Пришельцы из звёздного колодца
Лариса Кольцова
Эта книга вторая из серии «Три жизни трёх женщин Венда». Всего книг девять. Они создавались в течение двенадцати лет и ввиду их немалого объёма не могут быть выложены сразу. Последняя и заключительная книга – «Планета по имени Ксения» смыкается в конце с началом первой. Таким образом это роман – кольцо.Представленная книга дает читателю понимание, кто такой Рудольф Венд – здесь начало его звёздной карьеры, его заблуждений, а также появляются загадочные персонажи: Хагор, Тон-Ат, те, кто появились на Паралее среди её обитателей раньше землян.Впоследствии вы узнаете также кто или что такое Мать Вода и Чёрный Владыка – отринутые Боги древнего мира планеты Паралея, или Трол, как обозначали её земляне.Несмотря на простоту стиля, книга далась автору ценой значительных затрат, бессонных ночей, ибо буквально создавалась из наличного материала души.Очень хотелось бы, чтобы эта космическая сказка для взрослых подарила читателю возможность, пусть и ненадолго, отвлечения от нашей реальности.
Лариса Кольцова
Пришельцы из звёздного колодца
Клён над потоком
Пелагея в роли феи неудачницы
Околоземный город-спутник завис над Северным полюсом. Волшебная планета простиралась внизу, и сравнить её по цвету можно было и с васильковым сапфиром, и с зыбким аквамарином, и с мерцающим размытым, прозрачно-фиолетовым аметистом. Она включала в себя всё их сияние и великолепие. Живой космический кристалл – Земля. И Пелагея, стоя на смотровой, довольно обширной площадке, давилась слезами от вида её, не заслуженной ничем, божественной красоты.
Сколько чудовищных травм, зарубцевавшихся ран и тёмных снов о прошлом таила в себе её необъятная память. А сами они, разумные и только собирающиеся таковыми стать, странные создания разве не являлись также её сохранителями и не тащили в себе, как наследие предков, те же упрятанные в глубинах всеобщего подсознания страшные сваленные комья былых не прощаемых грехов? Или прощаемых? Кто ответит? Если Высшего открытого Суда пока что над человечеством не было. А индивидуальный, – да. Он происходит всегда, но над каждым ли?
Спутник носил имя Борей. Имя северного ветра, имя русского оружия прошлой Эпохи глобальных войн…
Рядом веселилась группа молодых ребят и девушек. Девушки выделялись оригинальными и, можно сказать, нарядными комбинезонами, созданными, скорее всего, по индивидуальному замыслу каждой. То есть, они уже пришли сюда в своей личной одежде. Тогда как парни выглядели стандартно, облачённые в те комбинезоны, какие и полагались всем посетителям спутника.
Пелагея спросила себя, а что именно её привлекло к этой стайке вчерашних школьников? Она пригляделась и выделила сразу же одного из них. Стройный и высокий мальчик стоял он на ощутимой дистанции от всех. Он не смеялся, даже не улыбался, а сосредоточенно вглядывался через панорамную стену в то, ради чего сюда и приходили, В космос, собственно. Однако же, и особого восторга она в нём не уловила, он словно вслушивался в некие голоса, идущие снаружи, которые по понятной причине отсутствовали. За стеной смотровой площадки царила вековечная, начиная от точки создания всего, тишина,
Парня никто и не затрагивал из группы, не потому, что пренебрегали, или он пренебрегал, – нет, этого не чувствовалось. На редкость сплочённая и дружная группа. Пелагея сразу же ухватывала сам общий дух любой компании, Кто за кавычками любой, ситуативной даже, коллективной психики, она обычно ощущала. Тут другое, -принимали: не хочешь нашего общего веселья, так и туманься себе наедине.
Приглядевшись уже откровеннее, Пелагея не заметила и тени того сложного комплекса чувств и скрытых переживаний, что бывают свойственны таким юным одиночкам в молодёжных коллективах. Молодой человек, казался преисполненным очевидной самодостаточности,
Она подошла к юному человеку, не сумев себе отказать в этом в силу странного беспокойства, решила разглядеть его поближе, чтобы уяснить, что за всплеск она в себе ощутила? А подойдя вплотную, внезапно узнала его. Он-то её нет. Да и не мог, поскольку и не видел её никогда.
