Улей
Бабуля забирает турку и ставит на стол стакан с водой, прямо под опустевшую Полину руку, которая вся изрисована мелкими завитками девочек, машин, кошек, автобусов, столбов, проводов, цветов, прогуливающихся по городу. Вчера ничего не было, а сегодня: «Здрасьте, потолок покрасьте».
Маша протягивает руку – задержать Полину, что хочет поднять стакан.
– Башмак крутой, – заключает Маша, осмотрев рисунки, как дерматолог – пятна.
Башмак, действительно, крутой, и в нем кто-то живет: существо с одним глазом и в колпаке.
– Скучно было на паре.
– А в тетрадь – слабо?
– В тетради – клеточка.
– И че?
– Бесит.
– У тебя весь гардероб в клеточку, даже пижама.
– Но я же в ней не пишу.
– Паста вредная, от нее бывает рак.
– «Раки – это к драке».
– Девочки, хватит говорить глупости. Поля, не рисуй на себе. Я куплю тебе блокнот.
– У тебя на мой блокнот денег не хватит.
– Хватит.
– Это не манипуляция. Ты сама предложила.
– Смысл манипуляции в том, чтобы предложить самой.
– Молчи, козявка, тебе еще рано голосовать.
– Собираешься баллотироваться?
– Да не выбаллотироваться.
– Ешьте уже, сейчас все остынет.
– Ненавижу морковку.
– А раньше любила.
– Раньше закончилось.
– У нее интервальное голодание.
– Это как?
– Это когда восемь часов ешь, а шестнадцать не ешь.
– Какой ужас.
– Скажи это моей талии.
– У тебя просто осиная талия, дорогая.
– По сравнению с графиней Толстой?
– По сравнению с твоей глупостью.
– Козявки жгут?
– Сама козявка.
– От одного блинчика с тобой ничего не случится.
– Сказала Ева Адаму.
«Не хоти дальше»
Поля скрывается в ванной и сидит там сорок минут. Что можно делать в ванной сорок минут, Маша не понимает. Она сорок минут читает «Приглашение на казнь» и книгу тоже не понимает. Но ей нравится паук. Что он приходит. В этом что-то есть. Но с чем это что-то едят?
– Солнышко, ты опоздаешь в школу.
– Главное, не опоздать родиться, а дальше – не спешить умереть. Остальное – суета.
Бабуля входит в комнату и, нависая над душой, так смотрит, что Маше приходится встать с кровати и принять из ее рук свежие джинсы, которые как накрахмаленные.
– На них можно роман написать.
– Хватит с меня одной художницы.
– На блокнот у тебя деньги есть.
– А на джинсы нет.
– Это даже хорошо, самовыражусь раз и навсегда.
– Прекрасный план, но когда тебя выставят из школы, тебе придется ходить туда без штанов.
– А когда мне придется туда не ходить?
– Когда вырастешь.
– А если я стану учителем?
– Солнышко, я все понимаю, но цигель, – Бабуля стучит по запястью, где должны быть часы, которых там нет. – Ци-и-гель.
– Ты в курсе, что создаешь атмосферу проживания в нацистской Германии?
– Что, прости? Что-то в ухе звенит. Не расслышала.
– Ха-ха.
– Вот именно.
Маша надевает джинсы, застегивает пуговицу. Туговато.
– Присядь, разойдутся.
Маша приседает, пружиня, коленки вытягиваются, ткань смягчается, но не слишком сильно.
– Ну как?
– Как «яблочко да на тарелочке».
– Замечательно, – заключает Бабуля и прибавляет свеженький свитер с воротом-треугольником. Пропадет ли шея в нем, как в Бермудском?
– Расчешись.
– Не хочу.
– А я не хочу, чтобы ты ходила лохматой. И у чьего не хочу больше прав?
– Не у моего.
– В этот раз.
«Не выходи из комнаты, не совершай ошибку»
За порогом не – целый мир, а – подъезд. Но вместо того, чтобы спуститься – Маша поднимается.
Одна ступень.
Еще одна.
Девять.
Пятый этаж.
Шестой.
Девятый.
Конечная станция. Выходите в окошко.
Маша сдвигает цветок и присаживается рядом, на пыльный пластик холодного подоконника. Смотрит вниз. Внизу ничего особенного – двор. Вот если бы во дворе брички стояли, было бы свежо. Предание. А так: машины почти все разъехались. Черные полосы на белоснежном снегу, как испорченный рисунок. Старый турник, качели, скамейки, кусты акаций, боярышника, береза, шесть маленьких сосен. Женщина с клюкой подходит к помойке, открывает ящик, перебирает мусор, прячет в пакет находки. Ветхое пальто, ветхое тело, ветхая жизнь. Снег падает на нее, как ладонь, разнесенная ядерным взрывом. Мечтала утешить, да вот – накрыло. Ворона перечеркивает воздух слева направо. Крыша водонапорной башни белеет, словно шляпа китайца на рисовой плантации. Маша открывает рюкзак, достает тетрадь, вырывает листок из середины. Складывает самолетик. Тянет из кармана зажигалку. Открывает окно. Хвост самолетика занимается пламенем и улетает на волю.
Но.
Воля беспощадна.
Самолетик смазывает ветром, как случайный штришок – ластиком.
Маша закрывает окно и смотрит на мир сквозь стекло.
Гуппи.
Рисует черным маркером смайлик.
«Дорогая стена, улыбнись».
Входит в лифт, будто в шахту космического корабля. Кнопки круглые, как планеты. И если застрять между этажами и открыть дверь, можно попасть в параллельный мир, где изгои, беглецы, отверженные, воры и вольнодумцы «дружною толпой по Бессарабии кочуют».
Лифт вздрагивает и течет вниз, словно капля по горлышку. Маша рассматривает себя в маленькое зеркало: изнутри на нее, не мигая, глядит Ашам – из племени воров или вольнодумцев?
«Если Вы ограничены в возможности общаться голосом, нажмите кнопку с символом “вызов”. Поступление сигнала в Диспетчерскую подтвердится индикатором желтого цвета с символом “вызов”. Появление на индикаторе символа “ответ” означает:
“ВЫЗОВ ПРИНЯТ, К ВАМ ИДУТ НА ПОМОЩЬ”».
Двери открываются – почтовые ящики. На углу – женская грудь, выцарапанная чьим-то пубертатным ключом. Дверь на улицу – улица.
Жизнь чудовищно предсказуема.
