Ей ли и рассуждать о праведности, да ещё с позиции превосходства, с юным и наивно-самонадеянным Рудольфом Вендом, не совершившим в своей жизни пока что ничего предосудительного. Распушилась -расчирикалась, кукушка пятнистая, как и обозвал её в сердцах другой Рудольф по фамилии Разумов, кому нанесла она столь незаслуженную и, – хорошо, если неглубокую, ещё лучше пустяшную, – а всё же рану. Ей его слова передали, вместе с наказом впредь уж не соваться в тёплую и душевную, поскольку родную по-настоящему, обитель доченьки. Теперь она для неё чужая девочка. Можешь и глянуть когда, со стороны, но клюв свой негодный не раскрывай о своём с ней родстве! Да и вообще, о нас тоже можешь забыть как о родственниках. Нет тебе нашего уважения, пусть и вершинная ты птица, и поёшь с мистическим переливом, с замахом на провидческие возможности, ты кукушка! И что за дурь такая – сиротская делянка? Девочка растёт любимицей в дружной семье. Знать не знает, что её появление было актом мести некому космическому страннику Ростиславу, хотя он сей мести попросту и не заметил, о тебе забыл.
Она не поправила, что не забыл, а пребывал в затяжном беспамятстве от нахлынувшей любви-напасти к Карине Венд, приворожившей его, чистого простака, свалившегося на Землю со своих звёзд, незамутнённых земным коварством. А очнулся слишком поздно…
Пелагея осталась на площадке одна, продолжая обращаться к ушедшему хорошо эрудированному, да плохо воспитанному юноше, потрясённая открывшейся её взору чародейской иллюзией, или чем это было? Милостивой улыбкой Творца своему маленькому чаду?
– Ростислав, это же то самое место в Подмосковье, где мы впервые… ты помнишь? Там потом построили тот печальный Центр, якобы исцеления обречённых людей, а мы с тобой всё сожалели о том, что под его строительство забрали огромный кусок живописнейшей территории. Я вижу тот самый лесной массив, берег реки и клён над потоком…
Сон как продолжение абсурда реальности
Приснилась космическая чёрная дыра. Только чёрной она вовсе не выглядела, а бесцветной, кристаллической и в то же время текучей воронкой, утягивающей в себя привычные созвездия, как в слив раковины стремительным завихрением утягиваются вместе с водой случайные соринки. И вдруг всё загустело и встало без шанса сдвинуться куда-либо.
«Я нахожусь за горизонтом событий»? – спросило просыпающееся сознание. Ксения уже ощущала себя лежащей в своей постели и закутанной в легковесное покрывало до самого носа. Возникло желание поиграть в сновидения, смоделировать какой-нибудь любопытный мир и побродить там, оттягивая момент окончательного пробуждения. Да не тут-то было! Перламутровая воронка встала как вкопанная.
Вот только где она встала колом? В ней самой, в её дремотной черепушке? Зависшее на грани пробуждения сознание с хлопьями оседающего в нём сна с его игрушечным представлением – визуальным макетом «чёрной дыры», раскрашенной как в детском фильме о тайнах Вселенной, закручивалось и тонуло, утягиваемое в точку сжатия.
Может, то проявили себя информационные поля, океан бессознательного, лизнувший сверхплотной волной порог её сознания? И оно сотрясалось, сопротивлялось открывшейся вакуумной бездне, размыкающей его живую мембрану. А бездна явила вдруг дрожащий, покрывающийся инеем, облик матери. Она стояла на границе света и мрака, как замерзающий путник на чужом пороге, молящий о спасительном тепле. И кто-то, не проявленный и жуткий, таился за нею, тоже стремясь влезть из черноты в чужой освещённый дом. Отталкивая прочь наваждение, как ни пыталось оно обмануть фантомным родным лицом, напяленным на себя, Ксения барахталась в усилии проснуться окончательно. Что-то происходило с её собственным лицом. Оно твердело и застывало, как лицо приснившейся матери только что. Ксения хватала себя за лицо и ничего не ощущала.
