Удалился и Коля. Уже без особой спешки упаковал драгоценную находку потуже, крепко связал стропами и зашагал к шоссе, ведущему в Крепость. План дальнейших действий зрел по ходу и казался вполне осуществимым. Уже с обочины снова увидел низко пролетевший над заказником самолетик другой раскраски – бело-голубой. Летает кругами, жужжит. Ищете? Ищите. Кто ищет, тот найдет… если малость повезет.
октябрь 2015, Киев
Свое имя – вот чего он никак не ожидал услышать. Тем не менее именно оно побудило его сделать последний шаг в жизни. Знак! Вот он, наконец…
Петр Никитович никогда не торопился. Четко соблюдал одну из древнелатинских мудростей, коими обозначал правила ходьбы по жизненной стезе: «Festina lente». Торопись медленно. Не суетись. И старайся не давать никому возможности упрекнуть в опоздании.
Поэтому, хотя на службу в муниципальной конторе, ведавшей учетом и расходом электроэнергии (в прежние времена «Энергосбыт») полагалось прибывать к девяти утра, он обычно был на месте уже в восемь с минутами. Зато успевал не спеша попить чайку с прихваченным из дому бутербродом, поболтать с вахтершей Павловной, просмотреть новости в Сети.
И приходящую минуту в минуту начальницу встретить у дверей с какой-нибудь малозначащей бумагой в руках и озабоченным выражением на лице. Мелочь, а приятно…
Ей, заходящей в кабинет, всегда говорил одно и то же: «Ничего-ничего, это терпит…» Но буквально через пару минут, получая подпись, удостаивался поощрительного руководящего кивка. Подхалимаж? Отнюдь. Просто образцовое выполнение производственного долга.
На метро он садился всегда в одно и то же время, на одной и той же платформе, в полутора метрах от края ее крытой части. Поезд, вырывавшийся из-под земли со скоростью сорока километров час, на три четверти состава проносился мимо него, потом со скрипом тормозил, и он оказывался как раз напротив второй двери предпоследнего вагона. Пунктуальный пассажир входил, усаживался опять же на одно и то же сиденье, проезжал метро-мост, шесть станций… Рутина. Скучное ежедневное повторение не вызывало у него ничего, кроме тихого удовлетворения: все идет, как обычно. Как положено.
А когда-то, давным-давно, Петя поступал совсем не так, как полагалось семнадцатилетнему пареньку, но об этом главный инженер главного столичного энергопредприятия старался не вспоминать. Было, да прошло. Кто не дурил в молодости? Но он отбросил, убрал, забыл все прошлые неприятности. Значит, можно считать, этого и не было!.. И Бог, творец всего сущего, не может не заметить искреннего раскаяния. Который год три дня в неделю он проводит в Лавре по несколько часов, Успенский собор знает как родной дом, Всенощную выстаивает, посты блюдет, Писание выучил наизусть. Если прощен, будет ему знак.
В то утро он, как всегда, остановился на «своем» метре платформы. До поезда не более минуты, интервал в «пиковые» часы соблюдался строго. А когда из тоннеля уже потянуло ветерком и показался свет фар, с противоположной платформы, через пути, его вдруг окликнули. А может, не его? Нет, его, его! И позвавшая показалась смутно знакомой. Где-то он ее видел…
«Петя?… Петя!..» Он, как и любой человек на его месте, взглянул на нее. А взглянув, пытаясь узнать, вспомнить, сделал шаг вперед, за ограничительную линию. Машинист прибывающего состава дал предупредительный сигнал, сирена рявкнула оглушительно и грозно. Стоявшие рядом пассажиры смотрели кто на поезд, кто в сторону позвавшей женщины… И никто не увидел, как сзади в спину его толкнула чья-то рука. Толкнула сильно, безжалостно, заставив шагнуть еще. В пустоту.
У человека, оказавшегося на рельсах за долю секунды до наезда, нет ни малейшей надежды на спасение. Таково железное правило железной дороги. Его размяло, раздавило, разрезало. Скрежет тормозящих колес заглушил и предсмертный вскрик, и испуганные возгласы свидетелей трагедии. Столкнувший погибшего человек отвернулся и пошел прочь.
август 2016, остров Котлин
Большинство мужчин, выбирающих для себя военную службу, отвыкают от самостоятельности – все решения принимает командир, начальник, он же за все и отвечает. Он поможет, подскажет, обматерит, но выручит. Поэтому грянувшие сокращения, расформирования и переезды наши служивые воспринимали спокойно, не теряя уверенности в завтрашнем дне: мол, Бог не выдаст, свинья не съест!
