Елена Лерак Маркелова "Я унесу четыре части горя…"

Куйгорож постоянно просит работы у хозяина и всё, что поручают ему, исполняет.

Приносит в дом сокровища, деньги. Нужно постоянно занимать его делом,

так как без него он не может оставаться ни минуты

и не даёт хозяину покоя, пока тот не даст ему работы.

Снёс яйцо мне петушок прошлой осенью,
но чуть-чуть не удалось волшебство —
Вышел куйгорож горбатым и косеньким,
да и делать не умел ничего.
Шастал по лесу с утра и до вечера
(нет бы лодырю вскопать огород).
То собаку мне притащит увечную,
то лишайного кота приведёт.
На, хозяюшка, корми да выхаживай.
Будто мало у хозяюшки дел!
Вон ни лука, ни картошки не сажено.
И однажды так он мне надоел…

Не от злобности, скорей – от усталости
бедолагу погнала со двора:
«Принеси мне от мучителя жалости,
от насильника – любви и добра».
Я растить его могла, вроде матери…
Да какое там… Ехидна – не мать!
И пошёл-поковылял мой горбатенький
небывалого по свету искать.
Позабыть бы я хотела, да помнится.
Не осталось ни желаний, ни сил.
Потемнело без убогого в горнице…
Будто кто-то в мире свет погасил.

Собирайся

Собирайся, пора.
Здесь тебе больше нечего делать.
А родным и друзьям непременно приснишься к утру.
Попрощаешься там…
Выбирайся тихонько из тела.
Этот путь позади.
Не дрожи, словно лист на ветру —
наш Судья справедлив,
а ещё – милосерден без края.
Он добрейшей души… человек,
но немножечко строг.
Вот трусиха. Смотри:
я без боли тебя забираю.
Это многое значит.
Ну что, понимаешь намёк?
Как  там  дальше? Ну как…
это «дальше» конечно же будет.
Любопытная ты. Всё узнаешь.
Сначала на Суд.
На старуху с косой не похожа?
Смешные вы, люди…
Нет пути в никуда,
все дороги куда-то ведут.
Смерти нет, поняла?
Будет просто дорога другая.
Ты шестую прошла
и подходишь к началу седьмой.
Ад и рай – в головах.
А в дороге – ни ада, ни рая.
Вот, когда осознаешь —
вернёшься… пожалуй, домой.
Там встречаются все.
Вместе ждут остальных запоздавших.
И спокойно прядут
бытия непрерывную нить.
Новый путь начинать
в одиночестве было бы страшно.
Я затем и пришла,
чтоб немного тебя проводить.

Бумеранг

Фельдшер снова напился.
А мальчонка-то весь горит.
Хорошо б помолиться,
да не помню слова молитв.
Где же дочка-шалава?
На сиротство зачем родить?
Всё ж дитё, не забава…
«Мам, останься, не уходи!»
Ох, сожжёт до огарка
злой  хворобы дурной огонь —
«Жарко, мамочка… жарко…
положи мне на лоб ладонь.»
Привезла, усвистала…
пряник бросила, как щенку…
Всё гулянок ей мало…
Хоть бы ложечку съел медку…
Потерпи, ангелочек.
Поутру повезу к врачу.
Дура… дура ты, дочка…
«Мама…  бабушка, пить хочу.»
*
– Я б забрала его в город,
да мой не хочет.
Что ж ты икру-то ложкой?
Сотня за килограмм!
Да – не расписаны! Хватит!..
Привет, сыночек.
– Ты насовсем к нам приехала,
правда, мам!
– Я ненадолго.
Ну снова ты смотришь волком.
Дай поцелую быстренько.
Мне пора…
Порвана в клочья подаренная футболка,
И поросёнку в корыто летит икра.

*

– Слушаю.
– Сыночка, может заедешь к обеду?
Снилось – бегу за тобой, но догнать не могу…
– Некогда, мам, я работаю. Нет, не приеду.
В трубке гудки. Злые складки у сжавшихся губ.
Ей невдомёк, что уже никогда не догонит
мальчика, вдоволь хлебнувшего слёз и тоски…
Детские снимки… Не едет – и ладно. В огонь их!
Бьётся посуда, в помойку летят пирожки.
Год не проведывал… Ноет под левой ключицей.
С жидких кудряшек со стуком летят бигуди…
Каждую ночь ей всё снится и снится, и снится
мальчик, в подол ей вцепившийся:
«Не уходи!»

Медведь

Истекает медью короткий день,
сон-трава ложится, росой пьяна.
Тихо  листья падают, чуть задень.
Выплывает огненная луна.
На охоту сыч не спешит лететь,
затаилась в ужасе заболоть.
На Сухом Веретье большой медведь
раздирает с рёвом живую плоть.
Опадает эхом собачий вой
на краю пустеющего села.
Вот ещё один не придёт домой —
и его лесавка на смерть свела.
В позабытом богом лесном углу
храбреца и с факелом не найти.
Трусоват народец да к воплям глух.
Нет безумца – в ночь со двора идти.
Все укрылись в избах, не спят, дрожат —
ставят, ставят свечки под образа…
К ним прибился травник лет пять назад,
с ним  девчушка тонкая, как лоза.
Собирал он травы, лечил людей,
от падучей нужные знал слова.
Не убивец, вроде, не лиходей,
но зловещим дымом ползла молва:
«Неспроста он шастает в дальний лес.
С лешаками ищет, поди, родства.
А девчонка вовсе не дочь, а бес —
всё молчит да щурится, как сова.
Понимает, ведьма, язык зверей —
словно агнцев кормит волков с руки.»
И однажды осенью на заре
запалили нехристей мужики:
«Чтоб им, окаянным, дотла сгореть»
…От избы пылающей, весь в огне,
проломив ограду, бежал медведь
да неясыть ухала на спине…

В непролазной чаще построен дом,
там немая девочка ждёт отца…
И смеётся весело ни о чём,
вытирая кровь у него с лица

Лидочка

Мама с папой спят под одеялом.
Лидочка их больше не боится.
Пьяных крепко-накрепко связала,
им глаза проткнула острой спицей.
И с улыбкой светлой, словно солнце,
молотком, орущих, добивала.