Точкой опоры вдруг стало зеркало, появившееся внезапно. Ксения увидела поволоку от собственного дыхания на тускло отсвечивающей глади, не уловив момента трансформации отражающей поверхности в лесное озеро, как и бывает во сне. Нагая, она стояла по пояс в воде, окружённая плохо проявленным, но знакомым пейзажем. Природная глушь спутанными космами нависала над берегами. Озеро было небольшое по размеру, резко-холодное и, чувствовалось, глубокое местами. Несколько лет тому назад она действительно храбро искупалась в таком озере, не побоявшись лягушек, пиявок, зубастых щук, или кто там обитает в реликтовых водоёмах.
Тёмная и прозрачная одновременно, аметистовая гладь казалась одушевлённой, а может и не казалась, а была таковою. Она перетекала от фиолетовой волны к почти чёрной, и явно обследовала свою добычу на предмет её годности. Старый дух местного водяного залезал мягкими стылыми перстами туда, где не было его прав владения, – немощная ласка вызывала дрожь на грани отвращения. Быстро-быстро, как делала наяву в тот воссозданный памятью день, Ксения поплыла прочь к берегу, брезгуя зацепить ногами противные колеблющиеся водоросли рядом с фарфоровыми кувшинками.
Снизу, из-под широких плоских листьев этих телесно-белых надводных красавиц, из глубокого омута в изгиб её спины целился стоячий вожделеющий взгляд. Молодая и возможная жертва убегала, унося свою горячую плоть, свою живую подвижную кровь, оставляя враждебный дух одного стынуть в его вековечном анабиозе. Равнодушное к её страхам, закрытое для человека в истинной своей водной сущности, озеро опять медленно застывало в зеркальную гладь. Оно светлело и подобно лунному камню адуляру мерцало призрачной иризацией белых озёрных лилий, чётко проявляя опрокинутое отражение хвойного старого бора, где и находилось озеро. Оно дряхлело, усыхало, съёживалось, отдавая свои прежние просторы суше. Высоченные сосны по его берегам были несопоставимыми малолетками в сравнении с его возрастом. Когда-то озеро имело внушительные размеры, а неизмеренное никем, непроглядное дно продолжало таить в себе угрозу слишком резвым смельчакам, пытающимся его переплыть. Ледяные ключи продолжали питать и поддерживать дикую угрюмую красоту.
В его центре-сердцевине как завиток далёкой Галактики голубело небо, вдоль берегов струилась чешуйчатая закопчённая бронза отражённых стволов сосен, а вместо лица самой Ксении, не подвластная законам дневной реальности озёрная гладь из сна отразила ту маску из старых запасников музея, в кракелюрах на красочном слое и застывшую в улыбке Будды. Ровный нос, идеальный овал, губы в блёстках. Смеясь, маска плакала, это изображали пошлые сердечки на щеках, имитирующие слёзы для внешнего зрителя. И стащить маску было невозможно. Она стала её кожей. Под ней не было её подлинного лица, оно стало каменным, как и всё вокруг неё – воздух, солнечные лучи, её прошлые и её настоящие мгновения, а будущего не будет.
– Доигралась, Коломбина обшарпанная!
Она увидела его удаляющуюся фигуру со спины, играющей великолепными мышцами под загорелой кожей. Он передёргивал плечами, стряхивая с себя остатки воды, как делает породистая псина.
Он оставлял её одну, беспомощную, в бледной наготе, сродни тому оттенку, какой имеют поганки в сыром сумраке под рассыпающимися заплесневелыми пнями. И Ксения отчётливо, с липким ужасом увидела, она стала трухой! А-а! Куда же делись непрожитые годы? И какая такая ошибка или сбой программы во вселенском компьютере бесформенно смяли предначертанный ей личный путь?
