Лана Аверина "Ненадёжный признак"

Ненадёжный признак
Лана Аверина

Восемнадцатилетняя Митико пытается разгадать тайну своего лучшего друга, пропавшего в школьные годы. Кем он был и почему исчез, не попрощавшись? Девушка подозревает своего отца в причастности к этой загадочной истории. Чтобы прояснить подробности запутанного дела, она отправляется в Стокгольм на консультацию к признанному эксперту в области феномена воображаемых друзей.

Лана Аверина

Ненадёжный признак

01. Служебная записка из дела номер NN, архив полиции Стокгольма

Господин комиссар,

довожу до вашего сведения, что закрытие дела о смерти Гуннара Кнудсена кажется мне преждевременным. Мои коллеги склоняются к выводу, что это было самоубийство, однако я считаю, что обстоятельства случившегося расследованы не до конца. В данный момент установлено, что молодой человек погиб вследствие падения с крыши дома, где он жил. Нам удалось выяснить, что Кнудсен вылез на крышу дома через чердачное окно, но зачем он это сделал, остаётся загадкой. Отсутствие понятного объяснения говорит в пользу версии самоубийства, с этим я согласен. Однако ни в доме погибшего, ни в его карманах мы не обнаружили никакой прощальной записки. Ни малейшего намёка на то, что он хотел добровольно уйти из жизни. Что касается эмоционального состояния Кнудсена, то, по свидетельству его семьи, в последнее время он пребывал в хорошем расположении духа, более того, собирался жениться. Его немногочисленные друзья и невеста также в один голос утверждают, что у Кнудсена не было причин прыгать с крыши. Наряду с этими противоречивыми фактами существует одна деталь, которая не даёт мне покоя. Я прибыл на место происшествия через двадцать минут после того, как тело Кнудсена было обнаружено. Его нашли соседи, пожилая супружеская пара, возвращавшаяся домой после вечерней прогулки. Кнудсен лежал на боку, левая рука вытянута вдоль тела, правая отведена под прямым углом, ладонь раскрыта и обращена вверх. На этой раскрытой ладони я увидел кусок обычного черничного пирога. Меня поразило, каким аккуратным он был: ровный треугольник, отрезанный острым ножом от большого пирога, и никаких крошек или растёкшейся начинки вокруг. Одним словом, вряд ли Кнудсен держал его в руке во время своего смертельного прыжка. Пирог выглядел, будто его осторожно положили на ладонь погибшего уже после его падения. Кто и зачем? Опрос супружеской пары ничего не дал, других свидетелей не нашлось. Пытаясь найти объяснение этому странному факту, я встретился с родственниками Кнудсена. Разговор с родителями не прибавил ясности, а его сестра так расстроилась при упоминании о черничном пироге, что мы успокаивали её всем отделом. Если вынести черничный пирог за скобки, то самоубийство является наиболее правдоподобным объяснением произошедшему, однако из песни слов не выкинешь, и я прошу разрешения продолжить расследование.

Мортен Хольм,

инспектор полиции,

август 1940 года

02. Доктор Свантесон, Стокгольм

Я познакомился с Митико в тот пасмурный апрельский день, когда в Королевском саду зацвела сакура. Когда-то здесь находился небольшой огород, где выращивали овощи для королевского стола, сейчас же на этом месте разбили парк, в котором всегда многолюдно. Пообедав неподалёку, я купил кофе в бумажном стакане, устроился на скамейке под деревьями и недолго там побездельничал, глазея на многочисленных туристов, снующих по аллее с камерами и зонтами. Небо хмурилось, но дождь так и не собрался. Допив кофе, я сел в трамвай и через десять минут уже открывал дверь в свой офис. На два часа была назначена встреча с новой пациенткой.

Она пришла минута в минуту, без опоздания. Миловидная девушка, юная, почти ребёнок. Когда тебе много лет, а мне очень много лет, так и тянет называть детьми людей моложе пятидесяти, но Митико действительно выглядела немного по-детски. Круглолицая, темноглазая, в крупных очках с оправой из прозрачного пластика – всё чаще вижу такие на подростках с разноцветными, будто акварелью крашенными, волосами: видимо, это очередная новая мода – и на волосы, и на оправы. А ещё Митико, несмотря на свою вполне современную одежду, неуловимо напоминала сувенирную куколку-кокэси: такая же миниатюрная и беззащитная.

