Анна Зимова "Свадьба во сне"

Свадьба во сне
Анна Зимова

Будьте осторожны, когда рассказываете свой сон – для кого-то этой информации хватит, чтобы понять о вас то, что вы тщательно скрываете.

Анна Зимова

Свадьба во сне

Пролог

– Было бы из-за чего разум терять!

– Не так громко, пожалуйста.

– Денег ни шиша!

– Я тебя прошу.

– Занимается хрен знает чем! Нашла себе голь перекатную.

– Тебя слышит весь салон.

– Пусть слышат. Не у меня гон начался! У него там что, медом намазано, что нужно к нему через весь город тащиться?

Пассажиры маршрутки номер 130 почти перестали дышать. То, как неестественно пряма и напряжена была спина водителя, не оставляло сомнений – он тоже прислушивается. Спектакль подбирался к кульминации.

– Нет, это же как должно свербеть в… – тут было произнесено слово, услышав которое, всполошилась пассажирка с маленьким ребенком, и тихо завизжали от радости трое подростков на галерке, – чтобы переться с Юго-запада аж на Просвещения!

И женщина даже полуобернулась к аудитории, будто призывая ее в свидетели столь вопиющей распущенности. Если бы действие происходило в театре, раздались бы аплодисменты.

Спорившие никак не обозначили в диалоге свой статус по отношению друг к другу, но никто бы не усомнился: они – мать и дочь. А сама перепалка, наверное, не была бы никому интересна, будь нерадивая дочка подростком. Но она была не девчонка, не девушка даже, а зрелая тетенька, и это придало представлению ту остроту, которая так пришлась зрителям по вкусу.

Лицо старшей женщины было как карта, на которой отмечены все изменения, что ждут младшую лет через двадцать. А ждет ее вот что: ее розовые пока щеки украсятся красноватым апоплексическим румянцем, а на веки, вполне еще подтянутые и свежие, опустится кожная складка, придав взгляду некоторую сонность. Младшая была копией старшей, исполненной с такой точностью, что не оставалось пространства для фантазии. У нее были те же круто выпуклые скулы, тот же аккуратный нос (правда, не испещренный еще сеткой морщинок). Даже кички на голове у них были похожие, только мать безапелляционно упрятала свои мягкие седые волосы в тугой пучок, а дочка оставила на свободе парочку прядей – чепуховая попытка отличаться от матери.

Взрослая тетенька, которую мама ругает за то, что та едет к приятелю – было отчего взреветь от радости подросткам. Действие было бы и вовсе захватывающим, если бы дочь апеллировала более агрессивно, но она, к сожалению, так ни разу и не повысила голос, и смотрела только в пол. Казалось, ругательства матери мало ее трогают. Она лишь вяло просила мать вести себя потише. Но та, к радости присутствующих, не стремилась утихомириться:

– Хорош принц, прям сокровище. Давай-давай, езжай, раз мозгов нет.

Дочь ничего не произнесла в ответ. Лишь подула себе в озябшие ладони. Пальцы у нее были тоже материны, маленькие, с выпуклыми, как крохотные панцири, ногтями.

– Фейерверк на пять минут, а потом обратно еще ехать два часа. Умно.

– Мы, кажется, уже говорили на эту тему, и решили, что…

– В чем он там у тебя расхаживает-то? В банане? В апельсине? Одно слово – фрукт.

И мама, вздохнув глубоко, выдала патетическое:

– Кобелина!..

Подростки вытянули шеи, распахнули глаза и приоткрыли рты в сладострастном предвкушении. Но ни звука не вырвало это замечание из уст дочери, которая продолжала со скорбно-индифферентным лицом созерцать свою обувь.

– Жить на что вы собираетесь, а? Кулёма. Фрукты эти его будете есть? На фруктах долго не протянешь.

– Ты об этом не беспокойся.

– А что мне беспокоиться-то? Это тебе беспокоиться надо. За жизнь свою. Денег-то у сокровища твоего нет. У тебя их, что ли, много? Наиграешься с его погремушкой, а жрать потом все равно захочется.

– Захочется – и поедим.

– В квартире-то хоть тепло у него? Или отключили уже отопление за неуплату?

– Тепло, тепло.

– Хоть причинное место не застудишь, уже хорошо.

Маршрутка миновала, болезненно дребезжа всем телом, гигантский корпус онкологической больницы, пересекла лесопарковую полосу, узкий мост над речкой Ивановкой.

– Что, к «Ветеранам» уже подъезжаем? – спохватилась мать. – Ладно, пока. Позвони.

