– Да нет их уже давно. Только молчат об этом. Главный Лекарь, Глек, как-то отцу проболтался, что дети родителям согласие на эвтаназию вместе с получением паспорта теперь подписывают. И если предок чуть приболел, его совершенно законно можно в больничку на утилизацию отправлять, на удобрения… А всего людей, говорил, миллионов сто, что ли, под землёй проживает. Но и этого много. Воды не хватает на них. Сокращаться надо. До полста хотя бы. Тогда ещё лет пятьсот протянем. А ты говоришь – простой вопрос…
– Говорят, скоро ещё реформа будет… – по обыкновению невпопад сказала Циля.
– Ты про воду, что ли? Облигации в качестве водяного запаса для каждого назначат? Давно пора! Отменить к черту эти деньги, и водой расплачиваться… Если доживут… Выпустить одни водяные знаки и всё! Чтобы Ги больше не было, ни Первого, ни Второго! Задолбали… Деньги, деньги… Какой с них толк? Срам один…
– Ги симпатичный…– осторожно сказала Циля.
– Был симпатичный! – оборвала её Йошка. – Режиссер его подгримировал чуток…
Она тряхнула головой и присела рядом с подругой. Хлебнула из чашки, поморщилась и, закусив земляным орехом, второй протянула Циле:
– Пожуй лучше. Сил припаси. Как только мандат после экзамена выдадут, на поверхность надо выходить. В монастырь заскочим за водой и уйдем. Поняла?
Циля засунула в рот клубенек чуфы и послушно начала разжевывать жёсткий орех. Еда для неё была необходимой работой, которую она всегда выполняла очень ответственно. Двадцать жевков – левой стороной рта, двадцать – правой, проглатывание и минутная пауза. Пить разрешалось только через десять минут. По два глотка слабо разведённой спиртовой жидкости с протеином. Восемь раз в день. Каждые три часа. Таков был закон, за нарушение которого, на обязательной еженедельной исповеди, можно было схлопотать штраф в размере наложения безводной епитимьи на целую ночь. А то и отлучением от причастия, Евхаристии, на которой ложка воды из рук Водолеев с детства принималась за Божью кровь.
***
Йошка (по забытому выражению) будто в воду глядела. После перерыва пьяный профессорский состав согласился с Цилей, что всегда и всех нужно посылать в попу, что бы от тебя ни требовали. Ишта вынуждена была согласиться с Ученым Советом, послав его туда же. Цилю, высмеявшую вопрос про козу, Ишта пристыдила. Показала вырезку из статьи в «Комсомольской правде» двухлетней давности с соответствующей фотографией, и это послужило конкретным доказательством того, что в Согдиане одна из учёных коз играет-таки на баяне. Не Баха, конечно. Но фолк-джаз – легко. А уж по пенсионной реформе и эвтаназии мнения даже у невменяемых профессоров разделились: за небольшим преимуществом Циле зачли ответ в сторону «не быть», ссылаясь на её юный возраст и экономическую часть Закона о Всеобщем Оводнении (Ст. 23.3, ч.1, п. 7).
Подписанный сикось-накось мандат был в руках у беглянок.
Во всеобщей суете, возникшей после торжественного вручения куска ослиной шкуры с профессорскими каракулями, Йошка и Циля кое-как протиснулись сквозь толпу студиозусов, хлынувших к графинам на столе Ученого Совета. Оттеснённые молодёжью от дочерей папики не уследили за выпускницами, девушки успели достичь выхода из аудитории, миновали кордон охраны, в честь мероприятия хлебнувшей лишнего, и убежали по подземным коридорам к лифту монастыря.
После продолжительного спуска они добрались до общей кельи и с облегчением захлопнули за собой стальную дверь. Плюхнулись на топчаны у каменных стен и еле отдышались. Йошка давала последние наставления.
– Вибраторы с собой не берём. Много места занимают. Шмотки – тоже. Ну, кроме твоего выпускного, конечно… Выливаем спирт из ёмкостей и идём на станцию второго подъёма за водой.
– У тебя пропуск есть?!
– А ты как думаешь?.. Я, по-твоему, зря с охраной по ночам дружила?.. И на тебя припасла!
Йошка достала из-под верхних полатей две нарукавные повязки с белыми по красному буквами «Дружинник». Девушки помогли повязать их друг другу на левые руки, захватили пустую посуду и выскочили вприпрыжку за дверь.