Бог – явление неосязаемое, бога никто не видел, и судить о тех или иных его действиях не представляется возможным. Да и есть ли он вообще? Мнения ученых и неученых до сих пор расходятся. Как может выдать тот, кого нет? Свинья – другое дело, они у нас на каждом шагу. Советские средства массовой информации приложили массу усилий для создания у детей и выросших из них взрослых образа свинки – розовой, симпатичной, со всех сторон полезной. Поставщика сала и колбасы, а заодно – веселого сказочно-мультяшного существа, пугливо взвизгивающего, если его пощекотать. Крошечка-хаврошечка. Еще – Хрюша. Или Пятачок, безобидный тощенький дружок Винни-Пуха.
На самом деле это сильное, злобное, поистине всеядное животное. Дикий кабан – мощный и выносливый зверь, в поединке не уступающий медведю. А уж убить и сожрать человека для него – раз хрюкнуть, причем самка даже опаснее секача. Недаром опытные охотники, завидев свинью с поросятами, как можно быстрее уносят ноги.
Блесна, в ту пору наивный служивый, имел глупость довериться Богу и свинье. Перевод в Кронштадт с выводом за штат воспринял как дар судьбы. Омрачало одно. Военная мудрость гласит: «хорошо служить за штатом, только денег маловато!» Ходили слухи – скоро всему кранты, выгонят к чертям. Он не верил, каждый день ходил в штаб, ожидал назначения.
Ибо военному за штатом платят лишь за звание, а сколько это относительно мичмана? Хрен, извините, без копейки. Дождался. Вызвали, сказали: ознакомьтесь с приказом. Должности, назначения на которую вы ожидаете, более не существует. Вы уволены. Все.
Это – от Бога. А на свинью внешне походил контр-адмирал из политотдела, успокоительно сказавший: «Не волнуйтесь, разберемся». Так он ответил им, целой толпе бывших военных, оказавшихся вне службы, но по-прежнему проживавших в старинных кирпичных домах на знаменитом острове. Им тогда дали понять: прав на приватизацию помещений, где обитают с семьями, они не имеют. А жить – пожалуйста, живите. Пока.
«Пока», как оказалось, означало: «прощайте». Приватизация все-таки состоялась. Тот самый «контр» прихватил в собственность не дома и не квартиры, а разом половину КЭЧ со всеми постройками, квартирами и тому подобным. В их стенах размещал то магазинчики, то дешевые мини-гостиницы, что правильнее было бы назвать ночлежками на одну ночь для недорогих проституток с клиентами, бары, сувенирные лавчонки, просто склады временного хранения китайского транзита… А для людей, оставшихся без крыши над головой, места не оказалось.
Коля обещал жене бороться. Ежедневно с утра до вечера с такими же потерпевшими пикетировал штаб, рисовал и держал над головой плакаты с большими словами и буквами, не всегда цензурными. Неоднократно после таких дежурств ночевал сначала на гауптвахте, а после гордого заявления «Не смейте меня хватать, я вам не подчиняюсь, я гражданское лицо!» – просто в холодном закутке, где не было ни туалета, ни воды, ни нар. Голый бетонный пол.
С пятого раза начали бить. Не очень больно, скорее унизительно – пряжками и сапогами по заднице. Тогда и начал выпивать. Их, протестующих, было все меньше, пока не осталось двое – он и Сашок Панкратов. Тот при знакомстве представился «Саша», а когда соратник шутя спросил: «Черный?», ответил: «Ты что, обалдел? Глаза протри!», имея в виду расовую принадлежность и абсолютную, не по возрасту, седину. Так и стал Белым.
Сам Коля уже тогда отзывался на кличку «Блесна». Откуда такая? По зубам дали. Нет, не кулаком, дали вот эту самую кличку. Когда служил в Североморске, все передние зубы взяли да и выпали, ни с того ни с сего. В санчасти сказали – от нехватки витаминов и солнца. Странно – витамины им давали горстями, в таблетках и драже. Жри – не хочу. Жрал, хоть и не хотел. А солнца не хватало одинаково всем, но зубы выпали у него одного. Повозились с ним на совесть, вставили новые, сказали, не хуже золотых. Такие же желтые, жутко крепкие, титановые. Блеска от них – в глазах рябит. Вот и прозвали Блесной.