– Кто бы ни был виновником слома, выправлять собственную судьбу придётся только тебе самой! – отчётливо произнёс возникший вдруг прадед, сидящий на берегу. Его седые космы перепутались с высушенными водорослями, повисшими на ветвях прибрежного ивняка. Как будто местный леший ходил по ночам и развешивал их то ли для просушки, то ли как гирлянды для украшения на свой дикий безумный вкус. Огромные босые ступни старика серы как песок, рубашка и штаны из неокрашенного льна.
– Я спасу! Исцелю душу лебяжью. Приходи ко мне в мой лес. Иначе отдашь свою женскую, сладкую и насыщенную долю деве инопланетной, а сама коркой пустою так и проживёшь! – и тянул руку, норовя вытащить из омута. Он был страшен, хотя и в реальности был не херувим. Из яви чётко пробивалось спасительное понимание, – кошмар! Сон…
Она взглянула вниз, себе под ноги и увидела собственное отражение на водной глади. И сама вода вдруг преобразилась, став прозрачно-бирюзовой, светлой. Но отражение посылало ей облик девушки в алом платье, с длинными волосами, и мягкие тёмно-русые завитки обрамляли лоб и виски. Тогда как сама Ксения давно остригла свои ярко-медные волосы, ибо они завивались как пружинки и всегда раздражали её. Распрямлять же волосы надоело, как и таскаться по салонам красоты по тропе, проложенной стареющими особами, чего-то так и недополучившими за годы и годы своей естественной молодости.
Платье такого цвета у неё тоже было, но так давно, что уж и не упомнишь, сколько лет тому назад. У этого же фасон чудной, собранный в складки как вычурный занавес, или типа античной туники, сползающей с одного плеча и схваченной золотым пояском в талии.
– Чужое платье? – спросила она у отражения, – Меня фасончик что-то не устраивает, да и личико ваше тупенькое и кукольно-глазастое не моё, как бы. А я, знаете, со своим лицом как-то и сжилась уже, да и к волосам своим привыкла…
Она стянула ремешок, невольно любуясь его искрящейся красотой, – он оказался набран из мелких пластинок и изгибался как змейка. Поясок выскользнул из пальцев в воду, заискрил, прежде чем утонуть, исчезнуть. После чего она скинула платье с себя, в воду, – Плыви, плыви алый парус! Пусть это будет гуманитарная помощь какой-нибудь обездоленной Лоролее, живущей где-то в измерениях, мне неведомых! – и тут…
О, ужас! Всё та же нагая старуха слегка подрагивала в водяном зеркале, поскольку вода струилась, искажая отражение.
– Это не я! Это колдовская поганка Рита скинула на меня свою старость, чтобы взамен облачиться в мою юную кожу!
Она панически бухнулась в глубину, поскольку берег круто обрывался сразу же, судорожно пытаясь задрапировать старое тело в ледяной водный шёлк. Только вода соскальзывала, не желая её таить. Никогда в своей жизни она не видела столь удручающей человеческой ветхости, поскольку на планете Земля давно уже не было такой вот старости. Но, видимо, из бездонного информационного омута родовой памяти, если не из коллективной памяти всего человечества, вдруг вынырнула сия одутловатая кикимора – жуткий архетип женского увядания и предельно возможного телесного безобразия.
– Я не хочу стареть! Я так мало жила в ослепительном мире любви!
– Умри! – шепнула ей Лоролея, опять сумевщая облачиться в то самое алое платье. – Я буду жить вместо тебя. Буду любить его вместо тебя, – и она засмеялась, дразня некрупными жемчужными зубками. На её запястье поблёскивала змейка – браслет. В волосах белый живой цветок с розовым донышком. – Мать Вода лишила меня женской доли, а ты её мне подарила! И теперь у нас с тобой будет одно счастье на двоих! Потому что я добрая, и частичку счастья оставлю тебе. Может, ты и красивее, стройнее, а я буду желаннее. На, держи! – и та, кто угрожала захватить её счастье, протянула ей тот самый цветок с розовато-телесным донышком, с полупрозрачными лепестками, – Тебе от меня гуманитарная помощь! Он же подарил мне целый букет этих надводных цветов, которыми Мать Вода украшает свои одеяния…
– Какая ещё мать вода? Иди ты, к своей матери, на самое дно!