Публика, надеявшаяся, что мама будет сопровождать дочку до того самого места, где та собиралась предаться разврату, осталась недовольна.

Мать сошла возле метро «Проспект Ветеранов», а маршрутка повезла дочь дальше, к станции «Купчино». Подросткам было жаль, что женщина оставила их так скоро. А она помахала дочери рукой и зашагала бодро к подземному переходу. Все созерцали еще какое-то время дочь, – критически, настороженно, ожидая чего-то. Наконец, поняв, что от нее без матери ничего уже не добьешься, и что шоу окончено, пассажиры маршрута номер 130 потеряли к ней интерес и вернулись к прерванным разговорам.

Когда дочь выбиралась из маршрутки, все могли заметить, что ножки у нее хоть куда, хоть и обуты в довольно скучные ботильоны, и что талия у нее очень тонкая. И вообще, перестав сутулиться и пялиться в землю, она стала очень даже осанистой и зашагала по тротуару грациозно и легко. Зайдя в метро, она поехала в сторону станции «Проспект Просвещения». Подростки, проделавшие вместе с ней в вагоне почти половину пути, практически уже позабыли о ней к моменту, когда им нужно было выходить, и перестали искать ее глазами в толпе. Хотя, если бы они не поленились проследовать за ней до конечной точки ее путешествия, то были бы сполна вознаграждены вторым отделением экстравагантного шоу.

На проспекте Просвещения дочь зашла в двенадцатиэтажку, пылившуюся в паре кварталов от метро – за нею вскоре уже начинался жиденький парк, – и, потыкав без успеха кнопку лифта, поднялась пешком на четвертый этаж. Зеленая краска устала цепляться за стены и отваливалась тут и там целыми пластами. Добравшись до нужного этажа, дочь не стала жать на звонок, а замешкалась почему-то, поставила на пол сумку и стала озираться по сторонам. Наконец, удостоверившись, что рядом никого, она решительно дернула молнию на пальто и, сняв его, аккуратно пристроила на коврике возле двери. Расстегнула пуговицы на кофте, и, ежась от холода, сняла и ее; потом принялась стаскивать юбку, стараясь не испачкать край ботинком. Наконец, осталась в комбинации кремового цвета, на фоне которой кожа на руках и груди казалась совсем белой, с легчайшим голубоватым отливом (такой оттенок увидишь, посмотрев на свет через снятое молоко). Дочь и комбинацию стянула через голову, положила ее поверх вещей. Расставив для устойчивости ноги, стала судорожно искать застежку у лифчика, и все не могла поймать ее озябшими руками. Дверь позади нее открылась беззвучно, и из квартиры вышла крошечная старушка в черном пальто и с сумкой в руке.

– Караул, – сказала старушка, но не сдвинулась с места.

Так и стояла и смотрела на женщину средних лет с волосами цвета красного дерева, которая в разгар ноября расположилась в одном лифчике на ее лестничной клетке. В старушке, наконец, возобладал рационализм. Она перекинула сумку на локоть, и, не отрывая настороженного взгляда от женщины, стала пятиться спиной к лестнице. Лишь достигнув ступенек, она позволила себе повернуться спиной к подозрительной Венере, и зашагала торопливо вниз.

Дочь отерла лоб и стала раздеваться еще более споро. Она сняла, наконец, лифчик и заплясала вприсядку, стараясь стащить колготки. Оставшись в одних кружевных трусах, подошла на цыпочках к сумке, и стала в ней рыться. Даже подростки оценили бы по достоинству ее тяжелые, округлые груди с бледными, вздыбленными от холода, будто бы вытаращенными сосками. Понравилась бы им и ее узенькая спина, и красивый прогиб поясницы с цепочкой выпирающих позвонков, и маленькая ножка с тонкой щиколоткой. Правда, кожа на ляжках была уже рельефная, бугристая, и живот мягковат, но все равно по-своему привлекательный, с очень женственной ложбинкой, спускавшейся от пупка и терявшейся в трусах. Испуганная, вся покрытая гусиной кожей, она была диковато-хороша. Из сумки был извлечен белый медицинский халат, который она надела, пару раз запутавшись руками в рукавах. Она поискала что-то еще (вероятно, туфли), но не найдя их, засунула босые ноги, обтрусив их друг о дружку, снова в ботильоны. Снятые вещи кое-как, скомкав, запихала в сумку, и, пригладив проворно волосы, позвонила в квартиру номер 79.

