Донные Кишотки
Геннадий Владимирович Руднев
Данное произведение – опыт пародии на современную молодежную прозу. По сюжету две героини пытаются подобно Дон Кихоту и Санчо Панса совершить подвиг и спасти человечество. Но по-своему, по-женски. Пройдя через Антарктиду, Согдиану и Подмоскалье, они понимают, что спасать человечество надо скорее от них самих. Сложности и необычные ситуации не останавливают героинь в их искренних желаниях и поступках. Верные ослюды (что-то среднее между ослом и верблюдом) преданно им помогают. Враги пытаются строить козни. Но несмотря ни на что Донные Кишотки достигают своей цели. Заветная кнопка нажата!
Геннадий Руднев
Донные Кишотки
ГЛАВА ПЕРВАЯ
АНТАРКТИДА
На стеклянном столе возле каждого мерного стакана стояла своя неполная мензурка с делениями до тысячи миллилитров. Жидкость, налитая в них, была разного цвета и густоты. Желтая – вязче, зелёная – жиже. Циля и Йошка, добавляя из пробирок в полупустой стакан по несколько капель, разбавляли себе напитки по своему усмотрению из наручной посуды. Первая – молоком, вторая – водой. Фляжки с ними, по форме напоминающие спаянные аллонжи, размером с утолщенный браслет, болтались у них на запястьях.
Шёл второй час полярной ночи. С каждым глотком, трезвея, девушки всё с большим удивлением оглядывались вокруг, замечая, как знакомое место преображается не в лучшую сторону. Студиозусы за соседними столиками расплывались в дыму, черно-белое пространство насыщалось акварельными разводами, будто на мокрой бумаге капли краски истирали прежнюю ретушь.
– Ты где воду достаёшь? – спросила Циля у Йошки шепотом.
– Не скажу, – ответила Йошка. – И вообще, много будешь знать, трезвой помрешь. Пей своё молоко. На выпускном и его не дадут.
– Это как же?
– А вот так. Будет водка с протеином. По цвету с молоком – один в один. Поняло? Существо?
– Но ведь они обещали, что на выпускной лучшим будут воду наливать!
– Ага! Ты им больше верь! В прошлом году двое кобелин решили красные дипломы обмыть, в туалете томатный сок только откупорили, так кто-то из геев заложил, и в них по пол-литра спирта влили. Микробюретками! Охрана, конечно, оторвалась: выдрала их наркологов по очереди. Преподам теперь не только монастыря, света белого не видать! В лагеря засунут к трансвеститам, на иглу да на морфий. А то и того хуже – на сбор винограда или на спиртзавод. Это даже отличникам не прощают. А остальных так долбят по задолженностям, как дьяволы налоговые.
– Боже мой! У меня всего одна четверка… неужели и меня!?
– По какой дисциплине?
– Сексуальное насилие…
– Ой-ой… А что так?
– Да препод такой достался… уж я его на лабораторной так отхлестала, а потом и со страпоном, и током… всё по программе, как учили… а ему всё мало было…
– Рука у тебя легкая. Я-то знаю… На яйца ему надо было наступить. Сразу бы «отлично» заорал.
– Да не было у него яиц.
– Сучка, что ли?
– Да нет, он из тех ещё пионеров. Ну, помнишь, по истории, они не только соски себе, а и яйца с половиной члена при приеме в организацию отрезали? А потом галстуки на шее завязывали, чтобы своих отличать?
– А-а, юннаты? Те, которые потом эти причиндалы вместе съедали и становились вегетарианцами? Они живы ещё?
– Очень даже живы. У нас на кафедре больше половины таких.
– Твою заразу! Так как же вы там экзамены сдаёте?
– Вот так. По трое, а то и по четверо. Группами. Который год уже… Послушай, а дай водички попробовать? Я ни разу ещё не пила…
– Перебьешься.
Дверь в пробирочную отворилась, в проеме появился голубоватый расплывчатый силуэт, похожий на земноводное, вставшее на задние конечности. Циля подтолкнула локтем руку Йошки.
– Гляди, сам Ги пожаловал!
Существо подползло к стойке и шлепнуло пятерней по столешнице. Пробмен двинул к нему мензурку с красными чернилами, не забыв плюнуть в неё для пены. Сделав глоток, Ги громко икнул и обернулся.
У Цили перехватило дыхание от восторга.
– Нет, ты слышала, какое внутреннее содержание?