Тут у Пелагеи настолько не забыто, хотя и без давней остроты, защемило нерв души. Одно дело то изображение, что и послала ей вдруг то ли подруга, то ли недруг, – прошлая соперница, короче, другое – живой человек в реальном своём теле и весе, что и стоял рядом.
Нет, Пелагея не страдала тайным изъяном, женской слабостью, и вовсе не отслеживала судьбу своей давней соперницы. Той самой, которая и породила сего высокорослого гордеца – своё подобие в мужской только форме. Она им невероятно гордилась, она хотела вдарить по глазам Пелагее, узнав, что та вернулась на Землю. На, гляди! Какого красавца я поставила на крыло. И заметь себе, без особого вклада папаши в его становление. Только я одна! У тебя такой разве есть? Нет. Одни девки у тебя. Мой великолепный гипербореец, не в пример неуклюжему отцу – неудачнику. мой вклад в будущее человечество, избыточно обременённое некачественными порождениями и далёкими от совершенства людьми.
Его мать Карина Венд считалась немкой, не будучи ею ни единой каплей своей крови. Исконно-русская. Пелагея это выяснила. Когда-то один профессор из восточной части Германии, приглашённый прочесть курс лекций по истории религиозных войн в одну из московских Академий, обнаружил в детском городке глазастое белокурое сокровище – крошечную девочку Карину. Её мать погибла, а родственников как-то не оказалось в наличии. Или не до неё им было. Коллега погибшей матери девчушки, – а папаша предпочёл остаться где-то в тумане неизвестности, да так оттуда и не вынырнул, – указала бездетному немцу на то, что ребёнка можно удочерить. Одарённое по всем параметрам дитя необходимо пристроить в особенную семью, интеллектуальную, прочно оседлую, подходящую для дальнейшего её развития и становления. Условие такое, – чтобы родители не имели связи с космическими структурами. Люди оттуда дают самое статистически значимое количество сирот. Женщина же узнала случайно, что жена профессора жаждет для себя ребёнка и занята поисками именно девочки, желательно европеоидной, дабы у малышки по мере её взросления не возникало ненужных расспросов, почему я не похожа на вас?
И вот старик со своею старухой, а профессор был стар, вывезли русскую снегурочку в свои старые Альпы, где и воспитали её в нерусской среде. Правда, и русским языком она овладела в совершенстве. Но вот правду о подлинной русской природе самой девочки старики утаили, внедрив в неё миф о своём семейном чуде – чуде зачатия в утробе девяностолетней матери. Наша. Кровная дочь. Точка. И это их право. Насколько право было глубинно-справедливым по его существу? Их никто не осудил, а сами они искренне забыли о том, что дочь была найдена на просторах Русской необъятной равнины.
Подойдя сбоку, Пелагея заглянула в сосредоточенное лицо юноши. Он не придал значения, что его изучают.
«Нет, Карина!», – злорадно решила Пелагея. – «Он на тебя не похож. Как ни напитана ты профессорской премудростью дома своих приёмных родителей, но до чего же и ограничена всегда! Раскрашенное статичное изваяние, сошедшее с какого-нибудь постамента, вроде одной из архаичных скульптур древнего фонтана Дружба народов, скажем. Улыбка напоказ, декоративная красота, а душа твоя черства, себялюбива и бездарна». Стоп! Тут Пелагея одёрнула себя.
«Ты не девушка, моя милая, чтобы впадать во внутреннюю истерику, реанимировать злую ревность, опускаться в настолько и нижайшие уровни своего существа»!
А ведь сын мог быть и её собственным. А вот каким бы он был? У Пелагеи рождались только дочери. Три дочери как в земных сказках. Только обитали они в другой сказке – на далёкой планете, почти сплошь покрытой океаном. На планете, названной её именем – Пелагея-бусинка. Такой вот дар преподнёс ей муж и отец её дочерей, весьма преуспевший в космическом масштабе деятель.
«Майн Гот!», – воскликнула Карина, когда они общались по скайпу, – «Ты такая плодовитая оказалась! А ведь такая маленькая по виду, такая щупленькая. На Земле тебе не позволили бы родить и одного ребёнка…»,
«Такая страшненькая, такая неказистая», – добавила Пелагея и засмеялась.