Миновав полутёмный вестибюль, они добрались до спуска в технические помещения. Лифт не работал. На его дверях красовалась надпись: «Стоит и будет стоять, пока не упадёт у того, кто сжигает кнопки. АДминистрация». Впрочем, «министрация» была затерта хулиганами, а от букв «АД» стрелка указывала к двери выхода на служебную лестницу. Воспользовавшись ключом с пропуском, подруги нащупали подошвами крутые каменные ступени, различить которые сквозь тёмные очки было практически невозможно. Тогда Йошка очки сняла и, прежде чем начать спуск, закрыла за собой дверь с внутренней стороны. В полной темноте она включила подсветку на косметическом карманном зеркальце и, погрозив Циле пальцем, сказала:
– Пойдёшь за мной. Разуйся. Так надёжнее будет.
Циля разулась. Камень под ногой был гладок и прохладен.
– Не торопись. Считай ступеньки вслух. После каждой сотой – площадка для разворота. На девяносто девятой тормози, а то ногу сломаешь. Всего разворотов пять будет.
– А назад как пойдём?
– На лифте, дурочка. Его рабочие отключили. Он внизу стоит. Чтобы пьяные студиозусы не баловались… Ладно, считай. А я вниз побегу. Давай свои канистры. Воду долго наливать. Пока доплетёшься, глаза привыкнут, много чего различать научишься. Да и очки сними! Тут они – без пользы.
Йошка с зеркальцем убежала по ступеням вниз, оставив Цилю в одиночестве.
Циля начала отсчёт в темноте, думая о своём.
«Как мне повезло!.. Шесть… В шесть я уже на подготовительных в универе училась. В келье по тридцать девок спали, пока папка до Генсекса дослуживался. И, какой молодец, за три года две сотни детей заделал! Меня тогда сразу в десятиместку перевели… А как бели пошли, конкурсы начались. Сначала – на слух. Камешки бросали, они падали на стол и по звуку их вес нужно было определить. Я в третий тур прошла. До грамма могла услышать. Потом по шороху ткани – состав определяли. Я лён от шёлка за двадцать шагов различала. Позже – высоту звука в неполных пробирках. Ну, это, не знаю как для кого, а для меня самое простое было. Я частоту по основному тону с детства ещё слышала. С тембром ещё проще – раскладывала на обертоны, могла даже плотность жидкости угадать в пробирке, если у них толщина стекла одинаковая. На Олимпиаде Йошка тогда первое место заняла, а я – третье. На втором девочка одна оказалась, но её дисквалифицировали. Камертон в кармане нашли, четыреста сорок герц выдавал…
Ой, собьюсь!.. Нельзя цифры называть… Восемьдесят седьмая ступенька… Ещё двенадцать, и – разворот… Потом конкурсы на осязание все выигрывала. Главное – чтобы поверхность сухая была. Температуру до десятой доли градуса угадывала, материал – легко, по нему стучать разрешали. Даже цвет кожи у мальчиков могла угадать, смотря до чего у них дотронуться… Иного по попке погладишь, а у него щечки покраснеют. У другого – мошонку потеребишь, он бледнеет сразу. Разницу на щеках по цветовой яркости в люменах выдавала комиссии. Вот тогда Йошка меня и приметила. Опять повезло!
Девяносто девять… Разворот… О, да я его уже вижу!.. Другие девочки на воду тратились, чтобы глаза перед экзаменом на остроту зрения промыть, а я – кулаком потру и готова! Одного серого семьдесят семь оттенков различала, а Йошка – только пятьдесят… Развернулись, дальше пошли…
Вообще, Йошка не раз говорила, что у меня наследственность круче. Будто мои предки вкус ещё при первой пандемии потеряли и уже у них начали другие органы чувств обостряться. Не зря, мол, папка Генсекс меня в свои дочери произвёл. Древняя порода, способная… Да и внешностью не обижена. Только смущаюсь иногда. Могу просто посмотреть на парня и кончить…Или он на меня посмотрит… Моргнуть не успеет, а я уже и готова… Йошка завидует просто. Но я на неё не обижаюсь. Йошка мудрая в этих делах. Говорит, нельзя себя выдавать, иначе к нимфоманкам в чертоги загремим. Пустят на конвейер к профессорскому составу, или – к членам Правительства, а то и в ЦК Партии. Там не церемонятся. Чуть кому не дала – член пришивают, и – к трансвеститам, в Крым, на виноградники. Под Солнце! А оно быстро всё спалит – и рожу, и кожу, и желания…В Крыму – только вино. А вина столько, сколько спирта, не выпьешь…Так и заразу можно любую подхватить! Никакая вакцина не спасёт!