– Я не умею плавать. А ты сама уже на дне…
Колышущийся зыбкий песок дна предлагал ей себя в качестве обволакивающей ласковой пелены и вечной колыбели, где она вместе с ним отвердеет и минерализуется в хрупкую опаловую окаменелость, как некая ящерица из пустынь Австралии, где находили временами их целые скелеты, полностью состоящие из драгоценных опалов.
– Разве не я остерегала тебя от подобного разворота событий? – от сосновых стволов отделилась высокая и такая же деревянно-равнодушная ко всему его мать Карин. Сумбур не удивлял, как вообще никого не удивляет нелепость происходящего в сновидениях, часто перемешанная с пронзительной, долго не забываемой ясностью.
– О чём?
– Обо всём. Ты играла в дурочку, и он поверил. В итоге предпочёл ту, кто сыграла умницу. Он же считает себя умником, хотя он дурак. Твоя искренность – дурость.
– То я искренняя, то я играю. Вы хотя бы определитесь для себя.
– Твоя игра и была твоей искренностью. Ты играла, как вечно играют дети, как играют утренние лучи, согревая камень, но сами они становятся добычей камня и глохнут в его неподвластной им структуре.
– Но ваши камни в ваших стеллажах и нишах, они играют и мерцают, улавливая в себя лучи, становясь драгоценными.
– Не твой случай! Мои камни – осколки иных временных эонов, иных миров, а ты выпала из того кристаллического Рая на современную Землю, где не полетаешь. В её атмосфере твои ангельские крылья просто увязли, как и ты сама.
И возникло глупое желание протянуть руки и растолкать то, что уже сбылось, окаменелые уже дни, чтобы отпихнуть их – неудачные, глумящиеся своей необратимостью, и дать место чему-то другому, что могло бы и сбыться. Но уже не сбудется…
Источник света, смысл её жизни, он ушёл. Он уже не давал живительных лучей убиваемому тонкому цветку – её душе, живущей в тени не сдвигаемого уже никуда валуна непоправимой судьбы. И напрасно почти бесплотные лепестки трепетали, дышали, мечтая о глотке украденного света, натягивали мукой бессмысленного стремления истончившийся стебель.
Пробуждение для страданий
Ксения металась вспотевшей головой по постели. И вдруг вскочила, будто кто её пихнул, выбросил из воды – мокрую. Она помотала головой тем же самым жестом искупавшейся собаки, сбрасывая с себя ошмётки страшного призрачного кокона, будто и впрямь успела необратимо состариться. Пора было заняться своим здоровьем. Хроническое нервное напряжение размыло её прежнюю и совсем недавнюю бело-розовую насыщенность в унылую блёклость. Реальная возможность утраты красоты вместе с угрозой утраты и здоровья являли себя как следствие утраты любви, утраты счастья. И если вернуть прежний порядок вещей, когда он, Рудольф, принадлежал только ей одной, всё вернется, и она станет прежней без врачей и экспертов по восстановлению психофизического равновесия.
Она включила кондиционирование. Жаркое утреннее солнце уже заливало комнату. Вечером она забыла включить режим защиты прозрачной панели стены от солнца. И тут же вспомнила, что сделала так умышленно, чтобы не проспать.
Декоративное дерево, выращенное мамой, стоящее в прозрачном контейнере у стены, поразило её своими почерневшими листьями и съёжившимися сердечками цветов, ставших сухими и ржавыми. Выходит, растение увяло, забытое ею, поскольку, чтобы так засохнуть нужно было время. Сколько же недель она не обращала внимания не только на него, но и на всё прочее вокруг себя? В досаде она потрогала почву у корней умершего былого чуда, ставшего растительной мумией. Ни капли живительной влаги. Из её ладоней на пол высыпалась пепельная по виду почва.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69265513&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