Мне стало немного грустно от того, что ей понадобилась моя консультация. Когда видишь подобное создание, хочется верить, что уж у него-то, такого симпатичного, всё в порядке. Но ко мне не ходят те, у кого всё хорошо. Так что я предложил своей хрупкой посетительнице кресло напротив, а сам подтянул к себе анкету, которую она заполнила перед нашей встречей. Митико Ёсикава, восемнадцать лет, направление от компании «Nomokar Inc», страховой полис – «Номокар Стандарт Плюс», твайс-инвиз процедура – с согласия родителя, регистрационный код Охотника (ого, да это ещё Лукас тогда охотился, давненько же это было), номо-имидж – копия прилагается. Понятно, классическая схема. Что ж, будем разбираться, как из неё, такой классической, теперь выбираться.

Я покосился на Митико. Она смирно сидела в кресле, терпеливо ожидая, пока я закончу изучать бумаги. Было легко представить её за школьной партой, но ещё легче – в шёлковом кимоно и на каминной полке. Зачем она здесь? У японских куколок не должно быть скелетов за их бамбуковыми ширмами, они мило улыбаются своими нарисованными губами, а розовые цветы в их гладких волосах никогда не вянут. Раньше я не вёл душеспасительных бесед с куклами и не был уверен, что у меня это получится. Но попробовать всё-таки придётся, так что я ободряюще улыбнулся девушке и спросил, давно ли она живёт в Стокгольме, нравится ли ей здесь, есть ли у неё семья.

Просторная, залитая солнцем комната с огромными окнами. Ряд стульев вдоль стены, в углу – детский низкий стол с бумагой и пластмассовым стаканом, набитым карандашами. Маленькая девочка подходит к столу, тянется к стакану, вытягивает из него карандаш. Стакан со стуком опрокидывается, деревянные палочки катятся в разные стороны, некоторые падают на пол. Девочка торопливо их подбирает, оглядываясь на человека, сидящего у стены. Это её отец. Он не отвечает на её взгляд, он смотрит в пространство перед собой. Девочка берёт лист бумаги, устраивается за столом и начинает рисовать. В комнату входит человек в зелёном халате, отец вскакивает и быстро подходит к нему. Девочка видит, что отец держит сцепленные руки за спиной, пальцы стиснуты добела. Врач что-то тихо говорит, отец вздрагивает и рук не разнимает, горбится, опускает голову. Так они стоят ещё немного, девочка отвлекается на свой рисунок, это портрет волшебника Хаула, только волосы у него белые-пребелые, будто седые. Когда она поднимает голову, врач уже ушёл, а отец по-прежнему стоит посреди комнаты. Она подходит к нему, он отворачивается, она забегает вперёд, чтобы увидеть его лицо, наконец ей это удаётся, его лицо красное и совершенно мокрое. Потом отец берёт девочку за руку, садится перед ней на корточки и говорит, что ей нужно ещё немного подождать, а потом они поедут домой. А мама уже дома, спрашивает девочка. Отец начинает часто моргать, но ничего не отвечает. Почему ты плачешь, спрашивает девочка. Отец трясёт головой, будто вода попала ему в уши или будто он щенок. Посмотри, какого Хаула я нарисовала, правда похож, спрашивает девочка, но отец отводит взгляд и не хочет смотреть. Она тянет его за руку, отцовская ладонь снова сжата в кулак, тогда она разжимает его пальцы по одному и пытается заставить взять рисунок. Помедлив, он принимает рисунок, наклоняется над ним, рассматривает, да, отлично получился. Папа, восклицает девочка огорчённо, ты испортил портрет Хаула, ты капнул на него водой! Извини, говорит отец, я нечаянно, и вытирает лицо рукой. Нарисуй теперь Тоторо, ты чудесно рисуешь Тоторо, и мы поедем домой. К маме, спрашивает девочка. Нет, Митико, отец почему-то говорит хрипло, как будто сейчас зима и он простужен, твоя мама умерла.

К сожалению, на первой сессии мы не слишком продвинулись. Митико рассказала, что когда ей было пять лет, её матери не стало, что отец никак не мог оправиться от потери и полностью погрузился в свою работу, и что примерно в это же время у неё появился инвиз. Похоже, в нашу первую встречу ей не особенно хотелось углубляться в подробности своего прошлого, так что я предложил взять паузу и вернуться к разговору в следующий раз. Времени было предостаточно: страховка класса «Стандарт Плюс» предполагает не три консультации, как базовый «Стандарт», а полугодичную терапию, по одной сессии еженедельно. Мы попрощались, и у меня появилась целая неделя на то, чтобы придумать, как получше выстроить нашу беседу.

Мне много лет, я уже говорил об этом? Кажется, говорил, я нынче часто повторяюсь. Весной две тысячи восемнадцатого я не был так уж загружен работой. В сущности, Митико являлась моим единственным пациентом. У «Nomokar Inc» есть и другие консультанты, а я у них что-то вроде живой легенды, привета из тех времён, когда номо-терапия делала свои первые шаги. Позволю себе заметить, шаги на редкость неуклюжие, но что уж сейчас об этом. Теперь компания не часто направляет ко мне своих клиентов, так что я постепенно отхожу от дел.