«Твой муж, как я осведомлена, тайный долгожитель», – сказала Карина. – «Тебе с ним как живётся? Конечно, он давно уж выбыл из категории космических странников, и сделал себе блестящую карьеру в ГРОЗ, став там главным. Бывает же такое! Ты и такой выдающийся человек рядом…»
«Не знаю, кому и как с ним живётся, – ответила Пелагея. – Он на данный момент не мой муж. И уже давно».
«Выходит, ты одинока? Как и я…», – Карина вдруг опровергла мнение Пелагеи, что она чёрствая и неискренняя, став задумчивой и печальной. – «Мой сын вырос. Ты же знаешь, как резко мальчики отдаляются от своих матерей, когда взрослеют..
И она показала бывшей подруге и бывшей уже сопернице видеоизображения со своим сыном.
«Я не жила и не живу в одиночестве. Никогда», – сказала ей Пелагея.
Пелагея давно жила на той самой новооткрытой планете. Так уж сложилось. И она вовсе не была безупречной сама, обманув себя даже в минуты воспоминаний о дочерях. Да ей и не надо было вспоминать дочерей, поскольку она о них и не забывала никогда, а вот…
Вот, вот! Одну из дочерей она помнить не то, чтобы не желала, а боялась всегда ворошить память о ней. Та дочь родилась у неё первой. Тот самый случай, когда вины вроде бы и нет, а она есть. Дочь по имени Вика для матери не явилась некой «победой – викторией», а только её своеобразной аллергической «ягодкой – клубничкой», и что называется, выпала из прорехи кармашка её собственной судьбы навсегда. Была отдана мамочкой добровольно бездетным родственникам, а те потребовали, – девочку не тревожить, о себе не напоминать. Отец в данной конфигурации ничего не решал, поскольку о рождении дочери не знал, любимым мужчиной так и не стал, а был тем, о ком вспоминать не хотелось, а потому и незачем. Но краем зрения и слуха, краем неспокойного сердца, информационным короче способом, Пелагея о дочери кое-какое представление имела, и было оно по любому не беспечальным. Девочка не получилась красавицей, не развилась в уникальную умницу, хотя и не бракованной совсем-то уж, а вот будет ли счастливой, неизвестно. Но мать как-то и в этом сомневалась, поскольку сама же изначально дочь свою обделила любовью, да и фей-дарительниц к девочке никто не пригласил. На Земле они где-то попрятались, затаились, если и обитали когда-то открыто…
Она ощутила, как прилив жара изнутри, то особое состояние, чему не знала словесного определения. Она увидела будущее брошенной дочери, как-то непостижимо привязанной к тому, кого она и обошла вокруг как монументальную колонну.
Он хмыкнул, но принял вид безразличия к чудачеству маленькой незнакомой тётеньки. Пелагея закрыла глаза и разочарованно выдохнула зажатый внутри воздух. Нет! Её дочь и тут болталась где-то по самому краюшку того сияющего контура, что вычерчивала судьба вокруг красавчика. А то и за его пределом, поскольку невзрачной и неудачно-случайной девочке с ним рядом не просматривалось. Может, она и выглянет пару раз с девичьей печалькой из-за плеча той, кто станет для него по-настоящему ценной, и всё! Чудес не просматривалось. Отринутая доченька – метафорическая хроменькая уточка будет лишь незаметной подружкой той феерической птицы, к кому фея счастья, всё же, заявилась. И не удастся ей сбросить свои серые пёрышки никогда. А всё же…
Пересечение судеб будет, но с кем-то, кого нет у Пелагеи в дне сегодняшнем. И такое вот будущее не просматривалось уже в силу невероятно отдалённой перспективы, сходящейся в незримую уже точку. В мистической же и обратной перспективе Пелагея ясно видела, что сын соперницы каким-то чудом даст продолжение её линии, – то, от чего отказался его отец.
– Уф! – она отчего-то вспотела. Она сочла себя умалишённой, пусть и на краткий миг. Но образ возник, и словно бы получил право на грядущее воплощение. Она увидела, – тем самым третьим своим глазом, – забавного ребёнка –девочку, светленькую и глазастую, которой придётся родиться в таких местах, кои в сказках названы тридесятым царством – тридевятым государством, когда у юного человека рядом останется за плечами не только его юность, зрелость, но и непостижимо насыщенный, запутанный длинный путь, где он потеряет больше, чем обретёт. Кем она, сей милый хрономираж, будет? Дочкой или внучкой? Кто, спрашивается, вмонтировал в Пелагею такую вот престранную особенность, не дар, поскольку проку в нём не было никакого и ни для кого. А может, всё блажь и временное помутнение сознания? Да и проверить ничего невозможно. Осталось только дожить до собственного же пророчества самой себе. Лик ребёнка возник изумительно ясный и забавный, а финал грядущей сказочки отчего-то тягостно томил тёмной и взбаламученной неопределённостью…
Затяжной диалог с сыном бывшей соперницы.