Белый давно звал погостить к себе, в Ижору. Своего жилья у него там, понятно, не появилось, но обосновался неплохо. Нанялся к какому-то хмырю в постоянные сторожа на его дачу. Дачка – закачаешься. Два этажа с подвалом, мансардой, гаражом, баней в цоколе, пристройками и старинной рубленой банькой на задворках. В этой старушке Белый и обитает. Функция у него простая: когда хозяина нет – присутствовать, отгоняя всех желающих залезть-пошарить, а когда есть – исчезать. Первая часть задачи Сашку удается легко: кто его хоть раз увидит, второй не захочет – уж больно он здоровенный и страшный. Со второй – хуже. Приходится гулять или зашиваться в свою конуру и сидеть там безвылазно сутки, а то и двое. Главное – молчать, и особенно не пить, потому что, выпив, Белый испытывает жуткое желание спеть. Если хозяин тоже поддаст – ничего, а трезвый – пугается и обещает «уволить».
Вот к нему, Белому, и надо подаваться, иначе нам удачи не видать. Притом не одному – с учетом предстоящего нешуточного дела без помощника, вернее помощницы, не обойтись. Лучше, конечно, не посвящать никого, но сам он не справится, поэтому надо зайти в подвал-теплоузел за Болонкой.
Небольшенькая соломенно-курчавая бабенка неопределенного возраста получила свое прозвище по двум признакам. Во-первых, из-за прически вкупе с мелкими габаритами. А во-вторых – из-за феноменального нюха. За километр увидев Кольку или кого-либо еще из их бомжовской братии, она могла с абсолютной точностью определить, есть у него или нет. В смысле выпивки.
И сегодня, издалека приметив его, неспешно бредущего без видимой цели, учуяла и приклеилась. Хитро обняла сбоку, надеясь нащупать заветную емкость. Да ведь и он не лыком шит! Помня ее вечную манеру липнуть слева, заранее поместил добычу в потайной карман, самостоятельно пришитый изнутри под правой мышкой. Так что нюх нюхом, а быть тебе, подруга, с пустым брюхом! Отшил, отправился один. И правильно. Свидетели в таких делах ни к чему, а вот ее прошлое придется как нельзя более кстати.
Однажды Коле еще раз повезло – здесь же, неподалеку. Тогда он, приняв для успокоения души, полеживал в шалаше, созерцая майскую природу. На марину смотреть не хотелось. Речь не о женщинах, каковых поблизости не наблюдалось. Марина – это, чтоб все понимали, опостылевший морской пейзаж. И когда уже вдоволь помедитировал, с дороги свернул мотоцикл, за ним другой. Подкатили, остановились на более-менее ровной лужайке в полусотне шагов от его укрытия.
Он, сооружая шалашик, принял меры по маскировке, дабы никто не надоедал. Эти – здоровый жирный мужик и тонкая темноволосая девчонка – раскинули покрывало, достали жратву, мужик выставил бутыль. Выпили по разу. И… построили дом! Из ничего – раскатали полотно, составили какие-то удочки, куда-то продели, натянули четыре веревки – и готово! Квадратная палатка два на два метра возникла за пару минут. Пока ставили, повздорили. Она ему чем-то не угодила, и жирный как давай на нее орать! Расходился, Блесна подумал – все, сейчас задавит к чертям… Обошлось. Боров залез внутрь, а она пошмыгала, похлюпала носом, потом к нему юркнула. Ну, а там, ясное дело, пошли совсем другие звуки. Тут Коля не стал терять времени: бесшумно подобрался, прихватил недопитую бутылку (коньячок, класс!), банку немецкого пива, недорезанную колбасу, и – давай Бог ноги!
Блесна, человек бывалый, знал и понимал – не каждый дом строится годами и стоит веками. Сам служил и по-военному жил в казарме на берегу, но видывал и другое, походное жилье. Не раз и не два на его глазах морские десантники за полчаса-час раскладывали-расставляли брезентовые домики, заводили движки-генераторы, и шла у них житуха не хуже казарменной. Мотор гудит, тепло гонит, тут же полевая кухня… Кайф! Там и понял впервые: для нормальной жизни кирпичи с бревнами не обязательны, брезента вполне достаточно.