Петр

«… Я оказалась в каком-то огороде. Рядом стоял козел (почему-то знала, что мой), и ел малину прямо с куста». Он перечитал еще раз, – вдруг упустил что-то важное, – но нет. Извечные проблемы, воплотившиеся в так хорошо знакомых ему образах. И «огород» этот ничего хорошего ей не сулит, и кто этот «козел» – понятно. Жаль, конечно, расстраивать женщину, но придется сказать ей, как у нее все обстоит на самом деле. Только надо облечь ответ в какую-нибудь пристойную форму. Он задумался ненадолго, положив руки на стол, и быстро настучал ответ:

«Уважаемая Евгения! К сожалению, порадовать Вас мне нечем. Судя по Вашему сну, Ваш муж, действительно, Вам изменяет. «С чего вы взяли? – спросите Вы – вы же его даже не знаете»? Да, мужа Вашего я действительно, не знаю, а вот сны такие знаю, и знаю хорошо. Я не лезу в Вашу семейную жизнь, а просто даю перевод той картинки, что явилась Вам ночью. Вам пришло сегодня «зашифрованное письмо», которое я расшифровал. Я не считаю себя вправе утаивать от Вас что-то».

Он подумал еще немного, и приписал: «Относительно гонорара – в подобных случаях я денег не беру. Во-первых, порадовать мне Вас нечем, а во-вторых (и это главное) – такие сны присылают мне пачками, и мне не составило труда перевести его. Прошу, не расстраивайтесь, на этом свете мало непоправимого, и Ваш случай – не исключение. Шлите свои следующие сны, будем разбираться. Искренне Ваш, Петр В.».

Подпись-цитата у него автоматически прикрепляется к каждому письму: «Жизнь всегда найдет способ нас подломить, как и найдет способ дать нам шанс». Когда-то это казалось очень изящным, глубоким, а сейчас, отправляя каждое письмо, он думает: сейчас точно залезу в настройки и удалю это. Но все руки не доходят.

Запах, который последние минуты раздражал его, и от которого он до сих пор мысленно отмахивался, наконец, стал почти невыносимым. Он вбежал на кухню, сорвав по дороге с крюка вафельное полотенце с изображением леденечного петушка, и сняв крышку с кастрюли, констатировал – каша угорела, ее уже не спасти. Поставив кастрюлю в раковину под струю воды, он прихватил со стола кефир и вернулся к компьютеру.

Вера Ивановна из города Волжский, судя по ее сну, вполне здорова, как он и предполагал – рецидива раковой опухоли у нее не обнаружили, и она его благодарит. А вот с мальчонкой, мама которого волновалась совсем недавно, так как видела во сне, что он «упал на балконе», получился совершенный конфуз. «Не переживайте сильно, – написал он ей тогда, – образ балкона, хоть и является негативным, не сулит вашему сыну серьезных неприятностей. Скорее всего, он попадет в некую тяжелую ситуацию, но Ваше присутствие рядом с ним во сне не оставляет повода для серьезных беспокойств». Теперь же выяснилось, что мальчишка в реале просто-напросто упал на балконе – свалился именно так, как мама и видела.

«К сожалению, издержки и в нашем деле бывают, — вздохнув, принялся он печатать, – лишь семьдесят процентов событий показывают нам во сне символами. Еще тридцать – т.н. «прямой картинкой», и здесь-то и начинается та область, где переводчик сновидений практически бессилен. Читайте мою статью о том, как научиться различать два этих вида сновидений и удачи Вам и Вашему сыну».

Что ж, похоже, что «опасных» сегодня нет. Нужно будет понаблюдать за одной, что-то у нее внезапно косяками пошли негативные сны, – впрочем, не очень четкие пока, – но в целом в делах его подопечных пока что тишь и гладь и божья благодать. Образы все больше бытовые, суетные, критических ситуаций, кажется, не наблюдается.

Только один – самый важный для него сон, так и не пришел на почту. «Неужели ничего тебе не приснилось сегодня, милая? Или ты не успела написать мне с утра и бережешь свое сновидение до вечера?» Пытаясь скрыть от самого себя свое разочарование, он запальчиво решил заняться уборкой – взял губку, которая мокла в тазу с водой, и отер стол. Вынес на кухню несколько чашек, скопившихся на рабочем месте за последние дни. И на этом остановился. Поймал себя на том, что все время старается держаться так, чтобы иметь компьютер на виду. Впрочем, долгожданное письмо он так и не получил. Зато пришла весточка от Степана. Степашки.