Перед нашей второй встречей я решил снова перекусить в центре и заодно проведать аллею сакур в Королевском саду. Вообще-то там две аллеи, одна на солнечной стороне, а другая – на теневой. Когда я заходил туда на прошлой неделе, деревья в тени ещё спали, но сегодня и они зацвели. День был ясный, так что мне с трудом удалось найти свободное место на скамейке: казалось, весь Стокгольм решил полюбоваться на розовые облака, тяжело повисшие над землёй. В Японии для этого действия придумано слово «ханами», мои же соотечественники обходятся без специальных терминов, но пору весеннего цветения ценят не меньше. Около меня сидел мальчик со своей мамой, и она его спросила, на что похожи цветущие деревья. Я невольно принялся тоже подбирать образы и сравнения, но ничего оригинальнее подкрашенной мыльной пены или свежевыстиранных кружевных платьев придумать не смог. Мальчик же нехотя буркнул, что ему цветущая сакура напоминает сахарную вату на палочке. Или даже попкорн, просыпавшийся из ведёрка, добавил он чуть погодя. Что ж, подумал я, вполне резонно. Хотя попкорн розовым не бывает – по крайней мере, не бывал раньше. Улыбнувшись своим временным соседям, я поднялся и отправился на трамвайную остановку. Трамвай не заставил себя ждать, так что до офиса я добрался быстро.

В этот раз я был настроен решительно. Поэтому подождал, пока Митико снова сядет напротив, раскрыл папку с её анкетой, достал копию номо-имиджа, положил её на стол перед собой и попросил Митико рассказать про её инвиза. Девушка смотрела на кусочек картона, но видела ли она на нём то же, что и я, поручиться не могу. На меня с картонки смотрел белоголовый мальчишка лет семи, с белыми ресницами, светлыми глазами и лукавым выражением лица. Наверное, так в детстве выглядел волшебник Хаул из миядзаковского мультфильма, правда, Хаул не был альбиносом. Было видно, что мальчишка – тот ещё заводила, но возможно, я просто думаю о своём. Митико всё ещё молчала, и тогда я спросил, как его зовут, хотя правильно было бы спросить, как его звали. Митико подняла на меня глаза и ответила, что его зовут Одуванчик.

– Тс-с-с, Одуванчик, папа работает, – маленькая девочка осторожно ступает босыми ногами по гладким ясеневым доскам, но они всё равно тихонько поскрипывают. За ней по коридору со стенами из матовых решётчатых сёдзи[1 - Сёдзи – лёгкая панель, состоящая из тонкой деревянной решётки, оклеенной специальной бумагой. Может выступать в качестве окна, двери или перегородки между комнатами в японском доме.] бесшумно крадётся мальчик чуть постарше. Дойдя до раздвижной двери, выкрашенной синим, они останавливаются. Девочка с трудом сдвигает дверь в сторону и заглядывает в мастерскую. Отец в свободных штанах, рубахе и фартуке стоит около своего рабочего стола, и, чуть наклонившись, рисует на листе бумаги.

– Пап… можно мы посидим у тебя тихо-претихо? Одуванчик хочет посмотреть, как ты рисуешь.

Отец оглядывается, коротко кивает, и снова возвращается к работе. Дети подходят ближе, вдвоём забираются в кресло около стола, долго там возятся, устраиваясь.

– Митико, аккуратнее, ты качаешь стол, – отец бросает быстрый взгляд на набросок карандашом, прикреплённый к стене, и наносит мелкие светло-зелёные мазки в центре листа. Девочка смотрит, затаив дыхание. Сравнивает набросок и цветную работу. На листе нарисовано зеленоватое облачко, более тёмное по краям, бесформенное и даже отдалённо не напоминающее набросок.

– Подожди, Одуванчик, ты сейчас увидишь, мой папа умеет колдовать. Он сейчас наколдует нам… – девочка смотрит на набросок, прищуривается. – Домики. Папа наколдует нам узкую улицу, и старые домики с красными крышами, и белого кота, и…

– Митико, ты качаешь стол.

Девочка затихает, и целых пять минут сидит, не шевелясь. Отец мешает гуашь на фарфоровом блюдце, добавляет белила. Широкой кистью наносит щедрые мазки, около зеленоватого облачка появляется квадрат цвета охры с неровными краями. Девочка вылезает из кресла и направляется к книжным стеллажам у стены. Там она садится на пол, с нижней полки достаёт журнал с ярким рисунком и крупными иероглифами на обложке.