Сто девяносто… Вот уже и другой разворотик… Я когда медалисткой после очередной Олимпиады к папе на приём попала, он меня тоже во все стороны крутил. Даже на голову ставил. Так меня хотел, так хотел! Но против теста на ДНК ничего не мог поделать. Он принципиальный. Сам закон против инцеста подписал. И правильно! Столько затрат на производство потомства, а риск повышается. Куда их, потом, уродов-то девать?! Да я и сама кончила раза три под его взглядом. Он догадался. По голове погладил. «Дочка, – говорил, – ты моя, ненаглядная». Так и прилепилось: «дочка да дочка». А я ему: «папик да папик». Он к тому времени, судя по циркулярам в «комсомолке» уже за тысячу детей перешёл по рождаемости, а дочкой только меня признал. Пацаны – не в счет. Этих-то он вертел, как хотел. Да пользы мало. Ну, до профессора, может, кто-то и дослужится, если в пионеры не вступит… А так – пустые хлопоты… У мальчиков с интуицией проблемы…
Двести сорок два… А Йошка, получается, с ослюдом своим балуется?! Смелая девка! Но даже от меня могла скрыть…Она мудрая! Она своего Главлея сама себе в папики записала, без всякого теста. И на что он повёлся? Как раз на её интуицию. Кто ему про воду и облигации подсказал? Йошка, кто же ещё?.. А раньше?..
Она рассказывала, почему историю полюбила. За волшебные сказки. Что началось всё с Большого Взрыва. А до этого не было ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Потому что времени не существовало. А как взорвалось, всё разлетелось отовсюду и во все стороны. И начало сталкиваться, соединяться друг с другом и постепенно остывать. А для этого нужно время, вот оно и началось, как комочки появились. К комочкам другие комочки прилипали, и всё кружилось и неслось куда-то, всё дальше и шире. Остывало, замедлялось. Распределялось по галактикам, звёздным системам. А вокруг звёзд планеты завертелись, а вокруг планет – спутники. Большое начало удерживать вертящееся вокруг себя маленькое, маленькое – то, что ещё меньше. А уж совсем невидимое жило по прежним законам, будто этот Взрыв вчера только шандарахнул. Оно прошивало всё насквозь и грело то, что еще не успело остыть.
И на горячую еще землю сыпались метеориты, кометы, астероиды с будущей водой, и внутри земли сжимались камни и выдавливали воду. И было две воды. Верхняя вода, которая дала жизнь и воздух. И Нижняя вода, которая ждала своего часа. И наступил момент, что Верхней воды не стало хватать для жизни, и тогда жизнь и люди зарылись под землю, мечтая о Нижней воде, которой было вдесятеро больше, чем Верхней. И люди научились её добывать, но было уже поздно. Их великое размножение привело к эпидемиям, которые начали лишать их того, чем люди жили – органов чувств. А, теряя источники наслаждения жизнью, люди начали презирать саму жизнь и живущих рядом людей… И наступила Эра Водолеев. Наша Эра…
Триста двенадцать…Ох, Йошка, не зря она меня таскала на эти факультативы по истории воды… Там два препода толклись одновременно. Один призывал всё вспомнить, а другой – забыть. Первый кричал, что надо опираться на исторический опыт и учиться выживать, плодиться и размножаться, второй – что надо жить настоящим и что после смерти всё равно ничего никому уже не понадобится. И оба правы были. Кому верить? Оба – пьяницы, оба – полусумасшедшие. Один кричал: пора навести порядок, создать государство справедливости, чтобы всем воды поровну доставалось. Второй перекрикивал: и до чего нас все ваши прежние государства довели? До обезвоживания! Сидите, мол, и не ерепеньтесь. Допивайте, что осталось, и гори всё огнём! А, чтобы лучшим подольше прожить, наоборот, надо население худших сокращать.