– А то! – неискренне восхитилась Йошка. – Ещё бы пёрнул, цены бы ему не было…
– Вечно ты все усложняешь.
Ги смерил подруг уничтожающим взглядом и произнёс:
– Разбавляете?
Студентки замялись на стульчаках. Поправили браслеты, сдвинув их ближе к локтю, и отвели от Ги глаза в сторону. Циля одернула юбку, прикрывающую часть унитаза, на котором она сидела. Йошка, наоборот, подняла свою, раздвинув ноги, и заглянула под себя. Улыбнулась. Что-то там ей показалось забавным.
– Смеётесь?! – Ги потёр ладонями голубоватую кожу на лосинах, подобрал в руки длинные модные фалды бирюзового пиджака и, пошаркивая плоской обувью, больше похожей на короткие ласты ядовито-желтого цвета, двинулся к столику.
– Что глотаем?
– Что Б. послал! – с вызовом ответила Йошка. – На тебя не хватит.
– И все-таки? – Ги приподнял кустистые брови и взъерошил рыжую шевелюру. – Не воду, случаем?
– Её, родимую.
– И не боитесь, что депортируют?
– Не-а… Хочешь поглядеть, голубок? Гляди!
Йошка подтерлась юбкой и встала, кивнув Ги на свой унитаз.
Тот нагнулся и задержался в этом положении, явно что-то рассматривая.
– Ну, и как тебе цвет? – игриво спросила Йошка, указывая на прозрачную жидкость, в которой плескались две золотые рыбки.
Циля тоже потянулась поглядеть, что выливалось из Йошки за время их беседы. И тут её затошнило… Она чуть не испортила декорации…
– Не верю! «Не верю!» – прокричал из пустого зала на сцену, где разыгрывалось действие, ангажированный режиссёр Хвам. – Окститесь! Где текст? Одна блюёт, одна смеётся, ты, полудурок, куда глядишь? Под юбку? Тебе же, по ходу пьесы, да и вообще… эти сучки должны быть по боку, мягко сказать… Ох, этот ваш россиянский язык! Как вы на нем вообще друг друга понимаете?.. Гасите фонари, экономьте электроэнергию, спускайтесь сюда, вниз. Я сейчас всем вставлю, будьте уверены! И разгоните эту мерзкую мглу!
На сцене симпатичная, но очень мелкая таджичка из обслуги начала хлестать разноцветный дым огромным серым полотенцем. Озадаченные актеры, уступая друг другу, начали спускаться в зал, к режиссеру, рассаживаться в партере. Хвам, повернувшись к ним спиной, закурил.
Но уже через минуту, закашлявшись, режиссёр обернулся. Весь в слезах и вопросах, прикуривая одну сигарету от другой, он начал продолжительно жаловаться посторонним людям, актерам, которых видел второй раз в жизни, на свою судьбу:
– Вы, сволочи, вы за что меня подставляете? Партия и правительство оказало вам и мне глубокое доверие. Нам разрешили ставить пьесу, запрещённую ещё два века назад. А вы?! Что вы играете!? Современность? Да кому она нужна, ваша современность?! Вам её дома не хватает или над домом? Пьеса классическая! Никакой самодеятельности! Живем на сцене строго по тексту! В паузах коллективно подыхаем! Все поняли?
Актеры синхронно потупили головы.
– Так вот, блин, последний раз объясняю, – заливался слезами Хвам. – Сцена вам не рай, а ад! И после каждого выхода вы сгораете, а на следующий возрождаетесь из пепла. Аки сфинкс… У меня был уже опыт в предыдущем найме, в Джезказгане, вся труппа сгорела… но это не важно… я научу вас воскресать… Но, уважаемые, умирать-то вы сами ещё не научились, что ли? Вот ты, Циля, – обратился он к Циле. – сколько раз подыхала?
Циля воздела глаза долу и ответила:
– В постели… ну, пару раз… зато сразу – в рай…
– Йошка, а ты? – Хвам устрашающе взглянул на Йошку.
– Вы говорите, говорите…. Я сейчас, минутку…
– Да перестаньте вы мастурбировать при людях! Руки вверх, я сказал, руки вверх, остановитесь! …
Йошка, изогнувшись, ойкнула и вытерла губы освободившейся рукой намеренно театральным жестом. Хвам, облизнувшись, но сделав вид, что не заметил этого, продолжил:
– Учитесь подыхать! Без этого на сцене вам делать нечего. Как тебя там? Ну, тот, что Ги?