Встав рядом ещё ближе к панорамной стене обзора, она обратилась к знакомому незнакомцу, – О чём задумался?
. Он не без удивления взглянул на невысокую женщину с большой тёмной родинкой в центре лба. Пелагея не без умысла оставила родинку и не позволила её удалять ни в детстве, ни потом. Родинка давала ей не только то, что её запоминали с первого взгляда практически все, а и счастье. Личное счастье и везение во всех начинаниях и замыслах. А то, что когда-то у неё из любящих рук вырвали возлюбленного, что же, и это впоследствии принесло ей жизненную удачу. Она стала женой человека, подарившего ей, Пелагее, целую планету. А вот отец сына соперницы стал рядовым агропоселенцем в одном из купольных городов в Космосе. Красавица же Карина, ставшая Карин на немецкий лад, его давно бросила, засев и сама в какую-то музейную замшелую развалину в искрошившихся Альпах.
– Я думаю о тщете всего, – так он ей ответил. Не сразу сообразив, о чём он, она какое-то время впитывала в себя звучание его голоса, так похожего на тембр голоса ничуть незабытого изменника.
– То есть? В каком смысле всего?
– О смерти.
– О смерти? – тут Пелагея невольно педагогически успокоительным жестом тронула его весьма мужественно развёрнутое плечо. – Смерть приходит как необратимость и стирание всего достигнутого, хочешь сказать?
– Она приходит как наказание. Она родительница всей той неправедности, что творилась, и ещё будет твориться на Земле. А исцелиться от неё можно только праведностью. И решение, кажущееся простым, не является таковым. Ведь праведность должна быть всеобщей, тотальной, без всякого исключения. Чтобы все мысли, все чувства, все бездонные чёрные глубины стали прозрачными – только так. И как этого добиться?
У мальчика оказался на диво развитый язык. Тут вклад мамы несомненен, особы заземлённой и избыточно-рациональной. Характер? Так ему ещё только предстоит себя проявить, оформиться чётко, но что-то подсказывало, мальчик – ясноликий сфинкс не станет ни для кого счастливым приобретением. Пожалуй, влияние деда – приёмного отца Карины могло бы сформировать из его не податливой и слоистой родовой структуры экзотический шедевр, настолько талантливым человеком и педагогом тот был, но увы! Дедушки Венда нет в живых.
– Ты любил своего дедушку? – спросила Пелагея, подумав о том, что у людей бывает очень глубокая порой память, и они могут помнить самые ранние и даже первые годы своей жизни. Ответ ошарашил по любому. Оказывается, она не знала трагических хронологических дат чужой семьи.
– Как я мог его любить, если он погиб до моего появления на свет? – Он усмехнулся, вовсе не проявляя юношеской и такой естественной, казалось бы, неуверенности перед лицом явно старшей по возрасту женщины. Пелагея всматривалась в насмешливое, – поскольку неприветливое, – мерцание ярко-аквамариновых глаз молодого человека, и назвать его добрым или легковесным она бы не смогла.
– Чего же улыбаешься, если речь зашла о смерти твоего же дедушки? – она ощутила себя нешуточно задетой. И кем? Мальчишкой!
– Улыбка лишь дань вежливости, – ответил он, усилив картинную улыбчивость. «И чего пристала»? – так она расшифровала его подавляемое раздражение.
– К тому же всё произошло столь давно… – перестав улыбаться, он опять показался неодолимо привлекательным, не по возрасту серьёзным.
– Когда же? Карина ни словом не обмолвилась о том, что её отец погиб столь давно… Конечно, мы виделись с нею в последний раз… – она замолчала, поскольку виделась она не с Кариной, а с её мужем, то есть с отцом самого мальчика. Тот отчего-то не посчитал нужным даже словом обмолвиться о том, кто стал в своё время его ближайшим родственником. Или же старый Венд и не мог таковым родственником стать в силу того, что к тому времени отсутствовал в земном своём плане.