Йошка обоих слушала, а мне по-своему всё объясняла. Мол, оба дураки. И если лучшие – это мы, красивые и умные девушки (а мы на самом деле самые лучшие, у нас это и в дипломах написано), то мы и обязаны выжить. И дать лучшее потомство. Но не от этих пьяниц, а от лучших, которых нужно искать. Где их искать? Не под землей же? На поверхности. Там, куда нас не пускают. Поэтому нужно бежать. Куда бежать? В Землю Обетованную. Где вода течёт, как у нас спирт под землёй – реками…Где её делить между людьми не надо…И опасаться заразиться очередным вирусом и при этом спирт хлестать от страха не надо… И предохраняться – не надо! А можно трахаться со всеми трезвыми подряд, как ослюды… Хотя это пример неправильный…
Четыреста шестьдесят четыре…»
В конце лестничного марша забрезжил свет. Циля замедлила шаг, присматриваясь к теням, что этот свет заслоняли с четкой периодичностью. Дойдя до площадки, она заглянула в штольню. По грязным рельсам в одну и другую сторону измождённые, неопрятные женщины толкали пустые и полные вагонетки с металлоломом. Руки их были привязаны к поручням. Но, несмотря на спутанные верёвками ноги, все они были полупьяны и даже веселы. Подталкивали друг друга вагонеткой под зад, смеялись, а некоторые пели на два голоса частушки. Не страдания, именно частушки. На Цилю никто не обращал внимания.
«Матри! Вот они где тусуются! – догадалась Циля. – Климактерички!.. Отрожали своё и сюда – в ад. Да-а, такие доходяги по этой лестнице не поднимутся, даже охраны не надо».
Ей и в голову не пришло, что одна из этих женщин могла быть её матерью. Хотя и сами женщины своих дочерей знали только в младенческом возрасте и догадаться, что чья-то взрослая дочь стоит теперь перед ними, не смогли бы.
Наконец, за одной из вагонеток показалась Йошка. Завидев Цилю, она махнула ей рукой. Когда вагонетка приблизилась, Йошка, приподняв ржавый стальной лист, на ходу вынула из-под него две ёмкости с водой и поставила их у ног подруги. Успев поцеловать грязную женщину в щёку, Йошка с нежностью посмотрела ей вслед. Вздохнула и скомандовала:
– Готова?! А теперь бери свою баклажку и пошли наверх. Лифт не работает.
– Как это не работает?! Ты же говорила…
– Лифтёр пьяный. Я его разбудила. Он сказал: тебе надо, ты и ремонтируй… Так бывает в жизни, Циля. Надежды не всегда оправдываются… Понесли уже. Надо быстро подниматься. Можно опоздать… Ноги шире расставляй, так другая группа мышц работает…
Однако, уже на второй площадке, задыхаясь от ходьбы, Йошка приостановилась и попридержала Цилю за руку.
– Подожди… Я тебе должна сказать, откуда вода. Эту воду набирали для нашего побега три сотни обречённых на гибель женщин. Долго собирали, себе отказывая. Поняла для чего?
– Начинаю понимать… – переводя дыхание, соврала Циля.
– Нет! Ты должна понять это сейчас! Они мне поверили, понимаешь? Они уверены, что мы доберёмся, куда хотим, и построим новый мир. Кто был ничем, тот станет всем. Им для этого своей воды не жалко. У них, у каждой, была мечта. И мы теперь воплощение их мечты: семь я, муж, дети, дом и река. Поняла?
– Н-нет… Последние четыре слова не поняла, – честно призналась Циля.
– Прости. На самом деле я и сама с трудом понимаю, что это… Постараюсь объяснить. Потом…
В Циле зашевелилось сомнение. Йошка впервые была не уверена в себе. Поэтому Циля понизила голос до шепота и осторожно спросила:
– Может, вернёмся? А вдруг у нас не получится? Как с лифтом?
– Иди за мной, дура! – прикрикнула на неё Йошка. – И запомни: пить только по моей команде! Ноги шире!..
***
Хвам прятался в келье у Главного Лекаря, Глека, своего старинного друга и собутыльника. Когда-то они вместе заканчивали университет. Хвам – медицинский, а Глек – сценарный и режиссерский факультеты. Оба завидовали друг другу. Каждый хотел быть на месте сокурсника. Но не срасталось. И тут по распределению пьяной университетской комиссии их разлучили, ошибочно направив Хвама режиссером в дальнюю казахскую провинцию. А Глека, с удовольствием забывшего собственное имя, господа чиновники оставили при власти в Центральной пещере для управления здравоохранением.
Глек с головой погрузился в работу. Перво-наперво, набросал на стене кабинета «План полного обеззараживания населения с последующей его утилизацией». Вторым грандиозным проектом стал сценарий по замещению воды спиртом. Третьим этапом должна была пройти реформа рождаемости, основанная на женщинах-инкубаторах. И финалом, апогеем его труда, должен был установиться такой узаконенный порядок, при котором отличить одного человека от другого по гендерным признакам стало бы невозможно.
Всеобщее равенство, безнациональное, бесполовое, безликое и безымянное представлялось ему именно той моделью, которое человечество и заслужило. Которого оно стало достойно, пройдя через войны, стихийные бедствия и эпидемии. Через собственные грехи и подлости. Через глупость и лень. Через страсть и безумие. Выравненное по бесчувствию.
