Иннокентий А. Сергеев "Запретная зона"

Это затмение. Сегодня пасмурно, так же было вчера, но это было тысячу лет назад. Какое сегодня число?

Я упал, когда выходил из подъезда, и теперь у меня болит спина. Я лежал и смотрел на серое небо, как Болконский на небо Аустерлица, только на этот раз нет облаков, нет ничего, только серое небо, и высоко-высоко чёрные стаи.

И голые ветви деревьев. И ветер.

Они сжигают мои чучела. Эти люди сжигают мои страхи, картонные коробки, ветошь… Я – Че Гевара.

И меня уже нашёл свет прожектора, и некуда отступать.

И поздно делать вид, что укрылся в окопе – чёрный воздух поднебесья ночи рассекают нити трассирующих пуль.

Они стреляют в меня, а я встаю и смеюсь им в лицо.

И я приду к ним сегодня вечером, и мы будем делать вид, что ничего не случилось, и мы такие как все. И незачем в нас стрелять.

Но я не выдержу.

Я выдержу.

Я увижу её и выдержу, потому что рядом с ней будет он.

Она моя сестра, я не должен. Это нельзя.

Мы знаем друг друга уже четырнадцать лет и за всё это время разлучались только однажды – на два года, когда я уехал, зачем-то, куда-то. Но я вернулся, и всё происходит так, как будто мы и не расставались.

Вот только он женился.

Что ж, очень приятно. Давайте знакомиться. Меня зовут Саша. А вас? Вы жена моего друга…

Обледенелая рыба на льду. Я подхожу к рыбакам и долго наблюдаю за тем, как они неподвижно сидят, уставившись на поплавок, но поплавки остаются недвижны, и меня не отпускает мысль, что они принесли эту рыбу с собой и разложили её на льду, чтобы продемонстрировать свой улов.

Купили её в магазине.

Есть рыбные магазины и рыбаки, неподвижно сидящие у прорубей на льду, и я иду от автобусной остановки к метро.

Сегодня я увижу её, и мы попытаемся… Я думаю об этом, и всё ноет во мне истомой, и нельзя думать об этом.

Её тело – это всего лишь её тело, и ещё не поздно повернуть назад, к автобусной остановке, и вернуться домой.

Я могу вернуться и с полдороги.

Никто не заставит меня ехать.

Я вхожу в метро, миную турникет и встаю на эскалатор. Когда месяц кончится, я куплю проездной. Скоро я привыкну к тому, что снова живу здесь.

Ничто не изменилось, кроме того что он женился, и она стала его женой.

Или меня не стало. Или не было никогда…

3

Он открыл дверь и сказал: "Привет. Проходи".

Я вошёл, и он включил свет в прихожей. Дал мне тапки.

Мы вошли в комнату.

Она резко обернулась и секунду-другую стояла вполоборота, ее руки были подняты к груди как для молитвы, но сложены не ладонями, а кулаками. Черты лица ее были как будто прорисованы карандашом, но вот по карандашу прошло ретушью, и ее лицо смягчилось.

Ее глаза темные, влажные в первый миг показались мне больше, чем были на самом деле, но все же у нее большие глаза, особенно по контрасту с маленьким ртом. Волосы рыжие, пышными локонами. Лицо бледное. А вот нос, пожалуй, великоват, да еще с легкой горбинкой. Но большие глаза и густые, длинные ресницы делают это не так заметным.

Если она когда-нибудь родит, она может, наверное, потолстеть. Во всяком случае, в ее худобе нет ничего болезненного.

"Привет",– сказал я.

Она кивнула и, опустив глаза, вышла из комнаты.

– Ты принёс что-нибудь?– спросил он.

– Да,– сказал я.

Я достал из пакета бутылку.

– Ставь сюда,– сказал он, кивнув на журнальный столик.– А у нас сегодня фирменное блюдо.

– Твоё?

– Называется "баклажаны по-холостяцки", но готовит их Женя.

Я вымыл руки и вернулся в комнату. Шторы были слишком желтыми, а обои слишком светлыми, но в комнате было чисто, просторно, и все аккуратно стояло на своих местах.

Сколько я его помнил, у него всегда все стояло на своих местах.

Мебели было мало, только белый шкаф в тон обоев, зеленый диван и такое же зеленое кресло. Лишней была только бра, которая должна была создавать уют, но выглядела как сигнализация воздушной тревоги.

Сергей сидел в кресле и пил водку.

– Ты уже?– сказал я.– А как же вино?

– Хочешь, присоединяйся.

– А вино?

– Оставим его Жене.

– Что-то случилось?

– Садись,– сказал он, кивнув на диван.

Я сел. Он подал мне рюмку и налил в неё водку.

Сергей производит впечатление уверенности и надежности, но я знаю, что он человек нервный и трусоватый. Его юмор служит ему защитой так же, как для меня это средство не сойти с ума. Впрочем он мило улыбается. В сочетании с высоким ростом, аккуратной стрижкой, правильным лицом, прямой спиной и широкими плечами это придает ему дополнительное обояние.

При этом он умен, мягок и непритворно порядочен, даже добр, если это ему ничего не стоит и не чревато неприятностями и беспокойством. Но ко мне он снисходителен настолько, что может даже пожертвовать толикой своей безопасности.

Когда кто-то в шутку посоветовал ему похудеть, это прозвучало глупо так, что никто не засмеялся. Конечно, до моей худобы ему далеко, но назвать его полным значило бы погрешить против истины.

– Ничего не случилось,– сказал он, завинчивая крышку и ставя бутылку на пол.– Просто захотелось выпить водки.

– Ну давай выпьем.

Он кивнул мне. Мы выпили.

Вошла Женя, неся тарелки.

– Вы уже? А я?

– А для тебя есть вино,– сказал он.

– Ну так налей мне тоже.

– Принеси штопор с кухни.

Она принесла штопор и свою тарелку.

– Садись,– сказал ей Сергей, хлопнув по подлокотнику кресла.

– Там ещё оливки и всё остальное…

– Садись,– требовательно повторил он.

– Сейчас принесу,– сказала она и снова исчезла.

– Она очень волнуется,– объяснил мне он.– Ждала твоего прихода и наготовила там всего…

– Моего прихода?

– А что, не заметно?

– Да,– сказал я.– Заметно.

– Ну что, ещё по одной?

– Может, помочь ей?

– Сиди,– приказал он.

Женя принесла оливки, нарезанную ветчину, рис, салат из крабовых палочек, хлеб, вилки, ножи и бокал для себя.

Сергей налил ей белого вина.

– Надо зажечь свечку,– сказала она, вставая.

Она зажгла свечу и поставила её на столик.

– Ну вот,– сказала она и села на диван рядом со мной.– Приступайте.

Я поднял рюмку.

– За нас.

И залпом выпил.

Она отпила из бокала и поставила его на столик.

– Надо включить музыку,– сказала она.

– Сиди,– сказал ей Сергей.

– Нет, в самом деле,– поддержал я.

Он пожал плечами.

Она поставила кассету и вернулась на место.