Послание Степана, как всегда – смесь тревоги, раздутого до чудовищных размеров самомнения и полного отсутствия уважения к нуждам других людей. Хоть он и настроился твердо, что будет уделять посланиям Степана внимание по остаточному принципу, все же не удержался, и бегло письмо просмотрел, – профессиональный интерес – это тот крючок, который цепляет многих из нас покрепче чувства долга. Степа (как всегда, в своем репертуаре), был одновременно многословен и требователен. «Я сегодня видел во сне (далее следовала вереница образов, которые самому Степе казались, по всей видимости, весьма значимыми) – …и испытываю беспокойство. Нет ли чего-то угрожающего мне? Прошу Вас перевести этот сон. Очень любопытно. Так и не получил от Вас ответа на предыдущее свое письмо – нет ли и в нем чего-то важного? С уважением, Степан».

Требует, чтобы его желания выполнялись быстро и в полном объеме, и не будет распинаться перед каким-то там толкователем сновидений с извинениями и пожеланиями хорошего дня. Образы ему, видишь ли, приснились. Бросайте теперь всё и бегите спасать Степу, вдруг над ним сгущаются тучи. А на проверку его сны, как всегда – какая-то вялая чепуха. Но Степан таков, что если есть хоть самый маленький шанс, что ему грозит опасность, любезничать он не станет. И терпением бог не наградил. Если ему хотя бы на секунду покажется, что ему что-то угрожает, он зашвырнет подальше все представления о нормах поведения и из под земли кого хочешь достанет, – лишь бы ему помогли. Утешили. Успокоили. Обнадежили.

Вот и сегодня, пожалуйста, – «…я еду куда-то на маленьком пони, сам не знаю куда, и вижу перед собой огромный овраг. И так страшно становится…». В этом весь Степан – нервничает почем зря, боится собственной тени. И невдомек ему, что все это очень хорошо прослеживается в его снах. Сны – они никогда не врут. Не угрожающие у Степы образы во снах, а самые что ни на есть удручающие. Если исходить из того, что образ «лошади» символизирует судьбу в самом высшей ее ипостаси, то несложно будет уже самостоятельно домыслить, что «пони» этот и есть его судьбишка. Как меряет, так и едет. Так и живет. Мелко. И «обрыв» значит: «кризисная ситуация», куда уж проще. Столько раз уже приходилось ему это объяснять, мог и сам разобраться. Безусловно, сон Степана не стоит ни пропущенного завтрака, ни переживаний, напишем ему потом. И как-нибудь поязвительнее нужно будет ответить на это «так и не получил от вас ответа на свое предыдущее письмо». Какое письмо, такие и ответы. Степану дай волю, он весь мир будет воспринимать, как бюро добрых услуг, что работает для одного него – единственного и неповторимого Степы. Пора дать понять паршивцу, что этот форум – место, куда люди приходят со своими проблемами – настоящими, всамделишными, – а не богадельня, где отпаивают валерьянкой с ложечки. Для всех, кому «просто любопытно», существуют платные консультации, плати и любопытствуй, сколько хочешь.

***

Серафима позвонила ровно в десять.

– Петр Семенович, – сказала она торопливо, как будто на бегу, но все равно приветливо, – вы же сегодня зайдете к нам?

– Разумеется, Серафимочка, как же иначе.

В то время как он ласкал ее имя с помощью уменьшительных суффиксов, она величала его не иначе как по имени-отчеству. Серафима блюдет субординацию, которую сама же и воздвигла. Что ж, Петр Семенович так Петр Семенович. Она обрадовалась, что он придет, ахнула весело. Еще один обязательный элемент их утренней игры, – несмотря на то, что он навещал ее в одни и те же дни и в одно и то же время, после его согласия неизменно раздавались доброжелательные возгласы.

– Как дела у нас сегодня? – Он никогда не спрашивал напрямую о предмете своих посещений, а облекал его в вуали политеса.

– Есть два подходящих больных. Один с черепно-мозговой, но не тяжелый, и еще женщина, которую родственник побил. Я с обоими поговорила, они не против.

– Обходов или других торжественных мероприятий сегодня не планируется? Никто нам не помешает?

– Нет, сегодня тихо должно быть.

– Вот и славно. Так я к вам скоро.

– Ждем-ждем, – она повесила трубку.

