набор слов, которые героиня не понимает.], – пояснила она и показала на стену над камином с пригвожденными к ней тарелками.
– Си-си, – не поняла я, но решила согласиться.
Дом услышал мой голос и тоже согласился – принять меня на этот месяц. Мне резко расхотелось становиться своей, даже гостьей. Я захотела обратно, сразу, моментально. Дом молчал. А я бормотала уговаривала себя, что
нам придется смириться друг с другом,
и не нужно мне телека на полстены,
и этого кресла с накидкой в розочки,
если только этот журнальчик там, на низком столике слева.
На обложке девушка в голой грудью. Ей хорошо, это видно по запрокинутой голове и баночке с кремом в руке. Обязательно узнаю, как он пахнет, и стану такой же, голой и довольной. Я протянула к журналу руку, но только в мыслях.
Руби отодвинула стул и показала на бежевую седушку с виноградным орнаментом. Сама присела на тот, что напротив.
– Но, – чуть громче, чем требовалось, ответила я и потерла спину.
Она, пожав плечами, встала.
И тогда тарелки на стенах чуть заметно покачнулись. Вперед-назад. Они знали это слово, такое короткое и непобедимое. Они бы хотели ответить так же, но как и я были приговорены к этим стенам до лучших времен, в которые даже я верила.
Я подошла к застекленной дверце шкафа с фигурками на полках. Слезы уже неслись по своим руслам, готовые размазать картинки за стеклом. Я пялилась на них невидящими глазами. Там были пейзажи и фотографии в рамках с опять розами и семья фарфоровых псов с бровками-аля-дисней, стеклянные подсвечники и вязанные крючком салфетки (я тоже так умею, если что). На полках жило чужое прошлое, мне сюда никогда не попасть.
Руби стояла за моей спиной, я стояла спиной к ней и не знала, какое из моих лиц сейчас повернется к ней. Я потеряла с ними связь и видела только тьму внутри.
Снаружи, тем временем, светило июльское солнце. Льняные шторки на окнах что-то шептали, но я не понимала их язык, но чувствовала дуновение этих слов. Они хотели как лучше, хотели хорошего для меня. Я попятилась.
– Vieni qua[5 - Иди сюда.], – потянула меня за руку Руби.
И я поддалась, но не поворачивала головы и так и шла за ней, словно мышцу на шее свело. Такая болевая поза.
– Opa, – она постучала носком о ступеньку.
Я посмотрела вниз. В шее что-то хрустнуло. Две ступеньки. Руби отпустила мою руку и повернула за угол. Нас ждала лестница на второй этаж. Господи, меня ждут еще комнаты, а я уже не хочу идти дальше. Вперед, Кэт. И пока, гостиная не-моего дома. Я зашагала наверх. Второй этаж как второй шанс, и, возможно, в этот раз мне повезет.
Хлюп-блюб! Пенопластовые шлепки играют музыку моих шагов. Наверху все по-другому, никаких дребезжащих тарелок и признаков-призраков прошлого. Два белые двери справа, одна – напротив. Раз, два – Руби проходит их и открывает третью. Рядом – ванная комната.
– Toilette[6 - Туалет!]! – восклицает она и сразу два унитаза угрожают мне своими открытыми пастями. – Е?
– Нэ, – быстрее отвечаю на тарабарском, подтверждая свои намерения шагом назад.
Унитазы по-прежнему пялятся на меня. Не дождетесь, думаю я, к счастью, не вслух, соображу, как разобраться с нуждой. Вы пока поскучайте, ребятки. Когда Руби закрыла дверь, в кране что-то засвистело. Наверное туалетная досада.
Руби поворачивает меня на девяносто градусов и закрывает ладонями глаза. Зеркальные нейроны проделывают тоже самое с моими. Пусть моя комната будет белой или хотя бы с окном.
Руби нажимает на ручку и..
– Tralalala! – голосит она.
Не могу удержать веки на месте и открываю глаза, когда дверь еще не успевает распахнуться полностью. Мой новый спальный мир сантиметр за сантиметром обнажает себя. Он белый и солнечный. Мне не может так повезти, а-а-а! Елки-палки, горелые тарталеты, да я в раю. Я смотрю под ноги и ступаю, перешагивая невидимый порог – привычка из детства.
Подхожу к окну и улетаю ровненько туда, где у меня был свой дом. Мне было четыре года, когда он появился. Папа внес меня на руках в серые стены на высоте неба, и я обалдела. Он входил в каждую комнату и говорил: «Вот это детская. И спальня. А это – зааал!»
А потом поставил меня на ноги и сказал, что я могу ходить везде.
Я и хотела ходить везде, но каждый раз падала. Перед каждой комнатой шлепалась на коленки и вползала в нее. Потом поднималась и ходила до окна и обратно и иногда наискосок.
Чтобы выйти, снова падала на коленки. Мама не видела этого чуда. Она громко разговаривала с кем-то в подъезде. Эхо летело через пролеты с первого на шестой этаж. Я слышала, дверь была открыта счастью.
А папа видел и спросил:
– Зачем ты падаешь?
Не помню, чтобы ответила ему. Вряд ли знала. Зато помню, как папа засмеялся и хотел насмешить маму, но она еще не успела подняться к нам, под облака.
Тогда он сказал:
– Тебе больше нечего бояться. Здесь нет порогов.