Эти мысли вновь посетили нетрезвую головушку при виде свалившейся с неба шелковой благодати. Ей-то и предстояло стать Колиным переносным домом. Пример мотоциклетной палатки зафиксировался в памяти намертво. Теперь, имея достаточно материи, надо только разметить, выкроить и сшить. Он, идя по обочине центральной островной дороги, старательно думал о предстоящей работе, отгоняя видение уродливо изломанного тела в яме у пруда. «Нитки сделаю из строп, получатся крепкие, любой сырости нипочем. А шить сам не умею. Смог бы, но зачем? На то есть специально подготовленные люди! Болонка и сошьет, и компанию в новом жилье составит, чтоб не мерзнуть в одиночку. И болтать кому попало не станет».
Сама Болонка (имени ее Блесна не знал и не спрашивал) как-то на стаканчике разговорилась, раскрыла страшную тайну своего взлета и падения. Она – не кто-нибудь, а участница всесоюзной выставки дизайна форменной одежды, где победил знаменитый Слава Зайцев. Спорный триумф состоялся исключительно благодаря поддержке поющего Иосифа, а ее коллекция, по отзывам критиков, была не хуже. И вообще у нее шили себе парадные кители и фуражки все начальствующие флотоводцы, сам Горшков принимал морские парады, напялив на лысину ее изделие с лихо заломленной тульей. Недремлющие завистники меж тем плели козни, интриговали и непрерывно травили талантливую мастерицу. И добились своего – однажды на приеме в Смольном в бокал с шампанским подсыпали экстракт мухоморов, она поддалась воздействию злодейского зелья… Наркотик пробудил в неопытной белошвейке такое! В итоге за непристойное поведение жертву происков с треском изгнали из высших сфер.
Коля, как и все слушатели болонкиных баек прекрасно знавший истинную историю, восторгался и кивал. На самом деле кудрявая болтунья была заурядной, пусть и мастеровитой швеей в местном военном ателье. После сокращения флота объемы мундирной кройки и шитья резко убавились, и шьющих дам выперли на улицу. Большинство пристроилось кто куда, а ей, пьющей, места не нашлось. Комнату в офицерской общаге отняли, вот и мыкается по подвалам да подъездам, раз от разу пробавляясь случайными копейками.
Всплывшая в памяти тоненькая фигурка девушки, то ссорившейся, то мирившейся с толстым мотоциклистом, потянула за собой еще одно воспоминание. Забыть бы навсегда, но памяти не прикажешь. Теплый июньский вечер, они с Катькой молодые, счастливые. Белые ночи в Питере – зрелище, по всеобщему мнению, замечательное, хотя на его вкус – ничего особенного: вон в Североморске солнце по полгода не заходит, и значит, красиво? На любителя…
Гуляя по набережной Красных Курсантов, они обратили внимание на великолепные колонны здания, оказавшегося Дворцом бракосочетания. Тогда же позвал Катюшу в жены, она согласилась… счастье казалось таким близким и вечным! Сидели на скамье у парапета, целовались. Болтали, смеялись, смотрели то на воду, то на огни фонарей. И тут появилась та девчушка, тоже худенькая, тоже чернявая. Прошла мимо них, шагах в тридцати остановилась, положила на парапет сумочку, сняла босоножки. И – прыгнула в реку! Когда взобралась на бетонную стенку, он, помнится, заорал:
– Эй, ты куда?! Сдурела?
В ответ – всплеск, и все. Катька заметалась, как сумасшедшая, принялась его тормошить, зарыдала в голос.
– Коленька, миленький, спаси ее!
– С ума сошла? Там такое течение! И вода холодная, это ж Нева!
– Ты же моряк! Ну, сделай что-нибудь!
Как ей втолковать – не мог он, не мог признаться в своей слабости – будучи моряком по мундиру, море видит только в окошко, а плавать и вовсе считай не умеет…
Он тогда бросился в другую сторону – к освещенной улице, позвал милиционера. Откуда-то появился военный патруль, но те не стали даже пытаться нырять, посмотрели на воду, и все. Проверили у него документы и увели в комендатуру. Придрались: дескать, приехал в населенный пункт, не обозначенный в отпускном билете. Про невесту с будущей женитьбой и слушать не захотели. Отсидел трое суток, и – назад, служить Отчизне.
А в реку никто и не полез. Лишь через час пришел катер, поплавал туда-сюда. С Катькой получился раздор, полгода не писала. Когда наладилось, сообщила – в сумочке утопленницы милиция обнаружила паспорт. Ей было семнадцать лет.