– Вы так просто про дедушку сказали или знали его? Моя фамилия Венд. Рудольф Венд. Вообще-то, у меня два имени. Мой отец продолжает называть меня детским именем Радослав.
– Венд? Почему же не Паникин? Как твой отец мог не дать тебе свою фамилию?
– Я сразу понял, что вы что-то обо мне знаете. Вы как-то уж пристально следили за мною с самого начала. Да, Ростислав Паникин – мой отец. Но я живу сам по себе. Даже мать мне почти посторонняя. Я редко к ней приезжал в свои выходные дни из школьного городка.
– Так у вас тут ритуал прощания со школьной порой? То-то я смотрю, все такие нарядные. И что же ты? Будешь космодесантником, как был в своё время отец? Ростислав… – она не без усилия произнесла имя, не произносимое вслух столько уже лет.
– Нет. Я поступил на отделение геологической разведки с перспективой выхода в глубокий Космос впоследствии.
– Ты, я смотрю, не любитель коллективных празднеств. А вот Ростислав, – и имя было произнесено во второй раз уже легко, – был всегда душой любой компании. Неунывающий, надёжный для всех… Какой крепкой опорой он казался…
– Теперь он неунывающая душа в компании селян – марсиан, сеющих картошку под куполом. Ну и капусту. Чего там ещё? Не знаю, как там насчёт опоры для прочих, когда он прибывает на Землю для отдыха и восстановления, опора часто требуется ему самому.
– В смысле?
– В том самом позорном смысле, что он позволяет себе пристрастие к потреблению виноградных вин. Считает, что это его право. А кто его оспаривает? Если до сих пор существует виноделие как род деятельности, и своеобразный глобальный клуб его поддержки, то есть любителей выпить. Так что из хронического неудачника он вполне может перейти в разряд хронических алкоголиков. Как вам такая косая перспектива выдающегося в прошлом деятеля космических структур? А вы говорите – всеобщая праведность!
Он к тому же не любил своего неудачника отца. Сын Ростислава Паникина, фигурально выражаясь, не физически, конечно, но духовно клон своей матери – её мужская версия. На его породистом лице, на гладких юношеских скулах проступил нервный румянец.
Пелагее, в охватившем её забвении реальности, захотелось прижаться к его груди, – так он стал похож в миг запальчивого обличения глобального несовершенства на своего отца! Папа тоже позволял себе выступать в роли указателя на тот или иной изъян. Пелагея понимала, специфика характера такая, – прирождённые надзиратели-обличители или учителя-пророки, всё зависело от качества самого человека. Никто не любит быть поучаемым, а вот поучать других – дело совсем другое. И всё же, мальчик-то как хорош! Папа и мама вложились в его проектирование от всей души, с затратами не посчитались. А вот как там с воспитанием-формированием? Жизнь покажет. Она резко откачнулась в сторону от парня и едва не утратила равновесия. Вышло довольно-таки нелепо.
– Вам нехорошо? – спросил он участливо, подхватив её и предупредив саму возможность падения. – Тут такое возможно с неподготовленными людьми. Бывает, что голова вдруг закружиться.
– Так разве это я о праведности? – пробормотала Пелагея, ёжась от холода, только что не замечаемого. В помещении было действительно не жарко, и следовало бы при выходе не обзорную площадку утеплиться. – Холодно тут.
– Разве? Скорее всего, вас повело от психологического состояния зависания над бездной.
Смешной! Он даже и не подозревал, с кем ведёт речь о «зависании над бездной». – Вы необычная, если внешне, – тут он сделал ей комплимент, – вы похожи на изображение богини из древнего индийского пантеона. Я, к сожалению, не помню их имён. Их там столько!
– Да. Моя внешность отнюдь не эталонная. Да и жила я не в зеркалах, если уж на то пошло. Я с детства человек космический. Я и родилась на космическом корабле. И сколько кровей во мне намешано, уже и не вычленишь. Да и кому оно надо? Вот ты считаешь себя каким, по крови если?
– Двухсоставным. По матери – немец, по отцу – русский.
