Елена Лерак Маркелова "Я унесу четыре части горя…"

Думая, что больше не придётся
ночевать в подъездах и подвалах.
И объедки клянчить христа ради,
не себе, как будто, а собачке.
И перед чужим каким-то дядей
с голой попой ползать на карачках.
Приходил он каждую неделю,
мамочка звала его «клиентом».
Лидочке ужасно надоело
во врача играть и пациентку.
И никто-никто не сможет снова
сделать больно малолетней Лиде.
Девочка психически здорова,
но другого выхода не видит.
Про тюрьму от папы много знает.
Про решётки знает и «парашу».
Но тюрьма нисколько не пугает…
Там тепло и кормят пшённой кашей.

Послеосеннее

Я сегодня уйду. Беспокойная выдалась осень.
Я сегодня уйду. И сюда никогда не вернусь.
Бесконечность легла опрокинутой циферкой восемь…
Но покинет тоска и останется лёгкая грусть.
И закончится день бесконечно унылый и серый.
Ты откроешь глаза и почувствуешь – что-то не то.
Разом грянет зима (у неё вот такие манеры),
торопливо надев белоснежное в блёстках манто.
Ты внезапно поймёшь —
я была просто ношей тяжёлой.
Будто вытащит кто из предсердия ржавый клинок.
Перестанет земля быть такой беззащитной и голой.
За окном пролетит медно-рыжий последний листок.
Это я пролечу, и прощаясь с тобой, и прощая,
Это я пролечу за иную черту бытия.
Будет всё хорошо. Ты забудешь меня, обещаю…
Ты не верь в этот бред.
Я сегодня сама не своя.

Абуми-гути

Абуми-гути (яп.;;) – маленькое пушистое создание, вырастает из небольшой петли, которая служила для крепления стремени у полководцев. Когда человек погибал в битве, стремя могли забыть на поле брани, и тогда появлялся абуми-гути. Старое стремя становилось его ртом, а веревки идущие от седла, превращались в конечности. Считается, что абуми-гути будет в одиночестве ожидать своего господина, который уже никогда не вернется.

Рот у него большой – голоса не дано.
Руки и ноги есть – да не дано ползти.
Сколько веков прошло? Счёт потерял давно.
Целую вечность ждёт, ждёт абуми-гути.
Путлищем в землю врос. В мох превратился мех.
Плачет нелепый зверь, глупо раззявив рот.
Ведомо – в мир живых мёртвым дороги нет.
Ждёт абуми-гути. Целую вечность ждёт.
Рот у него большой. Сердца не дали, но
Преданней существо можно ли где найти?
Воина прах истлел в чёрной земле давно.
Целую вечность ждёт, ждёт абуми-гути.

Ведомо – в мир живых мёртвому нет пути…
Он прорастёт травой сквозь абуми-гути.

Песня Катерины

…Гость начал рассказывать между тем, как пан Данило, в час откровенной беседы, сказал ему: «Гляди, брат Копрян: когда волею Божией не будет меня на свете, возьми к себе жену, и пусть будет она твоею женою…» Страшно вонзила в него очи Катерина. «А! – вскрикнула она, – это он! это отец!» – и кинулась на него с ножом. Долго боролся тот, стараясь вырвать у нее нож. Наконец вырвал, замахнулся – и совершилось страшное дело: отец убил безумную дочь свою…

Н. В. Гоголь, Страшная месть

Пропитался кровью степной бурьян.
Сокол ясный, очи свои открой!
Ты не ври мне, дядько, что муж мой пьян
и, устав, уснул на земле сырой.

Я – убийца, дядько. Его жена!
Коли нет ума, так не взять взаймы.
Пожалела тятеньку-колдуна —
отворила двери его тюрьмы…

Не ворчи, что надо хоть ночь поспать.
Пуще лютой смерти боюсь я сна.
Там душой пропащей владеет тать
и желает телом владеть сполна.

Косы – змеи, а тело моё – скудель.
Смейся, нянька, это же так смешно —
я качаю лёгкую колыбель,
да не живо дитятко там давно.

Слава богу, он и меня убил.
Разве дочек в жёны берут отцы?
…Тянут руки чёрные из могил
за великим грешником мертвецы.

Вдова

«Любить Веру? Это все равно, что любить свою руку или ногу».

(И. Бунин о жене)

Полгода со смерти мужа. Спокойна Вера.
Лишь изредка снится тревожащий шум прибоя
и розовый запах проклятого «Бельведера».
Ах как же хотелось порой отравить обоих…
Ухмылки соседей, сверлящие спину взгляды:
«Любовница в доме. Да как же она так может?
Помощница? Полноте. Людям-то врать не надо.
Глаза-то имеем. Какое распутство, боже!»
Как выдержать годы такой изощрённой пытки?
Любви ли, терпения, силы хватило выжить?
Их шёпот и стоны под ветер и скрип калитки…
Но было и счастье, впрочем. Потом. В Париже.

И Ян, умирая, не вспомнил свою Галину.
Она растворилась во времени. Стала тенью…
Старуха встаёт и кряхтит, потирая спину.
Клубничный сезон. Не пора ли варить варенье?

Рыбак

Пахнет мятой и смородиной,
солнце клонится за ель.
Немудрёную мелодию
вдалеке поёт свирель.
В ряску прячутся мохнатую
рыбки шустрые хитро.
Что ж, наживка небогатая —
вера, совесть и добро.
Лешака от смеха  скорчило,
да глумится водяной:
«В мутной речке душ непорченых
не осталось ни одной.
Злом разъеденных, как щёлочью,
их от света я храню.»
…Только Свет находит щёлочку
и проходит сквозь броню.

А рыбак, не слыша нечисти,
пьёт смородинный настой.
В реку судеб человеческих
ночь спустилась на постой.
Ждать Ловцу, закинув удочку,
не минуты, не года…
Но звучит господня дудочка —
очищается вода.

Дед

…Лошадь белая в поле тёмном…

Н. Рубцов

Бабка наша, тому три года,
угодила под самосвал.
Месяц дед пролежал колодой.
Оклемался, но сильно сдал.
Вовсе не был он нами брошен.
Звали в город – не захотел.
Плакал и вспоминал про лошадь,
что белее была, чем мел.
Мол, на лошади и подъехал
к лучшей девке на всё село.
И не ждал он тогда успеха.
Всё твердил потом: «Повезло!»
И певуньей была Наталья,
и отменно варила щи
(слёзы медленно пропадали
в лабиринте его морщин)
Не синицу словил, а счастье —
поднебесного журавля…
Не наездишься к деду часто.
За семь вёрст хлебать киселя.
Если надо – соседи рядом,
не зверьё, поди, доглядят.
Много ль там одному-то надо.