Теперь, двадцать лет спустя, у него было много времени на раздумья о давнем происшествии. С чего бы семнадцатилетней девчонке, чья жизнь толком и не началась, вот так ставить в ней точку? Скорее всего, из-за несчастной любви. Тоже какой-нибудь сопляк обидел, наорал, а может, и ударил. У нее сдачи дать силенок не хватило, и подумала – вот утоплюсь, тебе же хуже будет! А он? Кто знает? Может, поплакал, пустил сопли раз-другой. А потом забыл. У молодых память короткая.
Глава четвертая
август 2016, остров Котлин, Ижора
План Блесна составил хоть куда, и выполнение пошло как по маслу. Когда с темнотой добрался до теплоузла, Болонка оказалась там, одна, как и требовалось. Немного подулась-пообижалась, не без того: «Мужики есть мужики, и ты, Николаша, такой же, как все. На словах одно, а на деле другое – наливать не спешишь, а под бочок норовишь»… Он сбегал, принес. Простила. И согласилась оказать содействие в задуманном серьезном деле. Коля грамотно провел вербовку, найдя слабое место в податливой женской душе.
– Вот ты говоришь, могла бы скроить любую вещицу?
– Я не говорю. Я знаю.
– А палатку? Слабо?
– Какую? А, плащ-палатку? Зачем ее кроить? Если тебе надо, проще готовую у любого прапора за пузырь сторговать.
– Не, Болонка, не плащ. Настоящую, чтобы в ней жить.
– Меня в гости позовешь?
– А как же!
– Ладно, давай брезент и размеры. Сделаем.
– Заметано. Только работать будем не здесь.
– Ну, ни фига себе… А здесь нельзя?
– Никак. Понимаешь, материя…
– Стырил?
– Не совсем, скорее… ну, скажем, нашел.
– Ага. Нашел – еле ушел. Хотел заплатить, но не догнали. Так?
– Примерно. Короче, завтра двинем к Белому.
– Завтра так завтра. Хоть к черному. Наливай!
Дорогу осилит идущий. Когда «сладкая парочка» выходила на кольцевую дорогу, собираясь по дамбе пересечь залив, им навстречу в противоположном направлении свернул пыльно-вишневый «Фольксваген-Гольф». Сидевший за рулем человек не обратил на чинно вышагивающего по обочине мужчину с мешком за плечами и его миниатюрную спутницу ни грамма внимания. Они ответили ему тем же.
Объясняя, где и как искать его обиталище, Белый был по-военному краток:
– В Большой Ижоре мост через речку. За мостом свернешь направо и так с полкилометра, увидишь самый большой дом, забор высокий, ворота. Там и я.
О перемене Саниного места жительства с постоянного «без определенного» на нынешнее, роскошное, Блесна узнал на пороге лета. Их с Белым роднило не только военно-мичманское прошлое, но и общая любовь к гигиене. Санек, как и Блесна, был ярым любителем бани. Раз в неделю, строго по четвергам, давний знакомый истопник Федя пускал их на часок попариться-помыться. Денег Федя не требовал, довольствуясь пол-литрой.
Русскому человеку без бани нельзя. А с первого мая Саня вдруг перестал появляться, и бутылку приходилось брать уже одному. Накладно… Блесна приуныл, но чистота – залог здоровья. Летом – куда ни шло, а сколько его, лета? Так, глядишь, и вшами обзавестись недолго. Но в последний майский четверг Саня объявился. Поучаствовал в пузыре, помылись, дошло и до новостей.
– Ты, Колька, парень постоянный. Тебе бы все по острову рассекать, а мне тут тесно. Вот и забрел как-то в Ижору, прошелся, через речку махнул. Там домищи – один другого краше…
На самом краю обитаемого пространства Сане встретились совсем уже невозможные хоромы. Пригляделся – дом стоит пустой, темный. Участок огромный, газон стриженый… Культура! Оглядев постройку со всех сторон, странник узрел позади каменного дворца невзрачную избенку. И в высоком ажурном поверху бетонном заборе сзади неприметная такая калиточка, запертая на обыкновенный врезной замок. Старого типа, под ключ с двумя бородками. У Сани в мыслях ничего преступного не было – так, поглядеть. Взял гвоздик, да и ковырнул.
– Ага, гвоздик, – засомневался Блесна, – Знаю я твои гвоздики…
– Ну, не совсем гвоздь, может, винтик. Закорючку, в общем.