– Ваащето, я не Ги, а Ги День, Деньги, понял? Ещё раз заикнешься, зряплаты не будет. Андестенд? Другого тренера наймём с папой. Поэтому говори по делу. Кого в постель, кого на панель? А мы с тебя начнём. Ты первый покажешь, как подыхать. Прямо на семинаре. Завтра, ага?
То, что оказалось у Ги в руках, заставило поверить его словам. Ярчайшая обложка «Комсомольской правды» заявляла о том нагло и однозначно.
Хвам притух, но ненадолго. Вытерев сопли и развернув стул спинкой к паху, он так широко раздвинул ноги, усевшись на него «наоборот», по-режиссёрски, что чёрный пояс по карате свесился двумя концами на гульфик его парусиновых брюк, в противовес обложки «комсомолки» оказавшимися нежно оливкового цвета. Намеренно выставив вперёд над спинкой стула кисти рук с намозоленными от многотысячных ударов костяшками, он продолжал:
– Да, я понимаю, вы жаждете конфликта. Но наберитесь терпения, господа… Вы позволите мне вас так называть? Да? Или нет? Что вы молчите? А ты куда пошёл, Ги? Вернись. Сядь передо мной, как лист перед травой. Сюда. Правильно… Так вот, я намерен вам сообщить, что конфликта не будет. И все эти ваши папы и папочки, – подмигнул он Йошке и Циле, – вас не защитят. Иначе перейдём на режим самоизоляции, как в Кызыл-Орде. И до генеральной будете спать между кресел, а какать будете на сцене, вон сколько там унитазов, и «комсомолкой» подтираться… Вы поняли?
Актеры, ставшие публикой, несколько приуныли. Одна Йошка, продолжавшая массировать свою грудь, глядя в щели глаз режиссера, откликнулась с придыханием:
– Маркс Энгельсович, мы за вас хоть в огонь, хоть в воду!
– Не трожьте воду! Прекратить! Прекратить кончать на работе! – взвизгнул режиссёр. – Найдите другое место. Циля, угомоните её!.. – И тут же, собравшись, запрокинув седую лохматую голову, перешёл к другой теме: – Мы все потомки Великой Степи! Каждый двухсотый – Чингизид! Сколько вам объяснять?.. У предков не принято было лить воду, тем более – на землю. Даже умываясь, воду набирали в рот и изо рта лили её на руки. Где ваша историческая память?!.. Вода – источник жизни! Вот о чем эта пьеса! А тот миллиард извращенцев, которые два века назад дали дуба по собственной милости, оставив нам в приданое только зрение и слух, лишив вкусов, запахов, даже памяти о них, а?.. Вот, что мы должны показать! Явить настоящему, дабы это не повторилось, дабы не потерять то драгоценное последнее, что у нас осталось для восприятия мира. Да, да, такова наша миссия! А вы скатываетесь до пошлости, до извращений.
Подойдя к задремавшему в кресле партера Ги, Хвам коротким ударом сломал ему переносицу, вынул из кармана алый платок и приткнул тряпицу к носу актера. Убедившись, что тело потерявшего сознание не сползёт на дорогой ковёр перед сценой, режиссёр продолжил:
– Итак, вода! Откуда она появилась?
– Из-под земли, – раздался осторожный шёпот со стороны массовки.
– А вот правильно! – оживился Хвам. – Кто это у нас такой умный? А, Ренценгийн Буянцогт? Вы из Монголии?.. Зайдите ко мне вечером… А под землю она как попала?
– С неба упала, – ответила таджичка с полотенцем.
– Не плохо, – кивнул головой режиссёр. – Это у вас сакральное знание или сами наблюдали когда-то?
– Вода вниз падает, а туман – вверх. Так старики говорят. Раньше воды много над землей было, теперь вся – под землёй, глубоко.
– Так-так, и как ей там, хорошо?
– Хорошо людям, когда она у них внутри. А воде хорошо, когда она снаружи.
– Вы кто по образованию?
– Я из Согдианы. Уборщица сцены. Ишта.
Хвам внимательно всмотрелся в черты лица таджички и передернулся:
– Вам, милая, в кино нужно сниматься, а не полотенцем махать. У вас зрачки больше радужки. Вы, когда молчите, на богиню похожи. Как ее? Иштар?
– Ну, это вы, Энгельсович, слишком далеко от Анти-Дюринга и диалектики природы взяли, это ближе к теории насилия и происхождению христианства. Может, Ашера? Астарта? – скромно возразила таджичка.