– Иди сюда, Одуванчик, посмотри, это всё мой папа нарисовал! Это манга про Синего Кролика. Видишь, здесь много картинок, их нужно смотреть одну за другой, и они будут складываться в историю. А ещё здесь есть подписи, видишь? Правда, я пока не умею их читать.

Мальчик подходит к ней, садится рядом, и они вместе листают мангу. Тем временем отец девочки подравнивает контуры дома и зелёного куста рядом с ним, берёт тонкую кисточку и начинает прорисовывать крышу, черепица к черепице, угловой скат, водосточную трубу. На подоконнике появляется цветочный ящик, кисть набирает густые белила и сажает пушистую кляксу рядом – будущего кота.

– Пап, Одуванчик говорит, ему нравится твой Синий Кролик!

– Да-да, Митико, не отвлекай меня. Пожалуйста. Иди лучше поиграй в саду, ладно?

День клонится к вечеру. В мастерской на полу, около книжных стеллажей – горка раскрытых журналов. Тихо, только на полке равномерно тикают часы. Человек в фартуке всё ещё работает. Рисунок почти закончен, над крышами старых домов плывут белые облака, а где-то неподалёку как будто шумит море.

Рассказывая об отце, Митико садилась прямее, иногда замолкала на полуслове, стараясь подобрать точное определение. Я не торопил её, наводящие вопросы тоже скоро перестали быть нужны. Ей хотелось поговорить о своём детстве.

Это известная, в общем-то, вещь: рассказывая о своей проблеме подробно, мы постепенно находим для неё решение. Митико искала решение методично, и я не мог пожаловаться на недостаток информации. Судя по всему, дочь и отец были похожи друг на друга, и поэтому потерю любимого человека они компенсировали схожим образом: у Митико появился инвиз, отец погрузился в работу. Однако через пару лет, когда Митико пришла пора пойти в школу, выяснилось, что она панически боится общаться с другими детьми, а её инвиз не горит желанием помочь ей в этом. Напротив, он всячески её отговаривал, убеждая, что они оба могут замечательно учиться, не выходя из дома.

– Лето перед школой было ужасным, – Митико смотрела в окно за моей спиной. – Я без конца ссорилась то с отцом, то с Одуванчиком, который упрямился и не хотел даже слышать о школе. В конце концов отец решил проконсультироваться у детского психолога, а тот, узнав об Одуванчике, посоветовал не тянуть время и обращаться сразу в «Nomokar Inc».

Я вздохнул. Я мог представить себе этот разговор, будто при нём присутствовал. Он был долгим и утомительным, а окончательный вердикт – не в пользу белоголового друга Митико.

– Ненастоящий?! – девочка, сжав кулаки, наступает на отца. – Это ты ненастоящий! Это ты воображаемый! Да ты со мной почти не разговариваешь! «Митико, не сейчас, Митико, давай позже, Митико, дай мне закончить»! А Одуванчик всё время рядом!

– Малышка, послушай меня, просто послушай, ладно? – отец берёт девочку за руку, пытается разжать маленькие пальцы, и у него это почти получается. – Одуванчик был с тобой всё это время, но сейчас нужно с ним попрощаться, понимаешь? Это только твоё воображение, ты же дочь художника, моя дочка, а значит – умеешь придумывать яркие образы. У некоторых людей есть такая необычная способность, они умеют оживлять свои фантазии. Это как мультфильм, который ты сама себе придумываешь и сама себе показываешь, понимаешь?

Девочка смотрит на отца недоверчиво. Поворачивается к белоголовому мальчику, который сидит с хмурым видом на полу неподалёку. Мальчик глядит на девочку, отрицательно качает головой, одними губами говорит «нет». Она переводит взгляд на отца.

– То есть Одуванчик – мультфильм в моей голове? – детский голос немного дрожит.

– Ну… – нельзя сказать, что отцовский голос звучит уверенно. – Вообще-то такие существа называются инвизами. Нет ничего плохого в том, что у тебя есть инвиз, Митико. У некоторых других детей тоже есть подобные воображаемые друзья. Но… Проблема в том, что ты не дружишь с настоящими детьми, понимаешь? И школа…

– Никакой он не инвиз! – девочка загораживает собой мальчика на полу, забыв о том, что отец его не видит. – А… А если я пойду в школу и буду дружить с детьми, Одуванчик может остаться с нами?

Белоголовый мальчик презрительно фыркает, резко встаёт и выходит из комнаты.

Я потёр переносицу. Чем больше я погружался в её историю, тем больше подробностей моего детства всплывало в памяти. А я-то, старый дуралей, был уверен, что раз и навсегда научился абстрагироваться от переживаний своих пациентов. Без этого умения в нашей профессии не выжить. Надо постараться взять себя в руки.

– И вы начали ходить в школу?