Коля обожал картошку. В любом виде, кроме сырого, особенно печеную. У людей, волею судеб оказавшихся за бортом, не принято интересоваться, кто как добывает хлеб насущный, и взаимовыручка тоже не в ходу. Саня на этом фоне выглядел белой вороной, соответствуя кличке. В островном шалашике бывшего соратника по борьбе за жилищный фонд Белый никогда не появлялся с пустыми руками, обычно приносил желанные корнеплоды – когда полпуда, когда полмешка.
Откуда берется такая роскошь осенью – понятно. Огородов кругом полно, знай не ленись да оглядывайся, чтоб не попасть в лапы обозленных дачников. А зимой, тем более в марте-апреле, когда ее и в магазинах негусто? Ясность внесла ненароком оброненная гостем связка разнокалиберных ключей.
Сам Колька ни за что не стал бы и пытаться в отсутствие хозяев зайти в какой-нибудь сарайчик. Раз получится, два, а потом? Побьют – точно. Еще и в ментовку сдадут. Посадить за такую мелочь не посадят, а с Островом придется проститься. Лучше меньше, да лучше. Иными словами: лучше жрать реже, но без опаски, что твой кусок отберут, сочтя ворованным. Плюс по шее накостыляют.
Белый, чей рост и прочие габариты позволяли глядеть свысока на три четверти представителей сильного пола, к таким условностям относился проще. По-крупному не крал, в открытую ничего ни у кого не отнимал. Дверцы погребков-кладовок не взламывал и всегда запирал за собой, брал понемногу. Чаще всего о его визитах никто и не догадывался. Если даже самый заманчивый лючок открыть по-тихому не получалось, Сашок не упорствовал, а мирно уходил восвояси. Брал на заметку, подыскивал подходящий ключик…
Так что «поглядеть» для бывшего мичмана проблемы не составило. Проникнув в обширный двор, Саня осторожно осмотрелся. Собак нет. Двери дома, цоколя и гаражные ворота – стальные, надежные, замки по виду хитроумные. И сигнализация наверняка имеется, поэтому Саша туда соваться не стал, а вот избушкой поинтересовался. Там на двери висел обычный навесной замочек – смех, да и только. Домик оказался бывшей банькой со всем, что в ней полагается, только давным-давно нетопленой. И хлама разного полно – ржавые ведра, лопаты, грабли, обрезки досок-реек.
Дело было в апреле, холод стоял собачий. Бомж не удержался от искушения, почистил печурку, развел огонек. Согрелся, прилег на полок, да и задремал…
– Гражданин, ваша станция! Вы просили разбудить!
Белый, разомлевший в тепле, не сразу сообразил, к кому обращается дергающий его за ногу мужик.
– Чего надо? – невежливо поинтересовался он и запоздало сообразил, где находится. Приехали…
Выйдя из темноты баньки в полутьму апрельского вечера, Саня потянулся, стараясь не смотреть на ожидающего его появления «проводника».
Прервавший мирный сон человек, скорее всего, являлся хозяином здешнего великолепия. Значит, надо ждать скорого появления на сцене стражей порядка. Стоят, небось, за углом. А может, изучают обстановку, ищут следы взлома и незаконного проникновения. Хвала всевышнему, не стал даже подходить к дверям, совать в замочную скважину свои железки. Но время шло, а менты не светились.
– Успокойся, постоялец. Я их пока не звал, – хозяин совершенно правильно понял Сашино состояние.
– Кого?
– Х…. моего! Решил, раз никого нет, никто тебя и не видит? Ошибаешься, брателло. Мой домик, он не только большой. Он еще и умный. Чуть не так – сам зовет: приезжай, Саня, посмотри, чего творится…
– Почему Саня? – заинтригованный Белый переступил с ноги на ногу и внимательнее посмотрел на собеседника.
Перед ним стоял здоровяк, не уступающий ему ни в росте, ни в ширине плеч, ни, судя по всему, в твердости характера. Разве что помоложе и потолще. Коротко стриженный, одетый неброско, но дорого. Уверенный в себе и явно очень сильный.
– А кто? Я Саня и есть, а ты?
– Аналогично.
– Шутишь? Может, и документик покажешь? Хотя вряд ли у тебя сыщется…
– И покажу, – незваный гость вынул и предъявил потрепанный паспорт, – Вот, гляди: Панкратов Александр. Не Черный. Можешь звать Белым.