На Ученом Совете, посвященном его избранию Единственноправым Главным Лекарем, в своей речи он заявил:
– Уроды, я спасу вас! Молитесь в последний раз своим богам. Скоро, кроме как на меня, не на кого будет молиться.
Единственноправому возразил Единственнолевый, Генсекс:
– Плодиться и размножаться это не отменяет. Как и пить, кстати. А грехи, как вы правильно изволили заметить, замолим. Можно и перед вами, раз вы так настаиваете.
Главлей, поддерживающий центристский блок Совета, незаметно разбавил себе спирт в стакане и резюмировал:
– Если воды на всех хватит.
И тогда Глек понял, что ему без сильной руки не обойтись. Выписав Хвама по пневмопочте Гиперлупа, он встретил его с партией обогащенного урана, прибывшей из казахстанских песков. Расплачиваться пришлось тяжёлой водой, о стоимости которой Главлей мог только догадываться. Участвовавший в сделке и заговоре Ги День Первый, человек смешливый и суеверный, был несколько разочарован посылкой. Облученный во всех отношениях Хвам показался ему сентиментальным провинциалом, достойным разве что черного пояса и венка сонетов. Доверять ему водяной поток было сомнительным мероприятием. Ги Первый подал знак Глеку, тот не обратил внимания на жест доброй воли, воля была сломлена, а следом – и переносица Ги Второго. Хваму пришлось скрыться. Обескураженный произошедшим, Глек выпил лишнего.
– Нет, ты объясни, – горячо говорил он давно уснувшему за столом Хвану, – какова природа твоих поступков?! Неужели годы нашей разлуки не послужили тебе уроком? Или бесплодные казахские степи высушили в тебе все животворные родники наших чаяний? Где, глядь, истина, во всю её ищи?..
Хвам, сражённый усталостью и хмелем, молчал глубоко и удовлетворённо. Безопасность грязной, но дружественной лицу столешницы, притягивала и расслабляла, как некогда в студенческие дни манила его яркость фантазии и непредсказуемость сюжетов старого друга, окончания которых друг и сам не знал. Покой, посетивший Хвама в это мгновение, был подобен удару по голове пудовым мешком, полным зёрен той самой истины, в поисках которой метался на задворках своей судьбы несчастный Единственноправый. И в полусне Хвам почувствовал к Глеку вдруг такое доверие, полнота которого выразилась всем его существом в умиротворённом звуке – Хвам пукнул. Глек улыбнулся и потрепал его по плешиво заросшей щеке.
– Спи, дружище. Сны убедят тебя в большем, чем я. Пусть тебе приснится зеркало, в котором ты узнаешь, но не сможешь отличить себя от других. И поймёшь, что у вас одно имя на всех. И страх смерти растворится в том, что, когда позовут и вместе с тобой ринутся на зов остальные, затоптать тебя смогут лишь названные твоим именем. А, значит, ты повторишься в бессмертном продолжении самого себя. Такая вот штука. Кто-то всегда остаётся сверху. И получает удовольствие. А имя не меняется.
Привыкнув к тому, что его никто не слышит, а если слышит, то не понимает, Глек уперся взглядом в каменную стену, на которой был нарисован квадрат, разделённый посредине крестом на равные прямоугольные части. Дорогой художник, которого нанимали только члены Правительства, называл свои работы «окнами». В перекрестья он помещал диковинные растения с белыми стволами в черную крапинку и ветвистой кроной с волосистой зеленой частью, ниспадающей до основания. Причем само изображение оказывалось как бы за перечеркиванием, внутри стены, и представляло собой уходящую вдаль перспективу, где верх часто изображался в голубоватых тонах, размытых белыми пятнами, а низ – в изумрудных, с пенистыми разводами струящейся самой по себе воды. Играя насыщенностью красок, придворный маляр доходил до того, что некоторым из смотрящих в его «окна» чудились то неведомые дорожки, то невиданные звери, то женщины с моноластой вместо сросшихся ног. А то и – сама вода с пеной захлёстывала изображение так, что из неё себе наперекор выходили тридцать закованных в железо мужиков в сопровождении карлика, черная борода которого исчезала за горизонтом художественного произведения. Стиль этот назывался в свете «русским духом» и, хваля его в придворных кругах, всегда необходимо было упомянуть, что он «пахнет Русью», хотя о запахе как таковом, как и о легендарной Руси понятия были давно потеряны.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69231076&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