Он закрыл струю воды, что безуспешно старалась пробурить присохшую к кастрюле кашу, и задумался, какой костюм надеть. В результате остановился на темно-синем (благо, выбор не так уж и велик). Вытянул с перекладины галстук, бордовый с белым, корректно-крапчатый. Одевшись, пригладил волосы, вгляделся в свое отражение в зеркале, выискивая изъяны, которые пропустил и которые был бы в силах устранить. Но никаких изъянов с утра не прибавилось. Их в нем не больше, чем бывает обычно в мужике, который стоит на пороге пятидесятилетия. Спасибо привычке вовремя питаться и не пить лишнего – мешки под глазами не больше, чем у иных тридцатилетних, и цвет лица не серый. Волосы не выпали, не поседели (и вам спасибо, гены). Нет, жаловаться ему еще не приходится, а что касается черт лица – обычные черты. Взгляда окружающих не оскорбляют. Их и задумывали не для того, чтобы восхищали, а чтобы дышали, смотрели, слышали, и с этим они до сих пор справляются прекрасно.

Он заторопился, вспомнив, что по дороге нужно еще забежать в банк. Дебетовая карта просрочена, он уже не может снять с нее наличку. В банке оказалась очередь. Он хотел уже плюнуть на карту, но неудобно идти к Серафиме с пустыми руками. Денег у него осталось на дорогу до нее и обратно, на подношение не хватит. Стоя в хвосте очереди, которая ползла медленно, как умирающая гадюка, Петр Семенович проделывал все то, что делает человек, коротающий время в казенном доме – постукивал ногой, закатывал глаза, крутил головой по сторонам и бессильно опирался на стойки и бордюры, если те возникали на его пути. Стал читать постановления и указы на стенде. Не заметил, что на него шикают – подошла его очередь. Его одернули, спустили на землю, сделали замечание. Засуетился, захлопал по карманам в поисках паспорта. Чувствуя, что леденеет внутри, а руки движутся лишь по инерции, вспомнил – паспорт был в другом пиджаке. Все еще продолжая беспомощно ощупывать себя, он медленно погружался в болото отчаяния. Вдруг снизошло яркое и прекрасное озарение: в брюках! – и паспорт был извлечен, наконец, на свет божий. Вот, пожалуйста. Петр Семенович Высокий. Нужно заменить карточку.

Он ожидал как минимум три гонорара за консультации, что провел на прошлой неделе. Девушка, которую во сне постоянно кусали собаки – раз, еще одна, которую беспокоил образ кладбища, и, наконец, женщина из Перми, которой снилась, если честно, все чаще ерунда, но которая всегда требовала разъяснить ее в частном порядке. И только последняя заплатила, которая была – верняк, пунктуальная клиентка. Отблагодарила за работу, но сумма слишком мала. И как ему теперь предстать перед Серафимой – с пустыми руками? Он снял имевшуюся наличность. Ладно, если он пойдет пешком, ему хватит на пристойный шоколад. Это, конечно, не букет цветов, но лучше чем ничего.

Он опоздал безбожно. Вспотевший от нервного напряжения, от быстрой ходьбы (слава богу, пиджак это скрывает), отер лицо и позвонил Серафиме из вестибюля больницы. Она пришла за ним буквально через пару минут, и ни словом его не упрекнув, повела с шутками-прибаутками через пункт охраны на второй этаж, в отделение травматологии. Скорее всего, охранник пропустил бы его, даже не будь с ним рядом Серафимы – за многие и многие посещения Петр Семенович ему так уже примелькался, что стал, наверное, в глазах стража неотъемлемой частью больницы. Но порядок есть порядок, и Серафима неукоснительно следовала правилу – сопровождать его к месту назначения.

– Как вы спали сегодня? – приветствовал он ее. Так уж было заведено между ними, при встрече они интересовались тем, как провели ночь.

– Прекрасно, надеюсь, и вы тоже.

– Я и вовсе хорошо.

Они миновали охрану и пустой коридор – настолько длинный и унылый, что к его концу иссякли уже Серафимины добродушные шутки. Наконец, коридор разветвился, и началось некоторое оживление. Стали попадаться люди, врачи спешили по своим делам. Проковыляла пара ходячих, но хромых больных, прокатили тележку с кем-то лежачим. Сладковато пахло кухней (что-то молочное), остро и нервно – хлоркой, ласково, цветочно – Серафимиными духами.

– Как ваши больные себя чувствуют? – поинтересовался он, и это была не простая учтивость.

– Вполне. У мужчины черепно-мозговая, не тяжелая. Поколотили после работы. Старушку сын побил. Она расстроена, но в физическом плане не так уж и плоха.

– То есть к небольшому интервью они готовы?

– Готовы. Я с ними переговорила насчет вас.

– Я вас не очень отвлекаю, Серафимочка?