Пелагея внутренне недобро усмехнулась, а внешне ласково улыбнулась ему. –Твой отец одержал верх над весьма холодной и излишне прагматичной природой матери, – и тут же она поспешила оправдаться, – я имею в виду не конкретно твою мать, – но имела-то она в виду именно её, Карину Венд, – а тот национальный архетип, что обычно приписывают германским народам. Ты совсем другой. Ты наполнен русскими страстями, хотя они и пребывают в тебе запечатанными до времени. А ведь в каждом народе заложены не только лучшие качества, но ведь и исторически сформировано столько всякого хлама, если честно. Наносы такие, что так вот запросто не разгребёшь…
Неправедность, – задумалась она над столь редко употребляемым словом, так что казалось оно каким-то немыслимо архаичным, вроде тех, коими заполнены древние религиозные книги, нравоучительные трактаты, поучительные сказы всех времён и народов. Что такое неправедность? Болезнь цивилизации, оставившая столько рубцов в теле и человечества, и самой биосферы? И никто не даёт гарантий, что и опять она не выгрызает исподтишка живую плоть мира. Не вьёт себе привычных и преемственных в поколениях землян гнёзд разврата, – если в глубинных бессознательных уровнях протекания всех информационных процессов. Ведь внешне-то вычистили все вавилонские башни, а архитектура-то сохранена! Удобно же и привычно. И такая прочность – даже всепланетные катаклизмы не смыли их без остатка. Мудрость предков. А если и не было такой уж безупречной мудрости, чтобы пыль с неё сдувать в освящённых традицией хранилищах этой самой премудрости? И так ли уж неправы все революционеры всех прошедших эпох, когда сносят её, куда подальше с глаз долой? Чтобы начать своё собственное чистописание и опять не избегают чёрных и корявых ошибок.
Навязанные разговоры по душам
– Странный у нас разговор, не находишь? – спросила она у сынишки Карины Венд, самоуверенного не по возрасту. – Для такого праздника, как прощание со школьной порой и первый взгляд в манящую глубину Вселенной стоило бы подыскать и более жизнеутверждающие темы для общения.
– Я не навязывал вам никаких тем для общения, – огрызнулся он.
– Да? – ответила она, дружески улыбаясь, а в ответ не получила и тени улыбки. Он смотрел пристально, хмуро даже и ещё как-то так, что ей хотелось от него отпрянуть и убежать. Но вышло бы глупо. – Хотел бы стать живым носителем революционной информации для какой-нибудь закрытой системы – вполне себе человеческой и неправедной планеты, чтобы её выправить к необратимой уже человечности?
– Абсолютно закрытых систем не существует, – ответил он вполне вежливо, не собираясь обрывать разговор на полуслове. – Они лишь абстракция теоретической физики. И не может индивидуальный носитель самой передовой информации выправить такую колоссальную систему как социум целой планеты.
– А вот сам оплавиться вполне себе и может. Так хочешь сказать?
– Не знаю. Не люблю теоретизировать в пустоту.
– А разве пустота есть? Она тоже только абстракция ошибочных физических теорий прошлого…
– У вас жемчуг на шее и в ушах уникально-красивый. Подлинный или искусственный? – спросил он, неожиданно оборвав все «теоретизирования в пустоту», как он выразился.
– Он вырос на планете «Пелагея-бусинка». Самый подлинный. Может, когда-нибудь ты и посетишь мою «Пелагею», и мы с тобою породнимся настолько и причудливым образом…
– Каким? – тут он совсем по-мальчишески опешил.
– Таким. Я рожу ещё дочь, последнюю, а потому и самую прекрасную. А ты к тому времени устанешь от своих ошибочных путей и выберешь путь к праведности, как и мечтаешь теперь. Ты её полюбишь, и вы родите по-настоящему праведное потомство. Ведь и состояние психики и всех структур человека важны для момента зачатия ребёнка. А пока человек молод, он пребывает под воздействием и мощным излучением своего внутреннего реактора – своих инстинктов и прочих вожделений. Весьма часто идёт в разнос. Если его плохо обучили в детстве самодисциплине, науке управлять собою.
Она буквально зашлась собственным уже «теоретизированием в пустоту», от чего мальчишка стал пятиться от неё. А она наступала, – Потом, когда он обретёт эту науку в мучительных поломках самого себя и долгом исцелении впоследствии, внутренний реактор начинает гаснуть в силу естественных природных причин, и энергия соответственно уже не та по накалу и мощи, что была…
